— А вот и предатели пожаловали!
— Ещё один шаг и я, — острой стороной ножик оказался вновь близок к коже, — перережу ему гортань.
— Тогда он умрёт и ваш шанс выбраться отсюда будет упущен.
— Умрёт, но не сразу. Этого хватит, чтобы дойти до ворот… Так что же, попытаетесь содействовать этому или же отойдёте? — Они с выжиданием посмотрели, Лана, хоть и протестуя, приняла их решение, отступив.
Качнув головой в сторону титанических дверей, предводитель развернулся к ним. Сподвижники последовали его примеру. С трудностью поднявшись, чувствуя гнев вперемешку с недовольством над собой, шатаясь, ты делал недлинные шаги, будто бы это способствовало каким-то переменам в дальнейшем — правда такова: помощи ждать не от кого. Отдалённо от вас понуро шли китаец с Ланой.
— Мы вновь встретились, — проронил-таки главный, не оборачиваясь.
Ты не сразу понял, что обращение было к тебе, а когда дошло, то…
— Нет!.. — перед глазами быстро-быстро кадрами промелькнули сценки с участием убийцы, приведшие к душераздирающим событиям.
— Не перестаёшь удивлять меня. Казалось бы, разделила вас с Ланой смерть, но её сумел ты обмануть. Впрочем, на том всё и закончится.
— Нгх… я…
— Отнюдь сейчас ты не в том положении, чтобы говорить такие слова, как «я не проиграю» или «победа будет за мной».
Прожигая ненавистным взглядом спину убийцы, ты готов был душу продать, чтобы выхватить из рук Мэттью нож и нанести свыше ста ударов, не оставляя живого места на теле.
— Не хочешь узнать ничего про тот эксперимент?
— Нет, мне не интересно… Хотя, почему именно Лана?
— А судьбы других девиц не интересуют?
— Нет.
До ворот оставалось свыше ста пятидесяти метров. Мэри, потупив взгляд, молча шла, а Мэттью вслушивался в разговор. Китаец и Лана сильно отставали.
— Ты страшный человек. Уверен, если бы тебе пал выбор закончить жизнь любимой или друга…
— Я не задумываясь убил бы второго, — прервав, честно ответил ты, представив данную сцену. Не дрогнув, спокойно бы совершил указанное, без совестливых всплесков.
— Правильно! Ты опасен, но ради любви способен на такие поступки… Думаешь ли ты о последствиях?
— Я пошёл бы на это ради кого-то во благо защиты, а не глупой идеи, подтверждение которой нужно одному человеку, когда как общество воспримет это с негативной точки зрения, не приняв.
Видно, задев точными словами предводителя, ты спровоцировал его моментальное остановление, ко всему — ещё один удар пришлось принять, падая и выставляя руки вперёд. Мэттью, не мешая, отошёл назад, а Мэри прижала кулачки к груди.
— Да что ты знаешь!
Ты улыбнулся. Кажется, в яблочко наконечник дротика вонзился.
— Ты даже представить не способен высот моего эксперимента!
— А я и не стремлюсь к этому. И другие люди тоже не стали бы пытаться вникнуть во всю эту возвышенность. Им ведь не так многого-то и нужно в самом деле — чтоб любимый человек рядом был да работа, позволяющая себя прокормить. Остальное — уже вольности. Потому меня бы оправдали, а тебя, думающего только об Идее, судили бы.
— Неправда! Я раскрыл бы людям глаза на многие вещи! Они увидели бы, что…!
— Нет, — качнул отрицательно головой в разные стороны, поднимая взгляд и смотря в упор. — Не увидели бы.
— Откуда тебе знать?! Не говори за всех!
— Это ты не говори! — вставая и выпрямляясь, угрожающе бросил ты.
Терпение у убийцы-предводителя иссякло, всё-таки неприятно, когда твои взгляды на мир кто-то начинает высмеивать или не воспринимать всерьёз. Намереваясь покончить с тобой, напрочь от гнева позабыв про план, он рассвирепело принялся махать кулаками — тебе хватило отойти в сторону, сделать подсечку и, обойдя лежащего, мчаться, не оглядываясь, к воротам, когда как выигранное время для Ланы и китайца помогло им закрыть твой отход.
Дыхание начало сбиваться, ты быстро бежал, в подбадривание говоря себе:
— Всё будет хорошо. Я успею. Справлюсь. Не отступлю.
Оставалось несколько метров; и наконец-таки оно самое — тяжело дышишь, а твои ладони и лоб прикоснулись к холодному материалу.
