— Чужая слабость порождает насилие, Джонни почти так же славно, как другое насилие. Не забывай…
Что Мориарти хотел сказать этим? Джон был так распалён, что даже постарайся, не смог бы вникнуть. Остатков разума хватало только на то, чтобы не останавливаться в том, что уже получалось. Даже кровь на губах Джима была сладкой. Этого было слишком много и одновременно так мало.
Джон с удовольствием впечатал кулак в солнечное сплетение, ощутив, как Джим от неожиданности прикусил его язык и поражённо отстранился назад, падая на матрас. Его глаза закатились, обнаружив розоватые белки, затрепетали хищные ноздри, кровоточащие губы округлились в стоне. Джон зажмурился, ощущая ответную реакцию, и лихорадочно задрожал, кончая на этот раз ярко, пронзительно и по живому.
Где-то за стенкой часы пробили полночь. Только полночь, а он уже был выжат досуха.
========== Отрицание ==========
Оглушительный детский смех и солнечные блики на острых травинках. Лёгкий стремительный и чуть неуклюжий бег, больше похожий на полёт.
Странно было сейчас вспоминать прошлое, а в особенности ту его часть, что была связана с детством. Джон видел себя со стороны, шестилетним мальчиком. Почему-то этот эпизод он помнил со стороны, не своими глазами, будто разделился надвое — себя настоящего и прошлого. Он продолжал оставаться в стороне, когда его шестилетняя версия бегала по лужайке за кузнечиками и стрекозами. Джон плохо помнил тот день. Кажется, они гуляли в парке с отцом. Гарри нигде не было видно, скорее всего, её с ними и не было. И это совсем не удивляло.
В большой стеклянной банке уже было не менее десятка кузнечиков и всего одна стрекоза. Джон не мог вспомнить, что потом сделал с таким уловом насекомых. Наверное, не в них было дело. Обзор на мальчика ему загородила фигура мужчины в светлом пуловере и в лёгких льняных брюках. Сначала Джон подумал, что это отец, потому что маленький Джон, увидев его, поспешно закрыл банку и сломя голову побежал навстречу. Он что-то прокричал ему, но кроме шума ветра в траве, взрослый Джон ничего не услышал. Мужчина подхватил мальчика на руки, и только теперь Джон понял, что этот человек не мог быть его отцом. Его папа имел такие же светлые волосы, какие были у Джона сейчас, только он намного раньше начал лысеть. Это просто не мог быть он.
Маленький Джон что-то говорил незнакомцу и показывал пальцем на взрослого Джона. Мужчина стал поворачиваться, чтобы взглянуть, на что его просят посмотреть, но прежде, чем Джон смог увидеть хотя бы его профиль, снова очнулся в постели с разгорячённым суккубом. Все вопросы, связанный с воспоминанием, если это был оно, тут же истёрлись из его мыслей, как зыбкий сон.
***
На улице уже давно сгустилась ночь, а в спальне Джона Уотсона вокруг кровати сиял жёлтый потусторонний свет, будто демон, желая, чтобы любовник не отводил от него глаз, зажёг вокруг кровати сотню невидимых свечей.
Танец продолжался. Не было какого-то перехода. Они перетекали из одной позы в другую, не сговариваясь, будто знали друг друга тысячу лет, по микродвижениям и взглядам, коротким стонам и капельке пота на виске, понимая, куда двигаться в следующий миг.
Сейчас Джон сам раскинулся на простынях и лениво следил за тем, как суккуб так знакомо, как в его утренней фантазии, не отрывая пронизывающего взгляда, двигал сжатыми губами по его члену, почти утыкаясь носом в светлые волоски в паху, в то время как его горячие ладони гладили по внутренне стороне бёдер. Джону казалось, что когда он кончит — в какой раз? Он не вёл счёт, потому что они давно слились в лихорадочную агонию движений, поцелуев-укусов и прикосновений везде и всюду… Ему бы в голову не пришло, даже посмотреть на часы, — но он точно знал, что в этот раз умрёт. Не от какого-то сногсшибательного оргазма, а просто, потому что потратит на него свои последние силы.
Он наконец-то пришёл в себя. Он как будто вспомнил, где он и с кем, с чего всё началось. Чувствовал сам, а не через призму наведённой похоти, возможно, именно по этой причине все последующие прикосновения уже не казались такими яркими. Тело онемело. Оно слишком перенасытилось ощущениями, удовольствием и похотью. Он продолжал чувствовать умелые движения тёплого рта и сжимающее головку горло, и то, как в задний проход проскользнули два пальца, так чувствительно нащупав простату, но едва ли он мог испытать от этого больший восторг, чем многие разы до этого, которые были так же ярки.
