– Ну, малыш, ты же знал, что он не падок на мужчин, что…
– Но он ударил меня!
Чуть хмурюсь и осторожно утыкаюсь носом в горячие ранки.
– Братишка, прошу тебя, не стоит из-за этого плакать. Ведь кругом куча других оборотней, которые ответят тебе взаимностью.
– Но, – всхлипывает он, а я прикладываю палец к его губам и чуть улыбаюсь.
– Никаких «но», крошка.
Уткнувшись лицом мне в грудь, он продолжил тихо всхлипывать, но уже без заламывания лап. Уши его печально поникли, а хвост обвился вокруг задней лапы. Несчастный, грустный, разбитый – его так и хотелось ласкать и утешать. Чуть прикусив губу, я прикрыл глаза:
– Элиас, ты ведь слышал, что решили матушка и отец?
Он помолчал пару мгновений и робко кивнул, затем вскинув на меня взгляд:
– Обещай, что если что-то пойдёт не так, обязательно найдёшь меня. Обещай, Арлан!
Приказной тон, заплаканные глаза и покусанные губы – сам соблазн. Я покорно киваю и приближаюсь к нему, прижимая к себе теснее:
– Обещаю, Элиас.
Прикрыв глаза, беспрепятственно целую мягкие, тёплые губы. Вздрагивает и пытается отстраниться, но я настойчиво тянусь следом, лаская их и оглаживая кончиком языка. Уронив брата на кровать, принимаюсь ласкать его талию, бёдра, не позволяя вырваться, а он и не особенно сопротивляется, только тихо всхлипывает. Жадно вдыхая его нежный, трепетный аромат, приникаю к его шее, вылизывая и покусывая. Мечется, первые стоны срываются с губ, а я принимаюсь поглаживать пушистый хвост, смотря на то, как дыбится его шерсть, как лихорадочно блестят глаза с безумно расширенными вертикальными зрачками. Вино вскружило голову окончательно, и я, выпрямившись, стал быстро стаскивать с себя рубашку, а затем – приник к подрагивающему от возбуждения и желания животу, целуя светлую нежную шерсть, уводящую от пупка вниз, к самому заветному. Элиаса дрожат, эта мелкая тряска передаётся и мне. Беспорядочно оглаживаю его тело, то и дело чуть надавливая когтями, не сильно, до подшёрстка, смотря на то, как исчезают слёзы на хищном лице. Разве можно противиться этому животному обаянию, подпитанному весенним обострением? Разве можно не ласкать это невинное, желанное тело? Нет, я никогда не чувствовал к брату чего-то кроме особой симпатии и братской любви. Но в те мгновения всё было не важно. Возможно, война так изменит наши жизни, что мы уже никогда не увидимся. Разве не стоит сделать сейчас то, что свяжет нас? Не извечной связью оборотней, но тонкой цепью, чтобы мы могли найти друг друга.
Стягиваю тонкое одеяло и с удовольствием смотрю на некрупный, подрагивающий от возбуждения член с открывшейся, налившейся кровью головкой, на подрагивающие бёдра и животик, на тяжело вздымающуюся грудь, на приоткрытый рот с мелкими, острыми клыками, на плотно зажмуренные глаза. Я знаю, кого он представляет себе сейчас вместо меня. А я не представлял никого. Не мог представить, кого бы мне хотелось видеть перед собой. Спешно стягиваю с себя брюки, а следом бельё, пока он не очнулся от дурмана возбуждения и лёгкого, терпкого привкуса вина на своих губах. Приподняв Элиаса, осторожно перекладываю его на центр кровати и нависаю над ним, вглядываюсь в лицо, а затем, переворачиваюсь вместе с ним, укладывая на себя, окончательно скидывая с него одеяло, в которое он стыдливо кутался всё это время. Вздрагивает и поднимает на меня недоумевающий взгляд. Улыбаюсь и помогаю ему сесть, а затем съезжаю ниже, между широко разведённых бёдер, наслаждаясь изумлением, страхом и удовольствием на его лице, упиваясь его дрожью и ароматом желания. Чуть отодвигаю в сторону мечущийся беспорядочно хвост, провожу языком по мелкой, гладкой шёрстке, затем к самому основанию, к незащищённому шерстью отверстию. Долгое, влажное прикосновение языка, длинное, чтобы прочувствовал всё до мелочей, затем снова, уже слегка надавливая. Пусть он и юн, невинен, но и ему знакомо тянущее ощущение внизу живота, жжение в заднице, когда хочется скулить и подставлять задницу первому встречному, трахать всё, что движется. Придерживаю хвост одной лапой, второй же чуть надавливаю на поясницу, чтобы и не думал сбежать. Ещё одно прикосновение языка, и сверху раздаётся напряжённый, короткий вздох, затем тихое напряжённое шипение. Раскрываю его языком, терплю собственное почти болезненное возбуждение, потребность немедленно поставить его на карачки, прикусить загривок и… но лишь продолжая упорно проникать языком внутрь, вслушиваясь в постепенно становящиеся всё более раскрепощёнными звуки, которые он издаёт. Стон перерастает в жалобный, совсем уж тоскливый скулёж, и я отвлекаюсь от своего занятия, наблюдая за тем, как с кончика его члена медленно сочится желтовато-белая густая влага. Как только замираю и отстраняюсь, Элиас начинает тихо. Предупреждающе рычать, чуть перебирает задними лапами по покрывалу, и я не сдерживаю победоносной ухмылки.
