Уже через месяц началось наступление немцев в Арденнах, и возникла угроза эвакуации Страсбурга. Это подвергало серьезному риску успешность будущих операций «Алсоса» в Германии. Но спустя неделю прорыв немцев остановили, и войска союзников ударили по ним с флангов, а еще спустя неделю началась ликвидация Арденнского выступа. Паш получил срочное донесение от генерала Гровса, вызвавшее недоумение:
«Франция. Страсбург
Штаб-квартира миссии «Алсос»
6 января 1945 г.
Командиру миссии полковнику Б. Паш
Дорогой полковник!
Предписываю Вам совместно с ограниченной группой специалистов срочно прибыть в город Реймс в Ставку главнокомандующего экспедиционными силами союзников генерала Д. Эйзенхауэра для проведения секретных мероприятий, не терпящих отлагательства.
Генерал-майор Л. Гровс»
На следующий день Паш, Майкл, один из агентов Си-Ай-Си и Гоудсмит с тремя учеными-физиками вылетели военно-транспортным самолетом «DouglasC-47» в Реймс в Ставку Эйзенхауэра. Самолет с делегацией миссии сопровождали несколько истребителей. На аэродроме их встретил личный адъютант Главнокомандующего, что говорило о серьезности предстоящих мероприятий. Прибыв в штаб, адъютант проводил группу в кабинет, где к их удивлению уже находился генерал Гровс. Он сухо ответил на приветствия, и сразу же приступил к инструктажу.
– Я напоминаю вам о сверхсекретности, которую необходимо соблюсти, – загадочно произнес Гровс, – никаких отчетов, о том, что станет вам известно сейчас, которые вы обычно высылаете по имеющимся каналам связи, включая Управление стратегических служб в Берне! Главнокомандующий пригласил для разговора только генерала ВВС, который в курсе миссии "Алсос". Возникающих вопросов не задавать и версий произошедшего не строить в присутствии главнокомандующего. Если спросит, отвечать кратко и по существу!
– Рад видеть вас, господа офицеры и ученые! – приветствовал Эйзенхауэр, когда Гровс в сопровождении членов миссии вошли к нему в кабинет.
Ответив на приветствие генерала, группа замерла во внимании. Эйзенхауэр окинул всех взглядом и подал знак жестом руки генералу ВВС Карлу Спаатсу, стоящему в стороне. Тот положил на стол для обозрения результаты аэрофотосъемки, и пригласил Гоудсмита взглянуть на них.
– Что это, сэр? – спросил Гоудсмит, рассмотрев фотографии.
– Это мы хотим выяснить у Вас, господа ученые! – сосредоточенно ответил Эйзенхауэр, – пусть остальные члены группы посмотрят фотоснимки. Прошу ответственно отнестись к выводам, так как по ним будет составлено донесение президенту Рузвельту!
Паш внимательно посмотрел фотографии и передал их Майклу. На снимках были сняты разрушенные фронтовые укрепления, обугленные тела солдат в окопах, стертые с лица земли населенные пункты, вырванные с корнем сгоревшие деревья и выжженные поля.
– Это место дислокации наших 28-й и 106-й пехотных дивизий до наступления немцев, – комментировал Спаатс, – снимки сделаны на участке фронта длинной свыше 20 километров, после провала Арденнского наступления немцев. От двух наших дивизий не осталось ни единого солдата, которые одномоментно погибли в окопах. Не осталось также ни единого очевидца, который мог бы вразумительно ответить, как были уничтожены наши дивизии.
– Прошу ответить мне на вопрос, – подал голос Эйзенхауэр, – является ли это результатом взрыва урановой бомбы, создателей которой вы ищите?
– Но, сэр, никто из нас не видел результата взрыва такого оружия, – ответил за всех Гоудсмит, – судя по силе разрушений вполне возможно, немцы применили здесь урановую бомбу. Чтобы ответить на Ваш вопрос утвердительно, необходимо произвести замеры радиации в местах, изображенных на снимках!
– Такие замеры сделаны, – многозначительно произнес Эйзенхауэр, он достал из папки, лежащей на столе, лист бумаги и протянул его Гоудсмиту.
– Поразительно! – воскликнул руководитель группы ученых, ознакомившись с записью, – радиация в этом месте просто зашкаливает! У меня теперь лично нет сомнений, что на снимках запечатлены последствия атомного взрыва….
