Склонившись над гладкой боковиной капсулы Яноша, я изучал биомедицинский дисплей-картуш, расположенный под ободком крышки 'гроба'. Рефрижератор походил на огромный хромированный кокон или на серебристую рыбину, чья голова крепилась к пучку извивающихся пуповин. Внутри этой шестигранной, рифленой коробки лежал Янош. Его безжизненная фигура смутно виднелась под покрытой инеем прозрачной крышкой.
- При обычных обстоятельствах, было бы разумнее всего придерживаться такого порядка действий, - сказала Катя. - Достижения земной медицины, несомненно, окажутся выше наших. Но в данном случае правила придется нарушить. Янош не выживет даже на аварийных уровнях криосна. Ты знаешь, что собой представляет плавящая чума.
- Знаю.
Мы все прекрасно ее знали, ведь она изуродовала Йеллоустон. Плавящая чума была биокибернитическим вирусом - ни с чем подобным нам раньше не доводилось сталкиваться. В высшей степени кибернетическое общество Йеллоустона рухнуло на уровне наномолекул - на уровне наших имплантатов и компьютеров. Плавящая чума привела к тому, что наномеханизмы восстали против своих хозяев.
Я позволил Кате давать объяснения, пока быстро шагал на кухню по тускло освещенным коридорам и пока готовил роллы из салями.
У всех членов экипажа были установлены подобные имплантаты. Через эти информационные окна мы взаимодействовали с механизмами рефрижераторов и с главным мозгом корабля, в то время как таранный лайнер плыл от звезды к звезде. Вирус Яноша атаковал структуру его имплантатов, разрывая те на куски и перестраивая их по своему образу и подобию. Из одного имплантационного узла сеть перепончатых лент распространялась все глубже в мозг, в явной попытке связать вместе все очаги заражения.
- Специалисты на Йеллоустоне вскоре выяснили: холод не сильно замедляет вирус - во всяком случае, тот холод, после воздействия которого человеку удастся когда-нибудь воскреснуть. Поэтому мы должны действовать незамедлительно: нельзя, чтобы вирус укрепил позиции. И боюсь, наши стандартные хирургические программы здесь не справятся. Мы не можем использовать в борьбе с вирусом наномеханизмы: он просто будет поглощать все, что бы мы против него ни бросили.
Я доел роллы.
- Я не знаком с нейрохирургией; этого не было в эйдетике с навыками. - Я стер крошки с небритого подбородка. - Впрочем, если жизнь Яноша под угрозой...
- Нам нужно действовать. Как ты сейчас себя чувствуешь?
- Слегка закостеневшим. Ничего страшного. - Я выдавил из себя напряженную улыбку. - Признаюсь, сразу после пробуждения я был немного на взводе. Думаю, те муравьи нагнали на меня страху.
Катя несколько секунд хранила молчание.
- Это вполне нормально, - наконец сказала она. - Отдохни как следует. После мы осмотрим хирургические инструменты.
Я отправился на пробежку. Следуя по извилистому, петляющему пути через жилой комплекс корабля, я ощущал вокруг своего центра масс мегатонную громаду колеса. Я не давал себе пощады, нарочно выбрав такой маршрут, который провел бы меня через каждый темный и сумрачный участок жилого комплекса, приходивший на память. Я заглушил Моцарта и, отключив имаго-индуктор, избавился от общества Кати.
Мои мысли вновь возвратились к силуэту, который, как мне представлялось, я видел. Какое же разумное объяснение промелькнуло у меня в мозгу в те несколько секунд, в течение которых я позволял смутному образу существовать за пределами моего воображения? Пожалуй, один из спящих мог случайно оттаять и в смятении блуждать по кораблю. Предполагаемый скиталец мог точно так же удивиться моему присутствию, как и я - его. Следовательно, бедолага теперь скрывается.
Однако силуэт, само собой, был галлюцинацией. Несомненно. Чтобы видеть галлюцинации не обязательно быть пускающим слюни идиотом. На самом деле, можно без труда сохранять достаточно здравого смысла для того, чтобы понимать: пережитое имело место только твоей голове. После небогатых на события часов бодрствования, последовавших за таинственной встречей, мне ужасно хотелось выбросить весь этот случай из головы.