— Открывайтесь! Ну же! — говорил уверенно ты, но двери не поддавались. Неужели все труды, та боль, жертва насмарку и, в самом деле, даже у тебя нет возможности переступить грань?.. — Я хочу жить! — стуча кулаками, кричал ты, но видно зря — ворота не принимали тебя. — Чувствовать, идти к успеху, падать, вставать, наслаждаться моментами! — слово в слово повторил ты всплывшие слова — Лана ценила жизнь, она видела в этом подарок, когда как ты мог запросто от этого отказаться. — Хочу увидеть Лагунью! Хочу обнять её! Посмотреть ей в глаза! Я хочу увидеть, как она взрослеет, как складывается её жизнь… Хочу это! — тараторил без разбора ты, обнажая мысли. Именно сейчас, как никогда, ты был честен. И твоё стремление увидеть дочь пересилило особую любовь к Лане.
В глаза через щель ударил свет, двери приоткрылись, позволяя тебе, действительно, сделать невозможное — выйти отсюда.
Упав на траву, какое-то время не движешься, переводя дыхание. В висках пульс отдаёт.
— Получилось?
Отдышавшись, позволяешь себе развернуться к вратам, чтобы последний раз… Но их уже нет.
— Как же так? — не удерживая разочарования, произносишь ты. — Неужели, Лана, это конец? И я больше тебя не увижу?..
Невесело бредёшь к месту своего первого пробуждения, примечая, как позади тебя тропинка распадается. Всё так — назад пути нет, только вперёд, туда, где будет твой мир людской.
Скамья. На ней — не завянувшие анемоны. Их порой называют дочерями ветра. Ветер! Но также они, если обратиться к языку цветов, свидетельствуют о прощании со старым: Лана была отголоском прошлого. Ты, отрицая новое, мог с ней остаться, навсегда потеряв возможность увидеть Лагунью; переборол себя отнюдь не так: не позабыл свою любовь, но принял смерть, эту жестокую реальность. Ланы. Больше. Нет.
Не испытывая волнения, подходишь к прямоугольному глубокому углублению, — это ли путь наружу? Скорее да, чем нет — мир мертвецов закрывает двери, разрушаясь. Прыгаешь в темноту.
Изменяя вновь физическим правилам, падаешь медленно; дыхание выравнивается.
Накрывает дремота — хочется прикрыть глаза; чувствуется скопившаяся усталость, зевок усилиями подавляется, но, кажется, ты уже не можешь бороться с этой силой, засыпая.
***
Тишина. Пустота. Белизна. Сменяются. Вот — бескрайнее ярко-голубое море. Пальмы. Песок под ногами. Оранжевое небо. Детский хохот, сменяющийся на плачь. Чей он — непонятно, но от него хочется сбежать.
Вода поднимается до щиколоток — не получается сдвинуться. Плачь всё громче и громче — рождаются опасения.
Море по пояс, покачиваясь, оно снимает с тебя невидимые оковы, и, подхватив, несёт куда-то в ведомом только ей направлении.
Впереди — конечный путь, этакое завершение всего. Тело, не имея потребностей, плывёт по течению.
Непонятные звуки, «сломав небо», через чёрные трещины пробираются в умиротворённое и безмятежное пространство, — сменяется всё на голос взрослого, в нём утешительные нотки. Дальше — разговор. Длинный диалог между двумя.
Слова. Неразборчивые. Их много, они повсюду — перемешиваются, усиливаются, но веса не имеют. Пусты. Среди гама и шума, вздохов и охов прорывается тонкая с надеждой просьба. Или мольба.
(Обрыв — падение неизбежно.)
— Папочка, вернись ко мне!..
Стоп.
========== Шаг 6. Выздоровление ==========
Детройтский институт искусств. Время 9:45.
— Не могу поверить! Мы здесь! Бабушка, бабушка, пошли быстрее! Они ведь начнут без нас! — щебетала необузданно громко девочка лет шести, поворачивая с любованием голову в разные стороны, выйдя из машины. — Пап, ты идёшь?
— Я к вам присоединюсь чуть позже. Мне надо сделать пару звонков, — с небольшой задержкой отвечая.
— Ну, пап! Ты ведь тогда всё пропустишь! — надув губки и сжав протестующе маленькие кулачки, промолвила она.
— Ничего, ты мне расскажешь. Слушай внимательно гида. Здесь много интересных картин, — призадумавшись, добавляя: — Назовёшь мне самую понравившуюся?
— Хорошо! Только долго не задерживайся, — и, получив от тебя кивок, удовлетворившись этим, малышка, взяв бабушку за ладонь, пошла с ней к столпившейся небольшой группе людей разных возрастов.
В десять пришёл человек, отвечающий за экскурсию, и начал её.
Дождавшись, пока наручные часы покажут ровно десять часов и десять минут, ты, зайдя внутрь учреждения, сел у входа на предложенные для посетителей банкетки, сидя в ожидании. Охранник посматривал в твою сторону, но, в скором потеряв интерес, взял газету, начав её изучать, отгородившись от окружения. Конечно, ты не был преступником и не замышлял каких-либо противодействующих шагов, но и поклонником искусства тоже — встреча, вот что послужило толчком для всего.