Гоудсмит передал результаты замеров остальным ученым, и те после беглого ознакомления с результатами измерений усердно кивали головами в знак согласия.
– Прошу меня извинить сэр, – вступил в разговор Паш, – неужели никто из 1-й и 3-й танковых армий, находящихся к северу и югу от места дислокации погибших дивизий, не заметил этого взрыва? У меня также возникает вопрос относительно средства доставки такой бомбы. В тот день была густая и низкая облачность, и наша авиация бездействовала, как и Люфтваффе.
– Правильно мыслите, полковник! – похвалил Эйзенхауэр, – найдены не только очевидцы из 1-й и 3-й армий, но и две бомбы, не разоравшиеся в местах их приземления. Очевиден факт, что сброшены были три, а взорвалась только одна. Взгляните на снимки этих изделий, извлеченных из земли саперами. При падении они зарылись в грунт на два метра, а это говорит о том, что сброшены они с большой высоты.
Эйзенхауэр достал еще два снимка из своей секретной папки и протянул их Пашу и Майклу. Это был его излюбленный прием подавать информацию порциями, оценивая реакцию на предыдущую. На снимках были сфотографированы огромные авиационные бомбы с неизвестными значками и надписью: «Vergeltungsschlag». Чтобы показать их размер, рядом с ними был сфотографирован один из саперов.
– Удар возмездия, – прочитал вслух Майкл надпись на бомбе.
– А что это за значки? – спросил Эйзенхауэр, указывая на снимок.
– Знаком из трех пурпурных лепестков на синем фоне, похожим на лопасти вентилятора, – отвечал Паш, – немцы обозначали радиацию. У меня нет сомнений, на снимках немецкие урановые бомбы!
– Итак, подведем предварительный итог нашего совещания, – произнес Эйзенхауэр, – до начала наступления, предположительно с одного из аэродромов Италии немцы подняли в воздух на большую высоту три самолета, которые сбросили урановые бомбы на расположение наших воинских соединений в месте прорыва фронта. Одна из них успешно уничтожила две наши пехотные дивизии, а у двух других произошел отказ. Остается непонятным, какой самолет мог быть использован для их доставки к месту сброса? Ведь судя по размерам, одна бомба весит не менее шести тонн! У Люфтваффе такого бомбардировщика нет! …И еще, Гитлер специально выбрал район в ста милях от моего штаба. По их замыслу атомная бомбардировка должна была дезорганизовать и вызвать панику по всему фронту….
– А почему с аэродрома Италии? – поинтересовался доселе молчавший Гровс.
– Именно с аэродрома Италии, – подтвердил предположение Эйзенхауэра Карл Спаатс, – мы проанализировали сводки погоды и выяснили, что в тот день солнечно было лишь на севере Италии. Бомбардировщики шли на высоте 6-8 тысяч метров, недосягаемой для наших зениток и точно сбросили бомбы по заданным координатам. Я уверен, что для этого «Удара возмездия» гитлеровцы усовершенствовали свой «Хейнкель-177».
– Меня интересует вопрос, откуда были привезены бомбы на аэродром? – вступил в разговор Паш, – неважно, где взлетели самолеты, для миссии главным вопросом остается захват создателей ядерного оружия! А, насколько мне известно, таких лабораторий, а тем более конструкторских бюро в Италии нет.
– Немцы могли спланировать операцию, перестраховываясь по погоде и заранее доставить бомбы на аэродром в Италию, – не унимался Спаатс.
– В любом случае, полковник Паш, Вам нужно быстрее искать секретные лаборатории, конструкторские бюро, ученых-разработчиков бомбы, – строго произнес Гровс, – мы не должны отрывать от стратегических вопросов главнокомандующего. По полученным вчера сведениям нашей разведки испытательный полигон атомного проекта немцев находился на острове Рюген и бомбы могли быть доставлены заранее именно оттуда.
– Я жду от вас, господа ученые, рекомендаций по дезактивации бронетехники и военнослужащих, зараженных радиоактивными осадками, – озабоченно произнес Эйзенхауэр.
– Для нашей миссии, сэр, этот вопрос не по силам, – ответил Гоудсмит, – здесь необходимы фундаментальные исследования по химической дезактивации радиоактивных осадков. Что касается рекомендаций, то с техники и солдат сдуть радиоактивную пыль можно струей сжатого воздуха или воды. Зараженную местность дезактивировать сложнее, учитывая ее пространства, но, мне кажется, водой смыть можно! Все это стечет, конечно, в реки и озера….
