В коридоре меня остановил Шустиков.
- Вторая серия, - сказал он негромко и как бы буднично. - Суши сухари, Коротин.
- Гранцы?
- Они самые. Гребут, как экскаватор. Мелкоячеистой сетью, мать их.
По тону было непонятно - злорадствовал он или сочувствовал.
- Доносов-то много написал? - спросил я.
Шустиков скривил лицо - шутка была старой.
- Очень смешно, - без выражения сказал он. - У следака так пошутишь. Какие доносы, вы сами на себя в соцсетях пишете.
Месяц назад, когда гранцы только пришли к власти, Шустикова взяли одним из первых. Выпустили через неделю - как "вставшего на путь исправления без необходимости в изоляции". Шустиков почти не изменился, только во взгляде появилось странная смесь покорности перед судьбой и превосходства над окружающими. Словно он понял что-то важное, нам недоступное.
"Ну, писал", сказал он тогда в ответ на вопросительные взгляды соседей по офису. "Много писал".
Себе на уме он был, этот Шустиков. На Песчанке и других антигранцевских сборищах не появлялся, но политику гранцев осуждал рьяно, даже блог на эту тему вел. А теперь "вы сами на себя пишете". Молодец.
Я вернулся в свою каморку; небольшое помещение, где ремонтировал мобильники и прочие электронные штуки. Посмотрел в окно. У здания через дорогу два гранца сорвали вывеску парикмахерской и остервенело топтали ее ногами. Издали казалось, что танцуют - неумело, но азартно, как перевозбудившиеся подростки.
Вторая волна цунами не замедлила, так сказать. Что и следовало ожидать. Что, Глеб, отсидеться хотел? А не получится отсидеться. Я точно в их списках. Все, кто когда-то тусовался на Песчанке, кто хоть как-то общался со Спицей - все в их списках.
Гранцы, наконец, прекратили свой диковатый танец. Один из них закурил, второй огляделся; показалось, что он смотрит на меня.
Но дело было еще хуже - парень смотрел на вывеску, висевшую над входом в наш "Центр бытовых услуг".
Текст на вывеске был "идеологически" чист. Но пацаны явно поймали нехороший кураж, а прицепиться можно к чему угодно, тут у меня иллюзий не было.
Из парикмахерской вышли еще еще трое. Похоже, валить надо - Шустиков молчать не будет. Шустиков теперь "правильный".
Я сорвал с вешалки куртку, закрыл каморку и быстро спустился вниз. Перед тем, как выйти, остановился, успокаивая дыхание.
Гранцы уже стояли перед входом, возбужденные, пьяные от собственной безнаказанности. Я скользнул взглядом по раскрасневшимся лицам и двинулся прочь, стараясь не торопиться.
Спина взмокла сразу, как в парилке. Окликнут, нет? Да, Глеб, не герой ты, однако. Трусоват ты для героя.
Улица стала другой. Навстречу попадались группы гранцев - на рукавах у многих были повязки, изображавшие раскрытую ладонь. Кое-кто их прохожих приветствовал их улыбками и растопыренной пятерней - знаком принадлежности к своим.
Я прошел пару кварталов и остановился. Домой не хотелось, поджидать там могли, а больше идти было некуда - мать и сестра нелояльности новой власти не высказывали, не стоило их подставлять. И своих - тех, кто толкался на Песчанке - почти не осталось. Кто-то уехал, кто-то лег на дно.
Никого не осталось - после того, как взяли Спицу.
Я вспомнил нашу последнюю встречу. Спица одновременно был весел и зол, куражился; в серых глазах плескался расплавленный свинец.
"Нас больше, Глеб. Выйдем на улицу, у всех гранцев очко на минус сыграет. Ну, чего молчишь?! Или мы, или они, только так. Не я это придумал".
Вот это "или мы, или они" мне и не нравилось. Впрочем, тогда еще гранцы не срывали вывесок, не проверяли у прохожих смартфоны. Выступали на митингах, говорили веско, красиво. Их идея выглядела утопической, но вполне нормальной. Партизан тогда сказал: "Чем лучше идея, тем опасней она в руках придурков, которые с пеной у рта превращают её в абсурд. Или во что-то похуже абсурда".
Пацаны ржали. Тогда никто гранцев всерьез не воспринимал.
На Песчанке мы собирались с послешкольных времен - висели на турниках, пили портвейн, метали ножи в нарисованные на фанерных щитах мишени. Никакой политики тогда не было, нормальная молодежная фронда, инстинктивное недоверие к любой власти. Гранцы начинали с того же, но у них сразу была идеологическая платформа на неновую тему "как спасти нацию". Без экстремистской обертки идея выглядела вполне привлекательно. И уж точно, безобидно.
Сейчас кажется, что уже в те времена чуял я какую-то червоточину, неуемную категоричность, превращающую движение гранцев в фарс.
А может и не чуял. Задним умом все крепки.
Потом гранцы вышли в Сенат. Выиграли выборы; одни, другие. И как-то постепенно подмяли под себя всё, до чего смогли дотянуться. В это было сложно поверить; я был уверен, что их идеология могла опираться только на образованных, на снобов, которые всегда в меньшинстве. Сейчас-то понятно, что бы стать "элитой", достаточно назвать себя элитой, заручившись поддержкой толпы.
Пирожные в обмен на лояльность. Ничего нового, те же религиозные войны, кто там понимал разницу между католиками и гугенотами.
Учите историю, мать вашу.
Я свернул в безлюдный проулок, пролистал телефон. Звонить по этим номерам было не надо. Мир снова раскололся как сухое полено, завтра-послезавтра, может статься, всё как-то стабилизируется, вернется в русло. А сегодня вот так.