Я бежал. Мои кроссовки стучали по палубе. Я приближался к самой низкой точке своего путешествия - той части корабля, которой до сей поры сознательно сторонился. Улавливая звук приближающихся шагов, шлюзы, формой походившие на тележьи колеса, расширялись, давая мне проход. Задыхаясь, я пробежал через вестибюль и очутился в огромном зале, в котором спали девятьсот человек.
Помещение имело тороидальную форму токамака.Вдоль внутренней и внешней стен выстроились девять сотен рефрижераторов глубокой консервации, оплетенные лестницами и мостками. Я решил обогнуть комнату по кругу, чтобы окончательно очистить разум от любых бродячих призраков. Разве не этой стратегии я придерживался в детстве - всегда сражаться со своими страхами? Я подозревал, что мальчишка внутри меня сильно удивился бы, проведай он о моих мотивах. Тем не менее, я вцепился в эту нелепую проверку, пребывая в уверенности, что она принесет мне успокоение.
Большинство из этих спящих останутся на борту, когда мы достигнем системы Земли. Они спасались от плавящей чумы, надеясь обрести убежище в будущем. На околосветовых скоростях, которых судно достигнет между светил, станет ощущаться значительное растяжение времени. Ход наших часов будет едва заметен. После тридцати или сорока лет корабельного времени (всего шесть-семь прыжков между системами), на Йеллоустоне пройдет больше столетия - достаточный срок для того, чтобы эко-инженеры изгнали биом плавящей чумы. Спящие, которых мы перевозили, решили не рисковать, проводя время в общественных криосклепах планеты. В растянутом сне время фактического нахождения в рефрижераторе было меньше, и поэтому шансы на совершенно безопасное пробуждение значительно возрастали.
Я бежал достаточно медленно, чтобы успевать читать светящиеся панели с именами, отпечатанные на каждом рефрижераторе. Мужчины, женщины, дети... Богачи моего мира, способные оплатить это сумасшедшее странствие в светлое будущее. Я подумал о тех, кто был менее богат, - о тех, кто не мог себе позволить даже место в криогробницах. Подумал о бесконечных очередях людей, желающих встретиться с хирургом, - о таких людях, как Катя; о людях, которые стремились избавиться от своих имплантатов, прежде чем до них доберется болезнь. Им придется пожертвовать всем, чем только можно: органами, протезами и воспоминаниями. Или, если они решат не приносить подобную жертву, они могут подумать о том, чтобы стать членами экипажа. Мои люди составляли отличную команду доноров данных. Требовалась определенная степень острого отчаяния, чтобы согласиться на прямое взаимодействие с главным мозгом. Высокая цена заключенного нами договора определялась одним простым фактом - пониженный уровень криосна означал, что мы не прекратим стареть в те годы, пока будем спать.
Катя считала, что подобная сделка не для нее. А я знал, что не вынесу расставания со своими имплантатами. Выходит, плавящая чума все же затронула нас.
Меня объяла горечь, и это было приятно. Я обрадовался, обнаружив старые добрые тревоги, засорявшие ум. Бросив небрежный взгляд через плечо, я посмотрел на изгибающиеся ряды спящих, мимо которых уже пробежал.
Меня преследовали.
Тень галопом неслась по проходу на другом конце огромного, завернутого дугой помещения. Я с трудом видел ее - просто человекообразная черная щель вдалеке.
Я прибавил скорости. Только мои ноги гулко топали в тишине. Но преследователь тоже побежал быстрее. Меня замутило от страха. Я вызвал Катю, но, оповестив ее, не смог сформулировать фразу, приказ - да что угодно. Казалось, безликий силуэт настигает меня.
Да, верно, безликий. У него отсутствовали какие-либо особенности или детали. Наконец я добрался до выхода, и череда шлюзов отгородила от меня зал. Я не прекратил бег, даже когда осознал, что двери позади остаются закрытыми. Человек-тень остался со спящими.
Однако я видел достаточно. Это был не человек. Всего лишь дыра в форме человека, фантом.