Когда я устроился позади него, уткнувшись носом в ухо, он вновь тихо, заскулил, оглянулся, прижал уши. Весь его вид так и говорил – а стоит ли? Но я знал – стоит. Придержав распушившийся до состояния ёршика хвост, поддал бёдрами, медленно погрузившись в него, едва не зарычав и удержавшись от резкого, сильного толчка. Горячий, тесный, гладкий, так… от дрожи содрогнулся живот, шерсть стояла дыбом, взмокшая у корней. Не став дожидаться разрешения, сразу задал быстрый, резкий темп. Зубы то и дело смыкались на его загривке, когда он начинал издавать чересчур уж громкие стоны, грозя выдать нас с головой. Лопатки его так и ходили ходуном, мелкие узлы мышц так и перекатывались под гладкой шерстью, отчего по ней будто проходились серебристые волны. Сквозь любовную горячку я слышал, как он зовёт по имени своего возлюбленного, как в голос прокрадывается совершенно звериная тоска и боль. Сам же я думал лишь о том, как бы его измотать, заставить уснуть без сновидений и хоть одну ночь проспать без слёз. Мне было не понять его метаний, его страданий. Понятие «любовь» для меня оставалось весьма абстрактным, неприменимым. Жаль, что я понял это лишь спустя полторы тысячи лет.
Мы трахались, как обезумевшие. Я брал его снова и снова, кусал, ласкал, стонал и рычал с ним в унисон. Он же вскоре переборол боль, вошёл во вкус, возмущённо взрыкивал, когда я отдалялся, чтобы тихонько полакать вина и перевести дыхание. Такое искреннее возмущение читалось на его мордочке, осуждение, что мне ничего не оставалось, кроме как вернуться к чёрному делу. Под конец я чувствовал себя так, словно ещё чуть-чуть – и все причиндалы отвалятся до конца жизни. Но он всё же уснул, уложив голову мне на грудь и обняв, всё равно продолжал шептать имя любимого оборотня. Погладив брата по пушистой макушке, я почти нежно взглянул на его умиротворённую мордашку. Уснул и я, сморённый новостями от отца, вином и безумной страстью брата.
А утром, когда солнце только начало подниматься над горизонтом, в комнату ворвался отец. Увидев нас, лежащих на кровати, почти превратившейся в руины, абсолютно голых, да ещё и в обнимку, он пришёл в полнейшее бешенство. Он орал на нас и бил меня по щекам, хватал меня за загривок, уши, хвост, а затем, кинув разъярённый взгляд на Элиаса, рявкнул:
– Сейчас же иди к лекарям!
Но не успел он сделать и шага, как споткнулся, рухнул. Морда моя медленно вытягивалась от обиды и непонимания. Оглянулся на постель, усыпанную шерстью, снова посмотрел на юношу, что стыдливо прикрывался разбросанной одеждой, которую судорожно пытался подобрать. Бледная кожа, на щеке розоватые следы царапин, под длинными, чёрными волосами почти полностью сокрыты плечи. Схватив одежду, брат вылетел в коридор, а я молча сидел у ног отца и терпел боль в ссадинах и синяках от устроенного внепланового наказания. Кости ныли, но явно были целы, губа была разбита. Но вовсе не это волновало меня. Чтобы принять такой вид, у оборотня уходили месяцы, иногда – годы. А этот всего за ночь облинял, как будто только притворялся моим любимым черношубым котом! Дикая обида закралась в сердце, я покосился на собственный хвост и только расстроенно клацнул зубами.
