Всё произошло прохладным июльским днём. Окна студии были распахнуты настежь, и белые полупрозрачные занавески иногда поддавались порывам летнего ветра, вырываясь на улицу под яркое послеполудненное солнце. Где-то неподалёку отстукивали копытцами лошади, везущие пассажиров кэбов в сторону города, а на ветвях соседних деревьев пели мелодичным чириканьем миниатюрные птички.
Художник в это время старательно вырисовывал на холсте последние штрихи портрета своего богатого знакомого — Лорда Дви Гаста, или же Грандмастера. Натурщик почему-то посчитал в своей молодости, что имя «Энн Дви Гаст» недостаточно вычурное для его натуры, и с тех пор просил всех называть себя именно Грандмастером. По непопулярному мнению Фандрала, эта глупая прихоть шла обществу лишь на пользу: любой, кто знакомился с Грандмастером, сразу понимал, что перед ним за человек. Это ведь так безумно похоже на излюбленный писателями приём говорящих фамилий: для чего же подробно описывать персонажей, если можно просто сказать, что одного зовут Разгильдяев, а другого — Трудолюбов? Но если в литературе подобное вызывает в лучшем случае усмешку, а в худшем — отвращение, то в жизни это, как оказалось в случае Грандмастера, безумно помогает. Правильные люди, слыша его имя, в тот же миг понимают, как с ним нужно вести беседу, чтобы получить от него максимальное количество моральных и материальных благ: требуется лишь просто тешить его огромное эго.
Впрочем, если говорить совсем уж откровенно, для составления мнения об этом человеке чаще всего даже не требуется с ним знакомиться: к примеру, на балах и званных ужинах достаточно просто взглянуть на его фигуру в ярком разноцветном фраке и на неприлично большой бутон распустившегося цветка в петлице его пиджака или плаща. В таком случае люди обычно даже не подходят к нему, поступая безусловно опрометчиво — ведь если лорд одет таким образом, он явно в прекрасном расположении духа и из него можно извлечь выгодную сделку или заключить глупое, но выигрышное пари. Когда же он вынужден надеть менее броский наряд, беседу с ним лучше вести максимально аккуратно — просто на всякий случай.
На его портреты всегда уходило огромное количество жёлтой, розовой и голубой краски, но плата за работу всегда сполна возмещала расходы на материалы и неплохо пополняла карман — говоря честно, только из-за этого Фандрал всегда и соглашался писать его в своих картинах. Несколько раз он по собственному желанию пририсовал на заднем фоне букет ярко-жёлтых нарциссов, словно шутя над центральной фигурой полотна, но лорд ни разу ничего не заметил, неизменно обращая внимание только на самого себя и в фоне видя только лишь тусклые краски местного интерьера.
Молча позировать он не умел. Ему всегда быстро становилось слишком скучно, поэтому рот приходилось рисовать по памяти. Каждый раз он рассказывал нечто безусловно глупое и нереалистичное, выдавая всё за чистую правду, и художник делал вид, словно верит каждому его слову, за что получал лишние три монеты.
В этот раз тоже без разговоров не обошлось.
— Дорогой Фандрал, я познакомился на днях с чудесным юношей, — начал свой рассказ Грандмастер, мечтательно глядя в окно, — у него белоснежная, фарфоровая кожа и насыщенно-чёрные кудри, льющиеся по аккуратным плечам. А в его глазах! — с восхищением восклицает он, будто вспоминая яркой вспышкой молнии того молодого человека. — О, Фандрал, в его глазах видишь, насколько он юн и невинен… Смотреть на него — сплошное наслаждение, он будто ангел с дьявольской красотой! А его руки? Милый мой, Вы бы душу продали, только чтобы написать их на своём холсте! Да что там — просто чтобы взглянуть на них, на то, как они зависают над клавишами пыльного пианино, как касаются губ… Он великолепен, я клянусь тебе чем угодно!
— Где же вы встретились? — полубезразлично спрашивает художник, выводя губы синей краской.
— На светском рауте у леди Сиф. Ты тогда не пришёл, видимо, вновь не был в городе, так ведь? — художник чуть кивает, старательно ведя кистью по холсту. — Ты многое упустил, Фандрал, мог бы встретиться там с прелестным Локи Лафейсоном — впрочем, мне это тогда было даже на руку: ты хотя бы не увёл его у меня! — губы Грандмастера изображают простодушную улыбку.