Я нашел кратчайший путь в командный отсек "Неистовой Паллады", и тотчас приказал Кате приступить к тщательному поиску нарушителей. Хотя, конечно же, я понимал: ни одному нарушителю не удалось бы до сих пор избегать ее внимания. Моя Катя видела и знала все. Она могла выяснить точное местоположение каждой крысы, каждой мухи на борту корабля, только вот на борту не было ни мух, ни крыс.
Я знал, что тень не была пробудившимся спящим. Ни один из рефрижераторов не оказался открытым или пустым. О безбилетном пассажире тоже не могло быть и речи: что там было есть и пить, кроме припасов, распределяемых компьютером?
Мыслями я обратился к нелогичному. Мог ли кто-то проникнуть на корабль во время полета - кто-то одетый, как хамелеон? Этот воображаемый нарушитель должен был каким-то образом сделать себя невидимым для глаз Кати. В корне невозможно - даже если не брать в расчет маловероятные маневры, необходимые для того, чтобы незаметно сравняться с нами по скорости и занять нужное положение в пространстве.
Я кусал губу, сознавая, что каждая секунда нерешительности засчитывается не в пользу Яноша. В целях самозащиты Катя предоставила бы мне доступ к оружию, при условии, конечно, что присутствие нарушителя будет доказано. Или же лучше всего было разобраться с ситуацией, не разбираясь с ней. Я мог бы прооперировать Яноша, не блуждая по тем участкам корабля, которые нарушитель, судя по всему, провозгласил своим владениями. Таким образом, через день-два, когда это испытание закончиться, я смогу вернуться в криосон. Самыми безликими, нечеловеческими сущностями, с которыми мне придется столкнуться при следующем пробуждении, окажутся таможенные чиновники Оси Солмоса. Пускай они и беспокоятся о невидимом лишнем пассажире. Разве тень не позволяла мне до сей поры спокойно спать?
Я рассмеялся, хотя для моих ушей этот смех звучал как предсмертный хрип. Мне все еще было страшно, но на этот раз мои руки прекратили наигрывать арпеджио на незримом пианино.
Я впитал технические эйдетики, описывающие медицинские системы, которые мы с Катей собирались использовать. Блестящие полуавтоматические инструменты являли собой вершину хирургической науки Йеллоустона. Несмотря на это, они, безусловно, будут выглядеть примитивно по земным нормам. Эта двойственность раздражала меня. Пусть даже Яношу неизбежно станет хуже ко времени нашего прибытия, но откуда нам знать наверняка, что мы не уменьшаем его шансы нашим старомодным медицинским вмешательством? Возможно, Земля шагнула так далеко за пределы наших возможностей, что уравнение больше не сбалансировано в нашу сторону.
Тем не менее, Катя должна была тщательно взвесить этот вопрос, прежде чем выбрать надлежащий план действий. В таком случае, наверное, самым лучшим было просто заткнуться и сделать все необходимое.
Дроны помогли мне доставить медицинское оборудование в рефрижераторную комнату экипажа, где пятеро моих коллег лежали, погруженные в ледяной сон. Я надел маску, перчатки и комбинезон, снабженный нагревательными контурами. Катя снизит в комнате температуру перед тем, как слегка нагреет Яноша.
- Готов, Юра? - спросила она. - Давай начинать.
Итак, мы приступили. Мой взгляд постоянно перескакивал к открытому рефрижератору, в который я надеялся вскоре вернуться. Комната быстро остывала, с потолка лился холодный синий свет.
Рефрижератор Яноша приоткрылся, дохнув студеным воздухом. Я взглянул на Яноша - неподвижного, белого и какого-то отстраненного. Пусть эта отстраненность никуда не денется, взмолился я. В конце концов, мы собирались вскрыть ему голову.
Собственно, Катя уже выполнила кое-какие предварительные операции. Череп был обнажен, оттянутая назад кожа словно бы обрамляла белый пестик цветка с лепестками из плоти. Тоненькие зонды входили в голову через просверленные отверстия. От них к матрице точек ввода, расположенной на куполообразном верхе рефрижератора, вели светившиеся разными цветами кабели. Работа была проделана с точностью до ангстрема, c убийственным совершенством робота. Я уже знал, что эти кабели замещали кибернетические имплантаты в его мозгу, которые пали жертвой плавящей чумы.