– Я не собираюсь это делать! – закричал Эйзенхауэр, – моя задача бить немцев, а не заниматься уборкой зараженных ими территорий! Я считаю, что нужно ждать второго «Удара возмездия», Гитлер, наверняка уже знает, что первый не получился, как задумано, и мы завладели двумя бомбами, поэтому он постарается, во что бы то ни стало нанести второй удар!
– Если у него есть готовые, – успокоил Эйзенхауэра Гровс, – быстро сделать такую бомбу вряд ли получится.
– А Вам, полковник Паш до сих пор неизвестно, где у Гитлера находятся заводы по обогащению урана и производства плутония, – нервно укорил командира миссии Эйзенхауэр, – чтобы разбомбить их к дьяволу! Монтгомери, наверное, уже информировал премьер-министра Черчилля и я опасаюсь, что скоро начнется паника в его армии….
– Мы ищем, – виновато ответил Паш, – но пока безрезультатно, проект немцев строго засекречен, сэр!
– В заключение нашего совещания, – уже спокойно произнес Эйзенхауэр, – предлагаю послушать показания капрала 2-й танковой бригады 3-й армии Джека Кэмпбелла. Он доставлен сюда и ждет в соседней комнате. Этот человек, судя по допросам, проведенных нашей контрразведкой, видел больше остальных.
В кабинет главнокомандующего ввели капрала лет тридцати возрастом, который явно опешил от присутствия Эйзенхауэра и генерала Спаатса. Его усадили на стул, и включили яркий свет, направленный в глаза, от него он щурился, отводя их в сторону.
– Расскажите, капрал, что Вы видели утром 16 декабря? – последовал первый вопрос Эйзенхауэра.
– Я заступил в дозор на 7-м наблюдательном пункте, – начал рассказ Джек, – наша подвижная группа находилась в боевой готовности. Мы ждали приказа по нанесению удара по танковой дивизии СС, которая должна была прорвать оборону. Примерно около восьми часов утра я смотрел в бинокль, как раз в ту сторону, где дислоцирована наша 28-я пехотная дивизия. Ведь именно там наши войска ослабили оборону, заманивая немцев в «котел». Видимость была плохая, сэр, потому что низкая, густая облачность и легкий туман не позволяли просматривать местность даже в бинокль. Солнце всходило именно в том месте, куда я смотрел, сэр, но его не было видно из-за этой облачности. Вдруг оно вспыхнуло так, что даже сквозь тучи, я увидел огромный светящийся шар. Мне показалось, что это было не совсем солнце, сэр, потому что он быстро погас и послышался мощный раскат грома.
На позиции, где находился мой наблюдательный пункт, резко усилился ветер, это было похоже на торнадо, сэр. Там, где вспыхнуло солнце, через несколько минут образовался огромный просвет в облаках, в который я увидел настоящее солнце, всходившее над горизонтом…. В это время в ста ярдах от моего местонахождения, из низко висящих облаков на землю упал какой-то предмет. Я не успел рассмотреть его, сэр, но земля содрогнулась от этого удара, это было близко от меня.
– А Вы не слышали гула самолета? – спросил Паш, – я имею в виду перед тем, как упал этот предмет?
– Нет, сэр, – ответил Джек, – у меня от сильного раската грома заложило уши, как при контузии.
– А Вы были контужены? – спросил Майкл.
– Да, сэр, – отвечал Джек, – при высадке в Нормандии я получил при артобстреле легкую контузию, но, слава Богу, меня быстро поставили на ноги в госпитале.
– А какое расстояние было от вас до места вспышки этого «солнца»? – спросил Паш.
– Не могу точно утверждать, сэр, – отвечал Джек, – но это было далеко, примерно в пятнадцати-двадцати милях от меня.
Вопросов к капралу больше не было и его вывели из кабинета, где после такого рассказа воцарилось молчание. Эйзенхауэр пристально смотрел на ученых Гоудсмита, пытаясь определить их реакцию. Паш с Майклом обменивались понимающими взглядами, их глаза блестели азартом интереса к произошедшему и каждый из них был уверен, что все услышанное от очевидца – правда.
– Какой окончательный вердикт специалистов? – задал вопрос Эйзенхауэр.