— Лорд Локи Лафейсон… звучит знакомо, — задумчиво хмурится Фандрал, — кажется, я слышал что-то про его отца. Он был убит в собственной спальне, если мне не изменяет память?
— В своей домашней библиотеке, лет десять назад, — поправляет Грандмастер, — полиция не нашла убийцу и решила придерживаться версии о трагической случайности: беднягу убила книга, упавшая ему на голову.
— Ты всегда всё помнишь. Даже не знаю, худшая это твоя черта или же лучшая, — со вздохом произносит художник, отложив кисть и отойдя от картины на пару шагов, чтобы взглянуть на неё под новым углом и издалека. Он возвращается к мольберту, добавляет пару мазков и заканчивает пёстрый портрет своей алой подписью внизу.
— Я не помню ничего, дорогой Фандрал, из того, что меня не интересует. Смерть Лафея и появление его сына на светском рауте заинтересовали меня до бессонницы, поэтому я никогда не забуду этих событий.
Натурщик встаёт с места и подходит к художнику, чтобы рассмотреть картину, и улыбается.
— Как всегда, ты прелестен, — проговаривает с лёгким восхищением Грандмастер, а Фандрал чуть усмехается: он не до конца уверен, кому именно это говорит мужчина. — Знаешь, Фандрал, я обязан вас познакомить! — вдруг восклицает он, смотря уже на художника.
— С лордом Лафейсоном?
— Да! Я бы хотел, чтобы ты нарисовал его портрет, пока он так молод и невинен. Грязные руки жизни ещё не коснулись его, не заключили в мёртвую хватку, и я хочу, чтобы это осталось навеки запечатлено красками на холстах: в наше время другого способа сохранить что-то столь прекрасное не имеется, к сожалению.
— Если он так чудесен, как ты говоришь, я буду только рад, — отвечает Фандрал, — для художника найти красивого натурщика бывает очень трудно.
— О, он не просто красив. Он идеален! Ты должен понимать это: если я чем-то восхищаюсь, это что-то должно быть воистину восхитительно… Я приведу его к тебе утром в четверг. Отложи все дела. Ты должен быть тем, кто первее всех напишет в своей мастерской портрет моего милого Локи Лафейсона!
========== Часть 1. ==========
Локи Лафейсон расхаживал по комнате и рассматривал портреты, что висели на стенах или лежали подле них. Часов рядом было не видно: похоже, художник убрал их куда подальше, чтобы не мешали сосредоточиться и не раздражали натурщиков своим неустанным тиканьем. В воздухе стоял едкий аромат сирени, букет которой лежал на столике у окна. Юноша осторожно взял его в руки, поднося к лицу и вдыхая полной грудью.
Грандмастер, договоривший с дворецким Фандрала, подходит к Локи с лёгкой улыбкой на устах.
— Он в магазине красок и должен вернуться с минуты на минуту, — говорит он, становясь рядом с Лафейсоном и беря из букета маленькую веточку, когда Локи отдаляет его от лица. Энн смотрит на парня и с мягкой улыбкой крутит в руках сирень. — Мне жаль, что он заставляет тебя ждать.
— Не страшно. Мне доставляет удовольствие рассматривать все эти чудесные творения, — отвечает Лафейсон, кладя букет обратно на стол.
— Если бы я не знал тебя, я бы подумал, что ты ему льстишь, — произносит Грандмастер, аккуратно вдевая цветок за ухо юноши. Тот смущённо улыбается, заметно краснея, и у Эна в глазах моментально появляется огонёк.
— Простите, что заставил вас ждать, — вовремя входит в помещение Фандрал, отвлекая внимание Локи на себя, — не мог позволить выбирать краску дворецкому, он в этом абсолютно ничего не смыслит! Здравствуй, Грандмастер. А Вы, должно быть, лорд Лафейсон? — он протягивает руку для знакомства, и тот с мягкой улыбкой её пожимает. — Подумать только: я думал, лорд Гаст меня обманывает! Я Фандрал.
— Рад знакомству, — кивает Локи, а после, заметив, куда направлен мимолётный взгляд художника, смущённо убирает цветок с волос.