Он кончил почти механически, потому что так было устроено его тело. Суккуб отстранился, сыто облизывая с губ белое. Что-то в нём неявно менялось прямо на глазах. Как будто взгляд стал более хищным, в улыбке всё чаще мелькал оскал звериных клыков. Когти не мерещились, они действительно обозначились на изящных руках. Он становился мощнее и одновременно грациознее, как большой хищный зверь из дикого леса.
— Какой же ты отзывчивый. Как жаль, что ночь не может быть вечной, — Джим довольно улыбнулся и снова сполз ниже, встав между его разведённых ног на колени. — Джонни-Джонни, у меня для тебя грустные новости. Мы скоро расстанемся. Это будет последний раз. Знаешь, я уже наполнен почти под завязку, но сейчас это будет нечто особенное.
За его спиной из ночного воздуха распахнулись, как два лепестка чудовищного цветка кожистые нетопыриные крылья, огромные настолько, что задевали стены и царапали острыми косточками пол. Они на секунду окутали демона, отгородив от Джона непроницаемой ширмой, а когда раскрылись, суккуб предстал уже полностью преображённым в свой истинный облик, свой боевой костюм, хотя ничего из одежды на нём так и не появилось. Помимо вполне ожидаемых рогов и хвоста, его ноги трансформировались в когтистые рептильи лапы, когти уже не казались, они были на самом деле, чуть более непристойно обозначились соски на припухлой груди, но более всего пугали железные шипы, сверкавшие на гипертрофированном члене. Это казалось устрашающим и лишним, их вид невольно приводил в ужас. Только лицо осталось прежним, потому что не будь его, это был бы кто-то совсем другой.
— Нравлюсь? — спросил Джим, самодовольно, потому что знал ответ наперёд. — Скажи, что я нравлюсь тебе таким? Девочки любят комплименты…
— Нравишься, — прошептал Джон, потому что это было правдой.
Еле касаясь острых шипов, суккуб провёл рукой по своему устрашающему члену вниз, приподнял подтянутую розовую мошонку, продемонстрировав влажные от смазки половые губы.
— Видишь, как у меня там красиво. Я бы мог стать твоей невестой. Твоей мёртвой женой. Каждую ночь ты бы наполнял меня доверху…
Суккуб одним слитым движением сел на член Джона и, нарочито медленно и тягуче завертел бёдрами.
— Скажи, что любишь меня, — попросил он, как просят сказать врача, что диагноз не смертелен и существует лекарство.
— Я люблю тебя, — ответил доктор Уотсон.
— Как это хорошо, потому что я тоже тебя люблю, Джонни. А потому спрошу тебя ещё раз. Дам тебе последний шанс. Я щедр… — Сейчас его можно было назвать прекрасным, таким добрым и сострадательным. — Измени своё желание. Попроси другое. Что угодно попроси, Джонни, и я выполню это с радостью, даже если это и вправду невозможно. Синий звук, горький свет… Откажись от Шерлока. Он не нужен тебе…
— Нет.
Душная сладость исчезла, теперь пахло дымом, свечным воском и горькой полынью. Свечение вокруг кровати сменилось на красное, превратив лицо Джима в зловещую маску. Воздух стал горячим и сухим, как в афганской пустыне. Он обжигал лёгкие, его было мало, и приходилось вдыхать больше и чаще, забывая порой выдыхать. Джону показалось, что он начал слышать шёпот, временами хриплый, иногда напевный, срывающийся на вой. Он раздавался откуда-то из вне, но Джону казалось, что он звучит в его голове. Это сводило с ума и сжимало сердце ледяной рукой.
Суккуб размеренно двигался в своём особенном ритме, раскинув руки и закинув голову к небу, всему безграничному космосу, точно совершал грандиозный обряд.