– Какого чёрта ты творишь, Арлан?! Жить надоело?! – заорал отец, как следует тряхнув меня за шкирку и низко зарычав после этого.
– Ничуть, господин, – стараясь говорить ровно, произнёс я, а затем сжал зубы, сдерживая слёзы боли. – Мы с Элиасом прощались.
– Я тебе попрощаюсь, паршивец! – рявкнул мужчина и, схватив меня за волосы, поставил на колени к себе задницей.
Хвост мой заметался из стороны в сторону, и я попытался рвануться от Лорда Оборотней прочь, но отец схватил меня за бёдра. Я слышал, как он пыхтит, стягивая с себя брюки и бельё.
– Я покажу тебе, дрянь, – взрыкивает он, заставляя меня уткнуться лицом в кровать.
Я рычал и брыкался, срываясь на отчаянный звериный визг, пока он раздвигал мои ягодицы, но, в конце концов, он просто напросто изловчился и схватил меня за лисье ухо и без подготовки всадил в меня свой истекающий смазкой член. Слёзы непроизвольно навернулись на глаза, и я заорал, вцепляясь когтями в одеяло, затем вновь задёргавшись изо всех сил, но после замерев – боль стала лишь сильнее. Уперевшись руками по обеим сторонам от моей головы, он принялся резко двигаться, жадно рыча и сопя, затем принимаясь мять моё тело, кусать и довольно рычать. Удовольствия сперва не было вообще – только адская боль от того, что его плоть двигается во мне, резко раздвигая стенки заднего прохода. Глотая слёзы и крики, я старался отползти от него, но он грубо хватал меня тогда за бёдра и всаживал по самые яйца, заставляя меня забиться в невольных судорогах удовольствия – член его давил на простату, вызывая взрывы удовольствия. Грубые пальцы сжимали то бёдра, то плечи, то соски, то мою талию, заставляя орать громче, срывая голос. Когти разодрали одеяло в клочки, от слёз шерсть взмокла. Рыжая, как и у него.
От отвращения к самому себе становилось только хуже, если такое вообще бывает. Шлепки плоти о плоть, хлюпанье в моей собственной заднице, его довольные рыки и постанывания, мои приглушённые возгласы – всё слилось в страстную симфонию лютой ненависти и нетерпения. Боль начала сменяться удовольствием, и я уже подавался бёдрами навстречу, лишь бы поскорее кончить и позволить ему сделать то же самое. Но он не остановился даже тогда, когда излился в меня в третий раз. Уложив меня на спину и закинув мои ноги себе на плечи, он вновь резко ворвался, вырвав из моей груди то ли крик, то ли хрип. Больно и безумно хорошо, сладко и отвратительно до тошноты. Я жмурился и отворачивал голову в сторону, лишь бы не чувствовать его дыхание, наполненное винными парами, лишь бы не ощущать, как его шелковистые рыжие волосы касаются моего лица, шеи, груди. Лишь бы не чувствовать всей этой погани. Становилось всё хуже внутренне – удовольствие во мне становилось всё сильнее, мне начинали нравиться грубые прикосновения, сильные, размашистые движения, пронзающие меня болью и удовольствием, отвратительные, жадные поцелуи, запах потного мужского тела.
В очередной раз излившись в меня, отец покинул моё тело и, тяжело дыша, поднялся с кровати. Приоткрыв слезящиеся глаза, я поднял на него взгляд.
– Через час за тобой придут из гарема. Будь готов.
Одевшись, он развернулся и покинул комнату, закрыл за собой дверь, оставив меня лежать на мокрой от всех развлечений кровати, тихо рычать и желать смерти. Если Элиас чувствовал себя так же, как и я сейчас, то я готов броситься вниз со скал де’Мос. Но гордая натура правителя не позволила мне этого сделать. С трудом поднявшись с кровати и приказав слуге подготовить ванную, я взял пару книг, которые могли бы мне пригодиться, несколько зелий, взятых когда-то давно противозачаточных капсул, одежду, я замер возле ширмы, ожидая, когда установят бадью с тёплой водой. Выставив слуг вон, я долго отмывался. Почти что до самого прихода других слуг. Одевшись, я позволил себя увести на западную часть замка, где и располагался гарем. Шлюхи, казалось, были крайне довольны своим положением и состоянием, но на меня смотрели с лютой ненавистью. Опустив взгляд, я зашёл в приготовленную для меня комнату и рухнул на кровать. Одежду с меня буквально сорвали и оставили другую – тонкую, прозрачную тунику, прикрывающую слегка ягодицы и большое количество белья. Ладно бы, я был уже совсем похож на человека, в этих украшениях ещё был бы смысл. Но это? На лодыжке у меня закрепили браслет, а затем оставили в покое.