Фандрал восхищённо рассматривает Лафейсона, охваченный необъяснимым трепетом. Прежде он почти не останавливал на нём своего взгляда, увлечённый новым пёстрым нарядом Грандмастера, но сейчас обратил на него внимание и понял в тот же самый момент, что Локи настолько неотразим, что, если Фандрал поддастся, эта неотразимость поглотит без остатка всю его сущность, всю душу и весь талант. Он не знал, как объяснить себе всю палитру собственных чувств в тот миг. Внутренний голос подсказывал, что он на грани кризиса всей своей жизни. Зародилось странное ощущение, будто судьба готовит ему беспредельные радости и беспредельные муки. Он был очарован дьявольски прекрасными чарами и, будь он более суеверной натурой, подумал бы, что здесь действительно замешана какая-то чёрная магия.
Буйство чувств породило в нём яркую искру вдохновения. Он наконец прикрыл восхищённо раскрытые губы и произнёс:
— Будьте уверены, я постараюсь написать портрет, максимально отражающий Вашу красоту, — заверяет он, чуть заметно поклонившись. — Но мне кажется, что любые мои старания просто обречены на провал — ваша красота просто неописуема!
Грандмастер чуть ухмыляется, а Локи смущённо опускает взгляд.
***
Грандмастер очень любил говорить. Обычно его не волновало, кому он произносит свой монолог, но сейчас он подстраивал его именно под своего прекрасного собеседника — а Локи слушал каждое его слово, позволяя лепить себя из податливой глины юности во что ему только заблагорассудится. Энн начал с комплиментов, но быстро упал в ностальгические рассуждения о старости и молодости:
— …Потому что сейчас ты в поре дивной юности, Локи, а юность — единственное, что стоит сохранить. И почти единственное, что сохранить невозможно.
— Я этого не чувствую, — замечает он, оставаясь неподвижным для Фандрала.
— Конечно, сейчас нет. Ты всё прочувствуешь, когда станешь стар и морщины проявятся на твоём лице… Сейчас ты очаровываешь всех, куда бы не пришёл, но долго ли это продлится? Ты невероятно красив, Локи, и не хмурься. Тебе надлежит улыбаться, подобно королю, потому что твоя красота ставит тебя превыше всех остальных людей, делает их твоими подданными — но на короткий срок. Думаю, пара лет цветения тебе ещё обеспечены, но потом… потом юность пройдёт и красота увянет, исчезнет чудесное преклонение. Но на некоторое время мир принадлежит тебе. Цени это, милый Локи. И не калечь своё прелестное личико горестями и прочими страданиями — вместо этого просто улыбайся. Улыбка хотя бы не подарит тебе лишних морщин.
Локи не уловил момента, когда Грандмастер перестал говорить и начал любоваться им со стороны окна — слишком уж погрузился в странные, неприятные раздумья, окутывающие его холодным одеялом непонимания. Минуту назад всё было так просто и ясно, так ярко и легко, а сейчас всё будто начало распадаться на мелкие частички! Светлые губы его были чуть приоткрыты, а взгляд словно устремлён в пустоту. Будь это другая мысль, он бы сказал, что в его тёмной-притёмной комнате вдруг кто-то зажёг свет, но в его случае всё было совсем наоборот: Грандмастер, сам того не ведая, ворвался в его уютную светлую комнату и потушил все свечи до одной, будто ветер, вьюга, или зимний шторм. Он неуютно поёжился от воображаемого холода.
Вата с его ушей постепенно спадала, и он начинал слышать окружающий его мир. Тишину вокруг нарушали лишь мазки и удары кисти по холсту, да ещё Фандрал иногда отходил от портрета на пару шагов и возвращался обратно. Грандмастер курил у окна, наслаждаясь лицезрением истинной красоты.
Так прошло много времени. Художник даже удивился, что друг перестал постоянно разговаривать, и подумал, что, видимо, Локи и правда действует на него как-то по-особенному. К вечеру картина была полностью закончена.
Лорд Гаст подошёл к картине и с расслабленной довольной улыбкой рассматривал её. Несомненно, это был удивительный шедевр, и сходство с оригиналом тоже просто удивительное, даже невообразимое!
— Я поздравляю тебя, Фандрал, ты написал лучший портрет нашего времени. Мой милый Локи, подойди и посмотри на себя.
