Альберт, как и все, считал красивые ухаживания пережитком прошлого. За первым украденным поцелуем последовал и второй, и третий. Только теперь они были уже не украдены, а отданы с душой и от чистого сердца.
- Я хочу быть твоим этой ночью, - говорил ей Альберт. - И чтобы ты была моей.
- Не сегодня, любимый, - отвечала ему Эмма. - Давай подождём до свадьбы.
- Но ведь мы не в прошлом веке живём, - удивлялся парень. - К чему нам ждать, милая?
- Знаю, но всё-таки не хочу... так быстро.
- Странная ты, Эмма! Все так живут, а ты не хочешь.
А делать предложения Альберт не торопился. Да и Эмма заговаривала о свадьбе лишь тогда, когда он просил провести с ним ночь. В остальное время девушка смиренно ждала, когда он сам скажет: "Выходи за меня замуж". Раньше, в старые добрые времена это обычно сопровождалось преклонением колен и дарением кольца. Но современность была куда проще. Да так ли уж это важно.
***
Беда обычно не приходит одна. И является чаще всего неожиданно, когда кажется, что ничего плохого сейчас не произойдёт.
"Мне очень жаль, Ирэн, - писала Эмма подруге в Брайтлайт, - но в данный момент я не смогу принять тебя. У нас в институте эпидемия - половина студентов тяжело болеют".
Сама Эмма со вчерашнего дня чувствовала озноб и недомогание, о чём тут же написала Ирэн. Угораздо же заразиться именно тогда, когда подруга собралась к ней в гости! По всей видимости, придётся отложить встречу до лучших времён.
Но в ближайшем будущем семью ждало ещё худшее.
- Пожар! Пожар! Эмма, беги! Скорее!
Разбуженная криками отца и матери, девушка вскочила с постели и, едва успев накинуть пальто, выбежала из дома вслед за отцом. Мать, помешкав чуток, раздумывая, стоит ли спасать самое ценное, в конце концов, махнула рукой и тоже выскочила на улицу.
- Быстро за водой, - велел отец. - А я пока за документами.
- Будь осторожен, - сказала мать, затем, схватив два ведра, побежала к пруду вслед за дочерью.
Соседи не спешили им помогать. Некоторые, услышав крики, выглянули в окно и, убедившись, что их дом в безопасности, продолжали спать. Другие же, выскочив на улицу, глазели, как горит дом соседей, кто-то с радостью оттого, что не оказались на их месте, кто-то с тревогой: как бы на наш дом пламя не перекинулось.
Очередной раз вернувшись к дому с двумя вёдрами воды, Эмма увидела отца в горящей одежде. Мать, крича, пыталась голыми руками сбить с него пламя. Она смутно помнила, как вылила на них оба ведра, и как мать обнимала неподвижно лежавшего отца обугленными руками, умоляя не оставлять её и Эмму.
Следующие две недели девушка провела в госпитале. Сырой осенний воздух обострил болезнь. В тяжёлом сне, куда она проваливалась, являлась ей Смерть, звала к себе, но всякий раз Жизнь отбивала её у соперницы.
В том же госпитале находилась и мать девушки с сильнейшими ожогами рук.
Отца Эммы так и не спасли.
***
Дальше всё происходило словно в страшном сне, который, казалось, никогда не кончится. Приходили в госпиталь люди в форме, спрашивали, как всё случилось. Приходил и хозяин дома, требовал, чтобы ему возместили ущерб, который, к слову сказать, Эмма с матерью не смогли бы возместить при всём желании. Половина того, что было в сгоревшем доме, погибло в огне, а то, что уцелело, растащили "добрые" соседи. И кажется, особенно в этом постаралась подруга матери - миссис Доу. Не побоялась даже прийти в госпиталь в серёжках Эммы и спрашивала: где у вас там что осталось, зайду - принесу.
Зато Альберт не пришёл ни разу. Ни когда Эмма в горячке звала любимого, ни когда с надеждой смотрела на дверь палаты, ожидая, что он вот-вот явится и обнимет, утешит осиротевшую девушку. Не пришёл он и на похороны отца.