Перевалило за тридцать, но затеявшего всё это человека не было и близко. Это начинало нервировать. Что, если он так и не появится или решит показать свой лик к концу экскурсии, — знакомить с ним мать и тем более Лагунью (о которых он хорошо был осведомлён) рвения не было.
Ты ничего о нём не знал: кто он, кем является. Ты и не придал бы значение письму, коих всегда в большом количестве скапливалось на столе, если бы не определённая информация, послужившая не только твоей заинтересованностью, но и некоторому липкому страху — мог ли этот неизвестный навредить вам? Мог! Почему нет? Но вместе с тем хотелось знать, кто же «послужил встрече с Ланой».
Очнувшись год назад, проходя реабилитацию после, как сказали доктора, комы (но необычной — что они имели в виду, так и не удосужились сказать, намекнув о странности её протекания и промежутками ненормальной мозговой активности), не один десяток вопросов буравил каждый вечер голову, а истина не показывалась. День за днём волновало одно и то же: увиденное, «пережитое», — искусственно созданный сюжет, в силу угрожающего жизни состояния, или в самом деле? Но чем больше отрывалось календарных листов, тем быстрее — хотя изначально размеров айсберга — таяла абсурдность, вобравшая в себя мир мертвецов, Лану, и тем могущественнее становилась разумность — требовались объяснения, но не было подтверждающих фактов, потому мирская жизнь, наполненная заботой о ребёнке, работой и свободным временем стала неотъемлемой частью тебя после поправки.
Выпавший случай, выбор, открывать или нет письмо, способствовал тому, что внутренняя стена, воздвигнутая для сокрытия всего связанного с абсурдностью, после девятибалльного землетрясения дала ход разрушениям. Мысленно проанализированы возможные, но не точные последствия, ступил на ледовую поверхность озера; можно и расквасить нос, и равновесие удержать… или провалиться под лёд, но спокойствие, так нужное, окончательное, тогда достигнуто будет, когда финальная линия вычеркнет либо подтверждение (Лана была, чужой мир тоже), либо опровержение.
Постукивая деревянной тростью, в институт заходит человек склонных лет. Оглядывается по сторонам и идёт в твою сторону, молча усаживаясь на вторую свободную у стены банкетку. Вас разделяет искусственная пальма.
— Экскурсия началась, — возвращая трости горизонтальное положение рядом с собой, не столько интересуясь, а скорее утверждая, произносит старик, неотрывно смотря вперёд.
— Да. Как уже сорок пять минут идёт.
— Как жалко.
Скосив взгляд в сторону охранника, приходишь к выводу, что тот даже не заметил старика. Словно его и вовсе нет.
— Вы ещё успеете к ней присоединиться.
— Да нет, дело не в этом.
— Хм. В чём же?
— В вас.
Значит, вон он какой организатор, неспешно подошедший и как ни в чём не бывало разговаривающий. Впрочем, своё не ошибочное осознание никак не проявил ты, но опасения, связанные с возможным вредом кому-либо из близких, поутихли.
— Вы навряд ли сами по доброй воле ещё придёте сюда, в мир искусства.
— Потому надо было встречу назначать тут? — не без упрёка поинтересовался ты.
— Скажем так, нейтральная территория, отличная от заброшенных домов, куда лучше. Безопаснее.
Он прав. Будь это вновь Палмер Авеню, беседа эта не состоялась бы.
— Итак, что вам надо от меня?
Старик усмехнулся.
— Мне ли?
— Что вы хотите этим сказать?
— Лишь то, что не мне нужно подтверждение или опровержение.
Закусив не до крови губу, ты призадумался. Минуты медленно текли. Насколько известно, экскурсия длилась два часа.
— Почему сейчас? — подал наконец ты голос, улавливая постукивание по полу каблуком ботинка. Возможно, пожилой человек заскучал.
— Почему? Может, я так захотел, — не спеша по-старчески начал он, — или вы готовы к предстоящему диалогу, кто его знает. Главное не это.
— А что же тогда? — нахмурившись.
— Ваша реакция.
— Думаете, я налечу на вас с кулаками? Это вас пугает? — поднявшись, ты подошёл к нему, остановившись в двух шагах, изучающе смотря на него. И в мыслях не было причинять вред этому гражданину, если только припугнуть.
— Прошу, — не отреагировав на перемены, спокойно поднял серые глаза, установив контакт с твоими, — обращайтесь ко мне Полиан Лапинский… Нет, я не думаю, что вам нужно будет на меня нападать, — убеждённый в своих словах, он медленно покачал отрицательно головой.
