— Да, — вопреки его мыслям, звучит уверенный голос за дверью.
Лафейсон поднимается с пола только через полчаса и с большим трудом: ноги не держат, трясутся от понимания того, куда он намеревается пойти и что собирается сделать. Дрожащими пальцами он берёт подсвечник и направляется к лестнице, ступая по скрипучему полу так тяжело, будто его ноги налились свинцом — в голове его мысли стали туманом, а в горле так жгло, будто он накануне залпом выпил стакан виски и ничем не закусил. Воск капал со свеч на тёмные ступени и голые ступни, но Локи практически не замечал этого, полностью погружённый в себя.
Открыв дверь и войдя на чердак, он проходит к портрету, ставит подсвечник на пол и берётся двумя руками за ткань — последнее препятствие на пути к картине. Зажмурив глаза и затаив дыхание, он грубо одёргивает её в сторону.
В книгах, что он читал когда-то на досуге, всегда мантрой повторяли о том, что, дабы избавиться от страха, необходимо посмотреть ему в глаза. Всё ещё не глядя на портрет, Локи тянется пальцами к золотой раме, невесомо касаясь её, будто стараясь психологически подготовиться к грядущим потрясениям. Прикусив губу, он наконец позволяет своему сознанию лицом к лицу встретиться со своей душой.
Сейчас он был так близко к портрету, что наклонись чуть вперёд — ткнулся бы в него носом. Ошалелым взглядом Локи шарил по нарисованному отражению, будто окаменев на месте, а в следующую секунду отпрянул так, словно его ударили в самую грудь. На импульсе он сделал несколько шагов назад, чудом не уронив при этом на пол горящие свечи. Он не мог поверить.
То, во что превратился портрет, было настолько ужасно, что к горлу у него подступил приступ тошноты, а пульс и дыхание в мгновение сбились от огромной дозы поступившего в кровь адреналина. Руки Лафейсона на картине были щедро окрашены ярко-красной краской!
Она стекала к золотой раме и капала на пол, оставляя там небольшую лужицу. Ранее на портрете не было ни капли огненной цвета, но теперь, кажется, краснота сполна преобладала над всей остальной палитрой. Кровь стекала по рукавам, окрашивала даже трость, на которую он опирался. Но даже это не было единственным произошедшим изменением: синяки под глазами омрачняли посеревшее лицо, брови нахмурились, образуя морщинистую складку между собой, а сам взгляд зелёных глаз стал злым, что вдвойне подчёркивал высокомерно поднятый подбородок. И это его душа!
Лафейсон осел на пол рядом с подсвечником. Несколько часов он смотрел на картину, не смея отвести взгляда, и ощущал, как внутри него всё словно начинало преображаться. Как же он отвратителен, как же страшен! Постукивание нескольких напольных часов и блекло-желтый свет погружали в транс. Он был загипнотизирован своим портретом, и тот изменял его, разбивая столь хрупкое фарфоровое тело и заливая в него крепкую холодную сталь.
В какой-то момент все часы оглушающе громко отбили полночь, и только тогда Локи поднялся с пола, забрав подсвечник, и вышел из комнаты, оставив пыльную ткань для портрета одиноко пылиться на грязном полу.
***
На следующем ужине он улыбался, был надменен и так прекрасен, что приковывал внимание всех гостей только к своей собственной персоне, словно светясь на фоне остальных лордов, поглощенных пустой болтовней о политике и скудоумными шутками. Бархатный смех завораживал и дам, и молодых леди, а умело поставленная речь привлекала за собой и некоторых мужчин. Локи купался во внимании и наслаждался им, совершенно не обращая внимания на сидевшего по другую сторону стола наблюдающего за ним Тора.
Одинсон не мог понять. Сын Лафея светился и в то же время в его глазах сгущались тени, заставляя внутри что-то испуганно дрожать. Будто этот яркий, улыбающийся парень был заключённым, агнцем внутри своей оболочки. С последней их встречи он столь преобразился, что Тор был полностью уверен: в этом как-то замешан дьявол.
Ему хотелось смеяться с этой мысли, но каждый раз, когда он пытался, весёлость получалась такая неискренняя, что ощущалась скорее смехом боли. Будто жертва отчаянно смеётся над шуткой своего похитителя, тщетно надеясь, что это поможет ей сбежать. Одинсон вспомнил вопросы юноши о возвращении души и чуть дёрнулся, схмурив брови. Сделав глоток вина, он поднял взгляд на Локи.