– Я уверен, сэр, – ответил за всех Гоудсмит, – это подтверждает Ваши предположения, что на позиции пехотных дивизий была сброшена урановая бомба.
– Но почему на месте взрыва нет воронки? – спросил Эйзенхауэр, – судя по мощности взрыва, она должна быть огромных размеров. Посмотрите на аэрофотосъемку, ударная волна смела деревушки в радиусе десяти миль, вырвала с корнями огромные деревья…. Мне непонятно, почему солдаты сгорели, …обуглились?
– Воронки нет, потому что бомба разорвалась на высоте 400-500 ярдов от земли, выше густой облачности, – объяснял Гоудсмит, – по нашим расчётам, если бы бомба достигла поверхности, то ее взрыв должен был образовать воронку диаметром около полумили и глубиной до 100 ярдов. Это карьер, сэр…. Наши солдаты обуглились потому, что в месте взрыва температура возрастает до десяти миллионов градусов, поэтому сжигает все в эпицентре, сэр!
– В таком случае, опираясь на Ваше мнение, я сейчас же отравлю срочное донесение президенту Рузвельту! – подвел окончательный итог Эйзенхауэр, – благодарю вас, господа, за оказанное содействие!
– А где сейчас эти невзорвавшиеся бомбы? – неожиданно спросил Майкл, вызвав у Гровса возмущение.
– Это секретные сведения и я не могу Вам сообщить об этом! – резко ответил Эйзенхауэр, – до свидания, господа! Вас доставят обратно в Страсбург тем же самолетом….
Возвращаясь обратно, ученые Гоудсмита живо обсуждали информацию, полученную от очевидца Джека Кэмпбелла, спорили между собой и удивлялись. Паш молча сидел у иллюминатора и смотрел на проплывающие под крылом самолета облака с нескрываемым раздражением, видимо упреки Эйзенхауэра задели его самолюбие. Майкл тоже молчал и старался скрыть свою радость, ведь сегодня он получил такую секретную информацию, ради которой многие разведчики работали десятилетиями. Он намеревался на следующий день немедленно информировать Центр о применении немцами урановой бомбы в Арденнском наступлении и обязательно сообщить о двух других, которые не взорвались и попали в руки американцев! Но жизнь распорядилась иначе, в Страсбурге Беннета ждал неприятный сюрприз.
Швейцарские часы «Лонжин»
Площадь Дзержинского напротив главного здания НКВД-НКГБ СССР когда-то называлась Лубянской. Это название было дано ей еще в XIX веке по местности, которая в свою очередь нарекли по аналогии с Лубяницей – районом Великого Новгорода. После смерти Дзержинского в 1926 году площади присвоили его имя. В то далекое время Павел Михайлович Фитин учился еще в школе второй ступени в Ялуторовске Тобольской области, а уже весной 1927 года он вступил в партию большевиков. Карьера крестьянского сына резко пошла вверх по окончании сельскохозяйственной академии имени Тимирязева, куда парень был направлен по комсомольской путевке. По окончании ее, он, как дипломированный специалист руководил редакцией в Государственном издательстве сельскохозяйственной литературы.
После службы в армии Фитин назначается заместителем главного редактора, но вскоре партия направляет его в органы госбезопасности, которые были обезглавлены в результате «большого террора» 37 года. Человека, не имеющего никакого чекистского опыта, кроме пятимесячных курсов в Центральной школе МВД, тут же принимают во внешнюю разведку. Он, стажёр в 5-м ее отделе ГУГБ НКВД СССР, в течение года совершает стремительную карьеру и становится заместителем начальника этого отдела, а с 1939 года он возглавляет уже внешнюю разведку органов госбезопасности в должности начальника 1-го Управления НКГБ СССР.
Под руководством Фитина было проведено множество успешных операций: ликвидация в 1940 году в Мексике Троцкого, создание разведывательной сети «Красная капелла» в фашистской Германии, «Кембриджской пятерки» в Великобритании, широкой агентурной сети в США. В короткий срок Фитин восстановил большую часть резидентур за рубежом, курировал школы особого назначения, где проходили подготовку руководители партизанских отрядов, создал информационно-аналитическое управление, где обрабатывались данные, поступающие от агентов из-за рубежа. В 1943-м разведкой был получен план германского наступления на Курской дуге и вскоре Фитину присвоили генеральское звание комиссара госбезопасности 3-го ранга.