Вот и познакомились. В этот миг, когда представилась возможность разглядеть его, то старик по непонятным причинам показался смутно знакомым, будто… да! Как то препятствие, первое, не позволившее переступить грань.
— Вижу, что не таким уж и чужим кажусь я вам.
— Кто… как так получилось, что… — не зная, как лучше сформулировать, оборвал ты мысль.
— Человеческая память — интересный механизм, способный не только сохранять воспоминания о предмете или человеке, но и спустя время напоминать об этом. Скажу вам «банан», и родится фигура жёлтого цвета, то есть правильная ассоциация, пусть даже фрукт этот вы несколько лет могли не видеть.
— Получается, это не первая наша встреча…
— Верно, она была шесть лет назад. Но тогда вы были не в себе. Потеря Ланы сыграла злую шутку.
— Я… не хочу говорить о ней, — силясь, проговорил ты, отворачиваясь. По-прежнему больно вспоминать о ней. За это время, кроме твоей матери и Лагуньи, возможно, больше никто не посетил её могилу.
Полиан развёл руками в стороны, очень громко вздохнув.
— А о чём нам, как не о ней, говорить?.. Может, тогда для начала о… о Маркусе Лавинском?
— Это животное не заслуживает того, чтобы мы о нём вспоминали! — не сдержавшись, выкрикнул ты, взмахнув резко рукой. Но, осёкшись, повернул голову в сторону охранника — он и бровью не повёл. Почему?
— Не стоит волноваться насчёт третьего лица.
— Что вы сделали? Время остановили? — ужаснувшись этой мысли, ты глянул на часы, показавшие без пяти одиннадцать. Нет, оно по-прежнему шло.
— Маленький фокус, — и поднёс указательный палец к губе, сделав «тс». — Но заботить вас это не должно ни в коем роде. Давайте всё-таки перейдём к делу, так как до конца осталось чуть больше часа, но кто знает — вдруг они раньше освободятся?
Ничего не оставалось кроме согласия. И, сжав сильно зубы, коснуться неприятного во всех отношениях разговора. Однако тому, который уберёт карандашом пририсованный хвостик к точке, не суждено больше быть в главенстве запятой.
— Маркус Лавинский, убийца, совершивший двенадцать из тринадцати злодеяний, вам ведь о нём что-то известно будет? Вырезки из газет не способствовали правде. Точнее, я не мог в них поверить до конца.
Когда ты лично сталкиваешься с чудовищем, когда выпадает возможность побывать в Аде, среди жертв эксперимента, начинаешь понимать, что Идея могла быть не так проста, как многие пытаются её охарактеризовать. Не понимая этого, профессионалы своего дела — детективы — ошибочно больший акцент делают на свой опыт, знания, домыслы, в итоге приходя к неточному результату, ведь он может от счастья соприкасаться с истинным, но и также иметь расхождения. Потому новая зодиакальная схема, включающая тринадцать знаков зодиака, не была по достоинству тобой оценена, — змееносец забрал себе конец ноября и большую половину декабря, оказавшись между скорпионом и стрельцом. В подтверждении этому, убитые женщины были рождены в знак кого-то, не повторяясь. Тогда по логике, маньяк должен был свершать от козерога к стрельцу убиения, но погрешность данного высока, тому пример: Лану, чей день рождения был 3 декабря, он оставил наконец. Ко всему, начал с близнецов, поставив первой жертве, Аннет фон Ильзерберг, цифру «1», вырезав матку без анестезии; и умерла она в муках от потери крови… Какую роль во всей этой схеме играл ты? Почему именно тебе по факту пришлось решать, кому жить, а кому умереть? Именно неторопливость, излишняя подозрительность в итоге обрекла этих женщин на муки. Твоя вина была колоссальной, но кому известны определённые нюансы? Картина перед экспертами такова: любящий муж, получив письмо от потенциального убийцы, не стал сообщать в полицию об этом (в первую очередь на выбор могло повлиять «ограничение»), а отправился к матери (Клэр Смит) в удостоверении сохранности супруги. Не увидев её, но, испытав эмоциональное потрясение, не задумываясь поехал к месту преступления (главная улика, письмо, как считают детективы, могла и нарочно быть не взята из понимания неизбежного финала и вероятной помощи со стороны Клэр Смит, которая и стала инициатором звонка в полицейский участок), попав по пути в аварию. Закончилось всё без смертей и удачным вызовом скорой помощи; прибыв на место, она, к сожалению, посчитала это ложным вызовом, когда как потерпевший ринулся к злополучному дому, где чуть погодя и произошло потрясшее умы событие — пожар, потушить который в итоге удалось. Впоследствии найденная подгоревшая книга позволила продвинуться расследованию, придя (и даже на уровне судебно-медицинской экспертизы, при вызванных из Вашингтона высококлассных специалистов, проведших сравнительное исследование кальцинированных костей женщин) к окончательным выводам.