Тор сразу вспомнил, что он сказал Фандралу недели назад. Он заявил, что желает, чтобы Локи стал бояться его и полюбил — сейчас же Одинсону начало казаться, будто юноша и страшится всех, и не любит никого. Будто что-то отравляет его сердце, будто запястья и лодыжки его заключены в кандалы. Неужели у него и правда нет души? Тор мотнул головой, будто от едкого алкоголя, коснувшегося его языка.
Возможно, говорил он себе, это какое-то изощрённое психическое заболевание. Зарождение шизофрении? Почему-то сыну Одина это казалось ещё более смешным и менее правдоподобным. Тем не менее, одно стало предельно ясно для него к концу ужина: им с Локи жизненно необходимо поговорить.
Осведомив леди Сиф о том, что ему пора идти, он ещё боялся, что Лафейсон не пойдёт за ним или же просто пропустит всё мимо ушей, слишком увлёкшись разговором с очаровательными молодыми девушками. Но спустя пару мгновений его губ коснулась лёгкая ухмылка: как только он встал со своего места, парень кинул на него взгляд и тоже обратился к хозяйке торжества.
Пять минут спустя они оба стояли под козырьком одного из домов напротив друг друга и курили. Ни Локи, ни Тор не произнесли ни слова за всё это время и лишь смотрели глаза в глаза столь странно и непрерывно, что это, пожалуй, выходило за установленные обществом негласные рамки приличия. Они будто изучали души друг друга, старались заглянуть под кожный покров и рассмотреть ближе мельчайшие тёмные уголки сознания. В какой-то момент над ними зажёгся фонарь и они, словно сговорившись, одновременно двинулись в сторону дома лорда Лафейсона.
========== Часть 6. ==========
— Ты словно дьявол, запертый в ангельской оболочке, — шипит ему на ухо Тор, оттягивая накрученные на пальцы чёрные волосы Лафейсона и склоняя его голову вбок, безумно желая обнажить прекрасную шею парня и оставить на неё грешные следы их грядущей совместной ночи. Локи одёргивает его за локоть, прерывая действо в самом начале, и лжёт:
— Дворецкий может вернуться в любой момент, так что давай сначала поднимемся в спальню, святой отец, — с ухмылкой произносит он, а Одинсона словно пронзает иглой. Мужчина чуть кивает, позволяя юноше вести себя за руку по лестнице.
Оказавшись в нужной комнате, Локи усаживает Тора на кровать, смотря ему прямо в глаза и словно гипнотизируя. Он медленно, не отрывая взгляда, ведёт тонкими пальцами по своему плечу, позволяя упасть до локтя расстёгнутой наспех рубашке. Будто в каком-то медленном танце, он постепенно избавляется от одежды, не позволив мужчине прикоснуться к себе ни разу за всё это время. Только полностью оголившись и почувствовав странную пьянящую власть над Тором, он наконец делает шаг ближе, позволяя полностью себя рассмотреть.
Локи был красив. Одинсон знал это и до того, как тот снял одежду, но сейчас сей факт был попросту однозначен. Молочная кожа, освещённая только золотистым светом стоящих неподалёку свечей, манила прикоснуться к себе, звала, подобно сиренам. Острые ключицы хотелось прикусить, пройтись по ним языком, а до плоского живота так и тянуло коснуться своей холодной ладонью, заставляя паренька вздрогнуть от неожиданного контраста, а в следующую секунду уже обхватить за талию и опрокинуть на кровать.
Так он и сделал, чем вызвал у парня тихий неожиданный вскрик. Маняще улыбнувшись, он раскинул руки в стороны, заглядывая Тору прямо в глаза и будто шепча ему под корку сознания, что с этого момента он позволяет ему делать с собой всё, что тот захочет. Как никто другой, Локи знал, как действует на людей полная свобода.
Холодными руками Одинсон вёл по телу юноши, будто желая прочувствовать каждый его миллиметр, не оставив ни единого местечка без своего внимания, распаляя Локи до такой степени, что терпеть становится даже отчасти мучительно, пускай от этого и не менее прекрасно. По этой причине Лафейсон, сразу как только Тор подносит к его губам пальцы, в тот же момент обхватывает их губами и принимается посасывать, обильно смачивая их своей слюной.