- Когда ты снимешь крышку черепа, тебе нужно будет передвинуть ее назад вдоль кабелей, - объясняла мне Катя. - Очень важно, чтобы мы не разорвали кибер-интерфейс с Яношем.
Я приготовил механическую костепилку.
- Почему? Какой нам от него прок?
- Имеются веские причины. Если тебе все еще будет интересно, мы сможем обсудить это после операции.
Пила зажужжала, обретая жизнь; ее вращающийся наконечник зловеще сверкал. Катя направила лезвие вниз, плавно вгрызаясь в бледную кость. Крови сочилось немного, однако звук вызывал во мне неприятный резонанс. Катя мастерки прошла по кругу три раза, затем отстранилась. Я глубоко вздохнул и положил затянутые в перчатку пальцы на макушку Яноша. Верхняя часть головы двигалась, точно половинка шоколадного яйца. Я отлепил часть черепной коробки (при этом раздалось влажное, сосущее причмокивание), обнажив волглую, розоватую массу извилин и твердой мозговой оболочки, приютившуюся в нижней чаше черепа. Отделяя костяную крышку, я проявлял особую осторожность, чтобы сохранить целостность соединений. Какое-то время я мог лишь смиренно стоять, объятый благоговейным трепетом перед этим фантастическим органом - без сомнения, самой сложной и чуждой вещью, на которую когда либо смотрели мои глаза, и все же умудрявшейся выглядеть столь разочаровывающе скучной.
- Милый, нам нужно продолжать, - предупредила Катя. - Я согрела тело Яноша до опасно высокой температуры, но пока что не особо увеличивала его уровень метаболизма. Мы не можем попусту терять время.
Я ощутил, как на лбу у меня выступает пот. Кивнул. Внутрь, внутрь. Катя бросила в бой очередную батарею лезвий и микролазеров.
Мы оперировали под музыку Сибелиуса.
Это была захватывающая и отвратительная работа.
Мне удалось до некоторой степени отключить свой разум, благодаря чему я мог взирать на отделяемую мозговую ткань как на мертвое, но в чем-то священное мясо. Микроимплантаты извлекались один за другим, чересчур маленькие, чтобы различить детали невооруженным глазом, - зазубренные кусочки изъеденного коррозией металла. Коррозия, наблюдаемая под микроскопом, являлась внешним свидетельством деятельности кибервируса. Я изучал его с неясным чувством глубокого отвращения. Вирус действовал так же, как и его биологический тезка, - вцеплялся в оболочку наноструктуры и посылал импульсы подрывных инструкций вглубь ее репродуктивной сердцевины.
Через три часа моя спина горела от боли. Я выпрямился и провел рукавом по закоченевшему лбу. Мне показалось, что комната плывет перед глазами, усеянная каплями удушливого мрака. На один миг я утратил чувство направления, убежденный, что лево превратилось в право и наоборот. Я оперся на рифрежиратор, когда это головокружение нахлынуло на меня.
- Осталось уже недолго, - сказала Катя. - Как ты себя чувствуешь?
- Я в норме. А ты?
- Все... хорошо. Операция продвигается успешно. - Катя прервалась, а затем, придав своему голосу железную решимость и деловую отстраненность, продолжила: - Следующий имплантат - самый глубокий. Он расположен между затылочной долей и мозжечком. Мы должны постараться, чтобы избежать повреждения зрительного центра. Это основной узел приема визуальной информации.
- Значит, заходим внутрь.
Механизмы послушно шмыгнули на место. Реснитчатые микрозонды погрузились в мозговую ткань, словно гибкие шприцы в желе. Несмотря на холод, я обнаружил, что под воротником мне стало жарко; ледяной пот покалывал кожу. Прошел еще один час, хотя время перестало иметь особое значение.
И тут я оцепенел, осознав, что позади меня, в этой самой комнате, находится кто-то еще.
Я заставил себя оглянуться. Рядом со мной стоял соглядатай.