— Ты зря выбрал это желание, — с жаром шептал он. — Я предупреждал тебя, что оно потребует слишком большую жертву. О, ты даже не представляешь, насколько окажется велика цена. Но ты получишь своего друга-детектива. Он будет снова рядом, снова живым. Не сразу. Но ты успеешь возненавидеть его. Шерлок будет изломан смертью и болен жизнью. Так несчастен, бедняжечка…
Джон хотел заткнуть себе уши, чтобы не слышать этих страшных предсказаний, хотел снова врезать суккубу, бить по лицу, чтобы затолкать все эти пророчества обратно в глотку, но был так измотан, так жалок, что не мог пошевелить и пальцем. Он попытался сказать Мориарти, что всё это не правда, потребовать, чтобы он замолчал, заткнулся, но в его иссушенном горле пересыпался песок. Демон продолжал предрекать свою беспощадную правду, или же чудовищную ложь, обещая новые муки.
— Да, Джонни, всё будет именно так. Шерлок сделает несчастным тебя и всех вокруг. Он и раньше был занозой в заднице, но теперь это станет его раковой опухолью. Прости, Джонни, но только таким я могу вернуть его тебе. Слабым и жалким, раздавленным своим воскрешением. Ты возненавидишь его за эти слабости больше всех остальных, потому что именно из-за него лишишься своих сокровищ. Он измотает тебя. Выпьет твои силы. Ты будешь ненавидеть его живого больше, чем мёртвого. И знаешь, эта цена действительно не так уж и мала. Она вполне оправдана. Наслаждайся, мой милый Джонни-бой.
***
Джон проснулся резко, как от кошмара, хотя совершенно не помнил, что ему снилось и снилось ли вообще.
Суккуба в спальне не было и никаких звуков, изобличающих наличие в доме ещё одного живого существа, кроме самого Джона Уотсона, не было. И это одновременно радовало и почему-то пугало. Как будто, наличие в его постели Джима Мориарти могло доказать, что прошедшая ночь не была помутнением его свихнувшегося от депрессии разума. Он действительно провёл ночь с демоном, запросив за это небывало огромную цену. Если, конечно, верить Мориарти, но его рядом по-прежнему не было.
Он почти ничего не помнил о прошедшей ночи. Только короткие, смазанные образы и запахи. Они просто трахались. Всю ночь, почти без перерывов, как будто накаченные афродизиаками или наркотиками.
Постель служила неплохим доказательством этому — матрас и простыни были разодраны в клочья, будто на них не любовью занимались, а проводили собачьи бои. И хотя на теле не были никаких следов от когтей, Джон поёжился, как от холода.
Над изголовьем кровати копотью было написано:
Он ждёт тебя на кладбище. Поторопись : )
Джон попытался дойти до кухни, но чуть не свалился, сделав два шага. Тело ломило, но больше мучила почти сразу же охватившая слабость. Чудовищно сильно хотелось есть и пить, и Джон даже не мог решить, чего больше. Живот казался пустым, как воздушный шарик, поэтому он съел почти всё, что ещё оставалось в холодильнике, даже маринованные оливки, которые открыл ещё в начале месяца, и запил всё это холодной водой. Меньше всего Джон мог думать про заворот кишок, когда спешно одевался. Нужно было быстрее бежать, поймать кэб и ехать на кладбище. На кладбище, где по злой иронии Джима Мориарти, его должен был ждать Шерлок.
Всю дорогу он чувствовал себя пулей, пущенной из пистолетного дула, которая застряла в ловушке времени и не может настигнуть свою цель, какой бы она ни была. Мир вокруг двигался, шевелился и только он медленно полз, как улитка в потоке машин.
Оказавшись на месте, Джон чуть не забыл расплатиться с кэбменом, и бегом добрался до той самой могилы. Вот он, чёрный полированный камень, но где Шерлок? Не появится же он из-под земли, как зомби. Джон уже думал об этом не раз, и это показалось немного смешным только в самый первый. Когда имеешь дело с нечистой силой, не до смеха. Случиться могло всё что угодно.
Джон ещё раз огляделся по сторонам, будто в толпе искал знакомое лицо. Кроме надгробий и деревьев здесь больше никого не было, а перед ним по-прежнему чернел только бездушный камень с именем.
Он ведь уже стоял вот так же больше двух месяцев назад, будто вчера.
— Шерлок, где же ты? Пожалуйста, будь живым. Будь здесь, со мной, — снова просил он в кладбищенской тишине, но Шерлок ему не ответил.