— Такой послушный… — произносит мужчина, любуясь ярко выраженными сейчас скулами парня, и нехотя вытаскивает из его рта пальцы, взглянув на тянущуюся за ними ниточку слюны. Не сдержавшись, он наклоняется, страстно целуя юношу и одновременно с этим поднимая одну его ногу за колено и неторопливо проникая в Локи двумя пальцами, расстягивая медленно, с довольно мурчащим в грудной клетке наслаждением.
Раскрасневшийся и вспотевший, Лафейсон лежал под ним, отчаянно кусая губы и сжимая пальцами тёмно-зелёные простыни.
— Ты прекрасный, — говорил Тор, целуя его коленку, — с первой же секунды я заметил твои длинные, чудесные ноги, — он сделал первый толчок, ощущая, как струны внутри него натягиваются так, что почти рвутся от созданного напряжения, — а потом я увидел твои губы, — продолжал уже с большим трудом говорить он, — такие восхитительные, как оказалось, на вкус чем-то похожие с летним дождём. И твои глаза… — мужчина вёл свободной ладонью по животу и груди парня, на которой вырисовывались чуть заметные мышцы, — в них ничего нет. Это сбивает с толку, потому что обычно глаза — самое прекрасное в людях. Им поют так много баллад, сочиняют столько стихов… — Локи сглатывает, и Тор с внимательностью хищника наблюдает за этим движением кадыка. — Скажите, лорд Локи, у вас есть душа? Хотя нет, можете не говорить, — он склоняется всем телом ближе, от чего меняет угол проникновения, и парень вскрикивает, рефлекторно дёрнув ногами. Тор делает медленные, мучительные для них обоих толчки, и оттягивает время до момента наслаждения с искусностью извращённого мастера. — Я знаю ответ. Знаю, что вы — демон, Локи, и что Бог не сыщет на вас прощения. Вы продали душу за свою красоту.
Его рука движется выше, продолжая давить на хрупкое с виду тело, и наконец обхватывает шею. Пару секунд Тор даёт юноше на осознание, и, завидев в его глазах начинающий зарождаться страх, сильнее сжимает его горло, начиная двигаться быстрее, с большей грубостью, будто желая — хах — выбить из парня всю душу. Одинсон наблюдает за тем, как искры наслаждения настоящими молниями пронзают тело Локи, как он закатывает глаза, пытаясь вдохнуть, и как пальцы на его дрожащих ногах поджимаются. Он кончает, и Тор нагоняет его уже через несколько секунд, постепенно ослабляя хватку руки.
Они лежат рядом. Тор — пытаясь отдышаться, а Локи — отчаянно хватая ртом необходимый ему сейчас кислород, и оба бессвязно смотрят в потолок, пытаясь переварить все чувства, мысли и слова. Так продолжается долгие несколько минут, а затем Одинсон поднимается с постели, застёгивая штаны и поправляя рубашку. Сын Лафея смотрит ему в спину, уже почти успокоив дыхание.
— Я должен показать тебе кое-что, — говорит он.
— Ты и без того уже показал мне достаточно много, разве нет? — хмыкает мужчина, застёгивая манжеты.
— Я покажу тебе свою душу, Тор, — отвечает Локи, и тот оборачивается, хмуро и непонимающе смотря на него, — свою душу. Во плоти. Ну, или почти во плоти.
Накинув на голое тело белоснежную ночнушку чуть ниже колена, он берёт со стола зажженный подсвечник и жестом просит Одинсона идти за собой. Преодолев несколько этажей, он открывает незапертую дверь на чердак и заводит Тора во внутрь, в обитель своей собственной души.
На портрет сейчас падала тень, поэтому разглядеть, что на нём изображено, было абсолютно невозможно. Взяв Тора за руку, в другой всё ещё держа свечи, он делает медленный шаг вперёд, озаряя комнату жёлтоватым светом. Картина в миг стала видна их взору.
У Одинсона по спине прошёл холодок. То, что он увидел, заставляло усомниться в существовании Бога, но поверить в Дьявола! На портрете был абсолютно точно изображён Локи, стоявший сейчас рядом с ним и сжимающий его ладонь в свой, как единственный спасательный канат над пропастью. Схожесть с оригиналом выдавали маленькие черты — изящная шея, открытая воротом, скулы, светлые губы, длинные чёрные волосы. Будто с парня кто-то писал извращённую карикатуру. Рот был искажён в неприятной ухмылке, а взгляд выражал такую надменность, что, казалось, по изначальному плану художника на голове парня должна была располагаться корона. Но на самом деле привлекало внимание вовсе не лицо юноши (коим, пожалуй, существо на портрете назвать уже было трудновато). Акцент был направлен на испачканные в крови руки. Точнее, это, конечно, не кровь, говорил себе Тор, а лишь краска, как и всё остальное. Такая же, какой нарисован след от засоса — в том же самом месте, где его в порыве страсти оставил он.