Только через два дня после похорон Эмма, наконец, его увидела.
- Здравствуй, любимая, - проговорил он, обнимая девушку. - Я слышал о постигшем тебя несчастье. Весьма соболезную.
- Спасибо, - ответила ему Эмма.
- Приходи ко мне вечером - я тебя утешу.
- Нет, не сейчас...
- Но тебе сейчас это нужно как никогда.
- Ты мне очень нужен, Альберт, но... давай не будем... этого... сегодня.
- Ну так докажи, что я тебе нужен, что любишь меня. Или нам лучше расстаться. Прямо сейчас.
- Если хочешь, давай расстанемся, - ответила Эмма холодно.
- Ты... ты серьёзно? - пробормотал Альберт, явно не ожидавший такого.
- Да, если ты сам не шутишь.
С минуту молодой человек молчал, словно не смея поверить услышанному.
- Ну, в таком случае, прощай. Я тебя никогда и не любил, если хочешь знать. Всё это время я был с тобой только из жалости. Обидно, что ты, такая некрасивая, обречена на вечное одиночество. Ну ничего, когда-нибудь в старости, может, одумаешься, но будет уже поздно.
С этими словами он повернулся к девушке спиной и побрёл прочь. Тотчас же, откуда ни возьмись, появился другой парень, в котором Эмма узнала Энтони, приятеля Альберта.
- Что, дружище, проспорил свою Эмму? - весело прокричал он, нагоняя друга. - С тебя кружка эля.
Эмма молча смотрела, как удаляются, весело хихикая, двое приятелей. Половинчатая луна равнодушно смотрела с неба.
"Как бы я хотела быть тобой! - думала девушка, поднимая голову к небесной обитательнице. - Ты никого не любишь, ни о ком не страдаешь, и сердце у тебя не болит. Да у тебя и нет никакого сердца. Если бы ты меня сделала своей второй половинкой! Или упади на меня с неба и убей. Да, убей".
Но луна продолжала висеть на том же самом месте, не шелохнувшись.
"Ну, почему ты такая холодная? - спрашивала её Эмма. - Была бы ты горячей, как Солнце, я бы сама к тебе пришла. Залезла бы на крышу самого высокого дома, который бы нашла, и ты бы меня испепелила. Но ты этого не сделаешь, потому что холодна".
Ей вдруг вспомнился разговор с учителем из последней школы. Замечательный был мистер Фрост, добрейшей души человек. Однажды Эмма решилась его спросить, человек ли он или, может быть, легендарная птица Феникс, которая принесёт Солнце.
- Нет, для птицы мне маловато, - ответил на это учитель. - Я не умею летать. Да к тому же, если я прикоснусь к Солнцу, оно меня тотчас же спалит. Оно же горячее, как тысяча раскалённых углей.
- А как же птица Феникс? - спросила Эмма. - Она тоже сгорит?
- Как же она может сгореть - она сама солнечная птица. Неужели ты об этом не слышала?
К стыду своему, девушка действительно этого не знала.
- Как Вы думаете, мистер Фрост, почему эта птица так долго не прилетает? Где она сейчас?
- Должно быть, она ещё не умерла три раза. И три раза не возродилась.
- А такое возможно?
- Не знаю, не пробовал. Но ведь легенды не проявляются из ниоткуда. Возможно, мы когда-нибудь и увидим Солнце.
Домой Эмма возвращалась с мыслями, что, наверное, мистер Фрост был прав. Пусть ей сейчас очень больно и одиноко, но может быть, хоть одна радость наступит в её жизни? В тот самый день, когда в небе, рассекая воздух золотистыми крыльями, покажется птица Феникс, держа на крыльях золотой шар Солнца. Ради этого стоит жить.