Объяснение было только одно — Джим Мориарти обвёл его вокруг своего чешуйчатого хвоста. Взял своё и посмеялся над наивным дурачком, поверившим в чудо. Вот он — твой друг, гениальный детектив Шерлок Холмс, всё также лежит на кладбище под двумя метрами земли. Джон зажмурился, и хотя глаза предательски щипало, слёз не было. Потому что это было не сожаление. Это был гнев. Он так и стоял в бессильной злобе, сжимая кулаки, и не видел, как между деревьев, совсем рядом, промелькнул высокий силуэт в тёмном пальто, и не спеша двинулся прочь.
========== Принятие ==========
Джон думал, что больше никогда не встретит Джима Мориарти. Прошло ровно три с половиной года со смерти Шерлока и полтора — с тех пор, как он вернулся. Так много событий набилось в этот отрезок времени, что Джон и вовсе успел крепко о нём позабыть. Сначала просто не вспоминал, а потом у него вдруг начало это получаться само собой, по привычке. Не думая о Мориарти, получилось забыть и Шерлока.
Зацикленный график работа-дом, который удалось разбавлять милыми сердцу радостями многих одиночек, вроде походов в бар или кино и прогулок по бесконечным улочкам. Через полгода появилась женщина, которая вдруг стала всем, и Джон Уотсон стал постепенно обретать смысл. А потом вернулся Шерлок.
Первое время всё было не так уж плохо. Всё было ужасно.
Шерлок рассказывал, что два года провёл в подполье, в восточной Европе, из чего Джон сделал вывод, что обманул его вовсе не демон, а собственный друг. Он снова оставил его одного, хотя знал, более того — видел, как он в нём нуждался всё это время. Чувство, которое охватило Джона, когда он понял случившееся, было сродни ревности. Он не мог простить, что Шерлок даже не подал хоть какого-то знака, что с ним всё в порядке. Или он думал, что Джон растрезвонит на весь мир о его воскрешении? Джон? Смешно. Он бы под пытками его не выдал. Ему было бы достаточно одного лишь знания, что его друг жив, где бы он ни был. А теперь, когда Шерлок беспардонно ворвался, как брошенный в окно камень, Джон с ужасом понимал, что лучше бы он никогда и не возвращался.
Его старый друг изменился необратимо. Он оставался как будто тем же самым, и вместе с тем казался чужим и насквозь нездоровым. А потом Джон понял, что он всегда и был таким, просто теперь это приобрело гротескный, нарочито гипертрофированный окрас. Начиная от шуток, заканчивая пристрастиями. Он, как будто потерял какие-то рамки, за которые прежде не заходил.
Изменился и сам Джон. Глупо было бы это отрицать по прошествии двух лет. Всё было хорошо, жизнь выстраивалась в простую и понятную цепочку. Может, немного скучную и предсказуемую, но впервые в жизни Джона Уотсона это вполне устраивало. Пусть так, обыкновенно и ровно пройдёт вся его жизнь, зато без интриг и внезапных смертей…
Не получилось.
Джон остановился в парке и тяжело опустился на скамейку. День был тёплым и солнечным. Наверное, поэтому здесь было так людно — парочки, старики, дети, бегуны и собаки со своими хозяевами.
Пара молодых людей на соседней скамейке мило ворковали между собой, обнимались и хихикали. Старик чуть вдалеке кормил птиц. На лужайке прямо напротив Джона бегал мальчик лет шести и просто так, руками, ловил кузнечиков и стрекоз. Дочери Джона, если бы она появилась на свет, сейчас был бы годик. Он прогуливался бы сейчас с ней по парку. Она бы лежала в коляске, такая крохотная и безумно похожая на маму.
Хуже всего было осознавать, что не допусти он самую первую и главную свою ошибку, и всего остального не случилось бы. Не нужно было просить о воскрешении мертвеца.
Джон мотнул головой, чтобы стряхнуть с себя навалившиеся сожаления и взять себя в руки. Всё позади. Да. Он уже научился справляться с потерями. Он знает выход. Всегда знал. Он уже завершил все дела и раздал все ненужные вещи. Только ещё немного подышит этим тёплым летним небом, наберётся напоследок хороших воспоминаний. Джон где-то читал, что это важно.
Чужая жизнь продолжалась. Мальчик, схватив банку, бежал к своему отцу. Отчего-то момент показался Джону до того знакомым, что он подался вперёд, во все глаза следя за тем, к кому бежит ребёнок. Это совершенно точно был тот же мужчина из полузабытого сна, но Джон хоть убей, не мог вспомнить, когда ему это снилось и снилось ли вообще. Но это точно было. Как дежавю.