Новая комната по сравнению с моими апартаментами оказалась маленькой, но уютной, обставленной в золотистых и изумрудных тонах. Шикарная кровать – никак для любовных утех – оказалась мягкой, приятной и очень тёплой, а потому я даже не особенно пожалел в тот миг, что оказался в этом месте. По крайней мере. спать будет удобно. С трудом подняв голову, перебарывая боль в ноющей шее, я окинул взглядом помещение. Приличное углубление в углу комнаты, долженствующее наполняться водой, явно было ванной. Окно было задёрнуто тонкими, прозрачными шторками – слишком прозрачными, чтобы что-то скрывать. Как и та туника, что лежала передо мной на кровати. Эта с позволения сказать одежда должна была держаться только на одном плече, чтобы пользующиеся шлюхами могли по-быстрому избавить от одежды. Различное бельё: шёлковое, атласное, батистовое, кружевное – всё, чтобы угодить «клиенту». Жаль только клиенты не особенно оценят эстетику вкуса: шёлковое или атласное бельишко на пушистой заднице. На этот счёт я никогда не обманывался и предпочитал лишний раз пройтись «голяком», чем кутаться в халаты или что там ещё люди придумали, чтобы скрывать свои тела. А мне – хоть трава не расти. Пригладил шёрстки и ходи себе, сколько влезет. Вот только сыну Лорда такую роскошь почти не позволяли, укоризненно напоминая, для чего вообще существует одежда. Рабочего стола здесь и в помине не было, что меня жутко расстроило – меня хлебом не корми, дай посидеть за столом, покопаться в книгах и свитках. Зато был низкий столик, выполненный полностью из хрусталя, а вокруг были раскиданы подушечки разных размеров, но примерно одной цветовой гаммы – золотистые и изумрудные. Осторожно повернувшись на кровати и зарычав от жуткой боли в теле, я осторожно натянул на себя одеяло, поглядывая на предоставленное мне безобразие. Какие-то полупрозрачные туники, топы, шаровары. Тьфу, холера – так ходи голым, а так напяливай на себя какое-то посмешище. Помедлив немного, провёл пальцами против шерсти, разглядывая синяки, оставленные там мужчиной, которого язык теперь не поворачивался назвать отцом. Просто мужчина.
Я закинул руки за голову и стал смотреть на расписной потолок. Как там Элиас? Не пошел ли к нему отец, чтобы наказать? Не будут ли его обижать лекари? Нет, не должны. Лекари – прекрасные существа. Приятные, добрые и отзывчивые. Они поймут моего брата и сокроют от бед. Я глянул на дверь и передёрнул плечами – совершенно не хотелось, чтобы сейчас кто-то зашёл. Именно тогда в мыслях стал всплывать образ неизвестного мужчины. Он должен быть волевым, абсолютно точно. И сильным. Так начался первый «этап».
Последующие три-четыре дня я постоянно выходил в гаремный зал, где я ни раз и не два видел шлюх и оборотней, стоящих у отца на хорошем положении. Высокие, низкие, красивые и не особенно привлекательные, наглые и немного робкие. Они подходили к наложникам и либо брали их там, где те были, либо уводили в их комнаты, где делали с ними всё, что заблагорассудится. Я видел косые взгляды в свою сторону от других юнош и девушек в этом месте. Не все здесь были оборотнями, некоторые были дроу, кто-то – светлым эльфом, была даже парочка людей. Но все они зло глядели на меня. Сразу было понятно, что я не просто пленник и не шлюха для развлечений. Некоторые шептались о том, что я политический преступник, иные говорили, что я провинившийся сын Лорда, ибо больно на того похож. Я старался не обращать внимания на сплетни и толки вокруг, не вздрагивать от резких взглядов и держаться подальше.
Когда я опустился возле фонтана, началось самое страшное. На плечо мне легла широкая, узловатая ладонь. Вздрогнув всем телом, я широко распахнул глаза и обернулся на того, кто ко мне притронулся. Высокий мужчина в тонкой батистовой рубашке, которая совсем не скрывала его внушительной мускулатуры, и свободных брюках хищно улыбался мне и поглаживал по плечу. Меня как током ударило – один из советников, который терпеть не мог меня всё то время, пока я жил и помогал отцу.