***
Мало-помалу Эмма и её мать смирились с утратой. Безутешная скорбь уступила место светлой памяти с твёрдой верой, что муж и отец нынче на небесах. Пусть он часто был резок и груб, а временами неоправданно жёсток, в глубине души он всё равно любил жену и дочь. По-своему, но любил. И все недобрые слова, что он говорил Эмме, были сказаны не по злому умыслу. Просто он опасался, что рано или поздно его дочь поймёт, что нет в жизни добра и справедливости, и это станет крушением всех иллюзий. Оттого он и хотел как-то защитить дочь от жестокого мира. От мира, который разочаровал его самого, и которому он не нашёл в себе сил противиться.
Со дня похорон вдова с дочерью жили у родственников в маленьком домике. Сестра матери - Эммина тётя, её незамужняя дочь, старший сын с женой и тремя детьми, самому старшему из которых было семь лет.
Весть о том, что Эмма с матерью нашли на окраине дом и собираются его купить, дети восприняли с огорчением. Особенно Томас, которому было весело с тётей Эммой.
- Но это ж не дом - жалкая лачуга, - говорила тётя Кэти своей сестре. - А фонарь так вообще разбит.
- Ничего, мы с Эммой обустроим. Дешевле мы всё равно нигде не найдём. Вы и так живёте в тесноте, а тут ещё и мы.
По расчётам, если продать дом в Брайтлайте, денег как раз хватит. Да ещё остались деньги - помощь добрых людей: однокурсников Эммы и владельца фабрики, на которой работал отец - мистера Эшби. Да благословят светлые силы тех людей за их доброту! Часть этих денег ушла на еду и лекарства - оставшегося как раз хватит, чтобы фонарь починить. Как хорошо, что вещей тогда не пришлось покупать - богатые девушки из института с радостью поделились тем, что сами уже носить не хотели. Эмма с матерью что-то подшили, что-то перешили, и их гардероб пополнился вполне приличными платьями. Нет, зря всё-таки отец сомневался: мир не без добрых людей.
"Вот так я возвращаюсь в Брайтлайт! - думала Эмма, сидя в купе поезда рядом с матерью и с интересом рассматривая пробегающие за окном леса и холмистые пустоши. - Возвращаюсь, чтобы продать старый дом и навсегда перебраться в Глумсити".
Со дня отъезда ни Эмма, ни её мать ни разу не были в Брайтлайте. Отец, пока был жив, частенько приезжал туда по делам, а возвращаясь, делился с женой и дочерью новостями. Некоторые они узнавали от него, некоторые - из писем подруг. Подруг... Теперь у Эммы их там не было. Ирэн с того дня, как получила письмо о том, что приезд в гости придётся отложить, так ни разу и не написала. Мэгги, теперь уже графиня де Волланж, давно уже слала весточки из другой страны, подписываясь, на тамошний манер, именем Марго. В последнем письме она сообщала, что скоро станет матерью четвёртого ребёнка.
Что ж, детство закончилось - его не вернуть. Раз уж суждено навсегда остаться горожанкой Глумсити - да будет так. А может, она, как Марго, выйдет замуж на чужбине и станет не миссис, а мадам. Или сеньорой. Жизнь покажет.
***
А вот и Брайтлайт! Старый дом, в котором прошло детство Эммы, дорожка, по которой она, девочка, шла в школу, старый фонарь у ворот, при тусклом свете которого она учила уроки и неловкими пальчиками плела первые кружева. Старушка яблоня, по стволу которой Эмма, несмотря на запрет родителей, карабкалась вместе с дворовыми мальчишками, по-прежнему стояла на месте, как бы говоря: "А я тебя помню".
Первые несколько дней мать и дочь посвятили уборке дома: вытирали с мебели пыль, накопившуюся за долгие годы, мыли полы, разбирали старые вещи.
- Посмотри, Эмма, что там можно перешить из платьев, - велела мать. - А я займусь секретером отца.
Девушка послушно взялась за работу. Самые ветхие она клала в кучу - на тряпки и лоскутки. Те же, с которыми ещё можно было что-то сделать, включая свои детские платьица, аккуратно складывала.