И тут позвонила Зоя.
Спросила, как дела и чем занят - без какого-либо подтекста. Подтекст и Зоя были бесконечно далеки друг от друга, как власть и народ.
Неожиданно для себя, я предложил встретиться. Зоя часто раздражала своей неуемной простотой, своей разговорчивостью, переходящую в болтливость - любое молчание она считала неловким. Но сейчас мне захотелось ее легкости. Сегодня Зоя была уместна и нужна.
Погуляем, а потом пойдем ко мне. И будем пить вино, и проснемся вместе. Давно пора, чего я откладывал-то. Да, точно - сейчас это то, что нужно. Пусть политики идут в задницу.
***
Встретились через час.
У Зои все было нормально, что в этот день было хорошей новостью. Я подспудно боялся, что могли зацепить кого-нибудь из ее близких, масса людей еще активничали в соцсетях, не слишком задумываясь о последствиях. Потому и обрадовался, разглядывая веселые Зоины глаза, обрадовался из чистого эгоизма; нет необходимости сопереживать незнакомым людям, неприятное это занятие.
Мы пошли на набережную, у "Стакана" взяли по бутылке пива. Я выпил сразу и искал урну, а урны не было - пришлось оставить бутылку у скамейки. Подумал - ведь вместо гранцев могли быть и какие-нибудь "чистюли", радеющие за порядок в родном городе. Фантики бывают разные, а фанатики отличаются только оберткой - почти каламбур.
"Тебя вечно в заросли какие-то тянет", говорил Спица. "А всё проще - свое то, что ты назвал своим. Жизнь, Глебыч, не раздача милостыни".
Да. Не был я на Песчанке полностью "своим". Постоянно спорил со Спицей, с Партизаном... Чуть до драки не доходило. Всё знать заранее и не сомневаться, не, это блюдо было не из моего меню.
Может, поэтому и не взяли меня гранцы до сих пор? Кое-кто точно так считает.
На набережной Зоя достала мобильник и начала сосредоточенно фотографировать голубей. Приседала, вытягивалась в струнку. Жмурилась солнцу, улыбалась. А я смотрел на нее и думал об очень простых вещах.
А не придумал ли я себе Зоину инфантильность? Навесил ярлычок, "прелесть какая глупенькая" - и порядок.
Ярлыки удобная штука. Нами потому и вертеть так удобно, что мы на всё ярлыки клеим. Увлекаемся процессом, думать некогда.
Я не сразу заметил, как к нам подошли.
Трое, с "пятернями" на рукавах. Главный, высокий плечистый парень с меня ростом, но двигался мягко, скользящим шагом; не понравились мне эти движения. Второй рыжий и крепкий, со свежим кровоподтеком под губой. Третьим был Гоша Вторник.
Год назад, когда всё еще только начиналось, Вторник пришел на Песчанку и сказал, что уходит к гранцам. Родаки, мол, настояли; там связи и можно поступить в универ. Спица молчал и смотрел в другую сторону, другие тоже - Спица был в авторитете, а Гошу на Песчанке не слишком любили.
А я пожал Гоше руку. Не потому, что хотел его поддержать, нет, просто накануне тогда поругался со Спицей, который уже тогда всё знал и ни в чём не сомневался. Спице назло, вроде как.
А Гошу я тоже недолюбливал, чего уж там.
Мы встретились глазами - Гоша вздрогнул и перевел взгляд на Зою, которая еще ничего не поняла.
- Как учеба, Гоша? - мягко спросил я. Его спутники посмотрели на Вторника, потом на меня. Главный улыбнулся.
Может, обойдется. Может и отскочим.
Страх прилип к легким и не уходил.
- Гоша у нас отличник, - сказал рыжий. Все засмеялись, и я тоже; в школе Вторник был троечником, а прозвище получил за постоянные попытки начать новую жизнь со вторника - понедельник, говорил Гоша, день тяжелый.
Кажется, я угадал. Даже если проверят телефон. Даже если проверят - нет там ничего.
Гоша внешне волновался куда больше меня.
- Это Глеб, - сказал он и хотел добавить что-то еще, но передумал.
Выглядело это так, что все должны были знать Глеба.
- Ну и отлично, - сказал высокий, не переставая улыбаться.
Он протянул ладонь - я ответил на жесткое рукопожатие.
- А девушку знаешь? - высокий спрашивал у Гоши, но смотрел на меня, и правильно смотрел, не в глаза, а на фигуру в целом. Неизвестно как с русским, но с "физкультурой" у него было всё в порядке.
А Гоша смотрел мимо, глаза его вздрагивали, как секундные стрелки.
Не выйдет. Не выйдет у нас краями разойтись. Не получится.
- Девушка, можно ваш телефон, - высокий протянул к Зое руку, улыбка медленно переползла в усмешку.
Зоя посмотрела на меня; недоуменно, по-детски. Телефон был у нее в руке, никаких "потеряла" и "забыла дома", отговориться не получится.
Ну вот, подумал я. Полистают эсэмэски - и "туши свет, сливай масло".
И успокоился - стало всё просто, больше не надо было чего-то выдумывать.
Всё стало очень просто.
- Грабли втяни, - сказал я, ощущая почти физическое удовольствие от рассыпающегося внутри страха.
Пауза длилась секунду. Затем я сблокировал удар длинного и тут же удачно попал гранцу носком ботинка под колено - когда-то на Песчанке я долго тренировал этот удар. Присел, уклоняясь от хука рыжего, рванул того за куртку, опрокидывая на асфальт. Упал сам, перекатился, первым оказался на ногах.