Юноша вздрогнул, словно пробуждаясь ото сна, и растерянно заморгал, не сразу возвращаясь в реальность. Он сошёл с подиума и всё ещё как в дурмане подошёл к картине, вовсе не улыбаясь и глядя поначалу немного безучастно. Проснувшись окончательно, он словно по-новому увидел потрет, секунды назад казавшийся ему обыкновенным и не таящим в себе ничего необычного. Его щёки зарделись, он немного приоткрыл рот, удивлённо глядя на прекрасные черты в отражающем его портрете. Осознавание собственной красоты снизошло на него, как библейское откровение, и в тот же момент дьявольский голос Грандмастера защебетал где-то под коркой черепа: всё это уйдёт. Испарится, как дивный сон, и на его место придёт кошмар. Наступит день, когда нежное бледноватое личико пожелтеет и покроется морщинами, а зелёные глаза утратят блеск и потускнеют. Его стройная фигура станет заметно менее складной, изящество исказится, а чёрные волосы начнут по структуре своей напоминать изжёванное сено и поседеют. Жизнь, формируя его душу, изуродует тело. Он станет отвратителен, безобразен и неуклюж.
Мысль об этом заставила Лафейсона содрогнуться, как от острой медицинской иглы, что пронзила его в самую чувствительную частичку души.
— Разве тебе не нравится? — растерянно спросил Фандрал, глядя на странную реакцию натурщика.
— Разумеется, ему нравится! — ответил вместо него Грандмастер. — Это ведь настоящий шедевр! Фандрал, я готов отдать за него всё, что попросишь. Я хочу эту картину!
— Боюсь, дорогой Грандмастер, она уже не моя собственность.
— Чья же?
— Локи, конечно же.
— Ах, тогда ему повезло! — с тенью разочарования воскликнул Грандмастер. — Что такое, мой дорогой Локи?
— До чего же грустно… — пробормотал Локи, взглядом бегая по картине. — До чего грустно! Я состарюсь, сделаюсь уродливым и страшным, а картина вечно будет юна, как сейчас. Вот бы могло быть иначе! Вот бы я всегда оставался юным, а картина старилась вместо меня. За это… за это я отдал бы что угодно! Да, в мире нет ничего, чего бы я пожалел. Я готов и душу свою отдать!
— Душу? Мой дорогой, свой прекрасный блеск в глазах ты тогда точно потеряешь, — отвечает с улыбкой Грандмастер, — лучше не разбрасываться подобными обещаниями: душа человека тогда станет продаваться за бесценок. К тому же, это была бы незавидная судьба для портрета. Думаю, Фандрал был бы резко против.
— Конечно, я против! Это мой первый истинный шедевр! — воскликнул художник с нескрытой улыбкой восхищения своей работой. Он постоянно бегал взглядом от нарисованного на портрете Локи к настоящему, что стоял рядышком.
— Ну конечно, — отвечал Лафейсон Грандмастеру, — для тебя я значу меньше, чем твой жалкий Гермес из слоновой кости или глупый серебрёный фавн! Их ты будешь любить всегда в равной мере. А сколько тебе буду дорог я? Думаю, пока у меня не появятся первые морщины. Теперь я знаю, что теряя красоту и старея, человек теряет всё! Этому меня научила эта глупая картина. Однажды она начнёт надо мной глумиться — глумиться по-страшному! И кем я тогда стану? Тенью, отброшенной лучами своего былого величия. Никем!
— Не говори так, Локи, я прошу тебя! — ошарашенно произносит Грандмастер, ладони кладя на плечи юноши, словно стараясь не позволить ему сбежать. — Не слушай глупого старикана: я постоянно говорю, не подумав как следует!
— Нет, ты был прав, — отвечает холодно Локи, одёргивая плечи и поворачиваясь к картине. — Я влюблён в эту картину, Фандрал, мне кажется, что она — часть меня. Если ты не отдашь портрет мне, я не прощу тебе никогда!
— Он стал твоим ещё до того, как я взялся за кисть, Локи, — пожимает плечами Фандрал, рассматривая холодный взгляд юноши на своё отражение, нарисованное густыми красками на свежем портрете. От этого странного и непривычного холода он чуть поёжился, хмуро рассматривая стёкла зелёных глаз. Что-то будто изменилось, но он не мог понять, как и почему.