Последняя деталь заставила запоздало дёрнуться. Он ошибается, такого не может быть. Просто совпадение, или, быть может, какая-то неточность, ведь это абсолютно невозможно! Но что за сиреневый оттенок начинает проявляться на шее портрета прямо на его глазах? Это следы от ладоней. Тор уверен, что знает, откуда они появились.
— Это моя душа, святой отец. Ты лицезреешь то, что видит твой Господ, — холодно произносит Локи, и Одинсон обращает всё-таки взгляд на него, — скажи честно, Тор, ты меня боишься?
В тот же момент мужчина одёргивает руку, испытав на подсознательном уровне какое-то странное отвращение, смешанное со страхом. Он вдруг вспомнил, как испуганно на Локи смотрела девочка с улицы — словно тот был весь в крови и людских потрохах, а не в прелестном деловом костюме. Лафейсон тогда кинул на неё чуть заметный раздражённый взгляд, и та, вскрикнув, убежала прочь. Тор не придал этому значения в тот миг: был слишком сконцентрирован на очаровательной шее торопившегося домой парня.
— Ты боишься меня, Тор? — твёрже спрашивает Локи, делая шаг к отступившему Одинсону. — Что случилось? Я же нравился тебе так сильно пару минут назад.
— С тех пор прошла целая вечность, — отвечает Тор, с лёгкой опаской глядя то на юношу, то на его исковерканное отражение. Локи чуть смеётся.
— Это не так. Но ты уже хочешь сбежать, верно? — буквы звучат твёрже, чем обычно, с каким-то рычанием, в то время как взгляд Локи остаётся обманчиво спокойным, и это пугало Тора до чёртиков, потому что он знал, он видел, что Локи не спокоен. Его почти трясло от злости, в которую погружался его разум. — Хочешь рассказать всем, что я — убийца, грешник, да? Вот только у тебя ничего не получится! Никто не поверит ни единому твоему слову! Ты боишься меня, Тор?! Это прекрасно, потому что ты и должен бояться меня! Я способен убить тебя, разорвать твоё сердце на кусочки, а после выкинуть гниющее тело в реку! Я уже сделал так с Сандрой, сделаю и с тобой. Быть может, это станет проклятьем для каждого, кто делит со мной ложе.
Инстинкты сработали сами. Тор сделал грубый рывок вперёд, прорычав что-то перед тем, как пришпилить Локи за горло к ближайшей стенке, пока не сдавливая, а просто сдерживая на месте.
— Не делай этого! — вдруг взмоляется Лафейсон, и под своей ладонью Одинсон чувствует, как бешено сейчас бьётся его сердце, будто ещё удар — и разорвёт кожу. — Пожалуйста, Тор, я не знаю, что со мной происходит, я… — мужчина нахмурился, увидев слёзы, вскипающие в глазах парня и медленно стекающие по щекам, капающие на его запястье. — Мне так страшно, Тор, я… Тор, меня переполняет что-то ужасное, оно будто сжимает меня в своих лапах и не позволяет нормально дышать, оно контролирует меня, Тор, пожалуйста, просто… — парень всхлипывает и негромко произносит, болезненно смотря на него, — помоги мне.
Хватка Одинсона ослабевает скорее от шока, от спутанности, непонимания того контраста, который только что произошёл. Локи выглядит раненой пташкой, но его глаза — всё ещё не такие живые, как должны быть, словно застланы туманом. Игла осознанности пронзает Тора: юноша лжёт! Просто пытается выжить! Уличить момент, вот и всё, что ему нужно, а не какая-то помощь.
— Я уже ничем не могу помочь тебе, Локи, — произносит Одинсон, с новой силой сжимая хрупкое горло в своей руке. Сын Лафея пытается глотнуть хоть немного воздуха, одной рукой обхватывает держащую его руку Тора, инстинктивно пытаясь вырваться, барахтаясь ногами, пытаясь найти опору, но всё безрезультатно.