- Так вот. - Даже не оглядываясь, иду я за ним или нет, продолжил Паша. - В книгах, если что-то необычное происходит, то, как правило, сразу и спецслужбы об этом узнают, и криминалитет. В жизни все иначе. У вас происходит что-то странное, но оно выбивает вас из колеи и у вас появляются фобии. А при этом спецслужбам на вас плевать. Никто не лезет в окно с пистолетом, никто не шантажирует, никто не зовёт вас в тайгу или в пустыню на раскопки. И никто не приходит к вам, чтобы рассказать, что происходит. Вы согласны?
- Ну, почти. - Буркнул я ему в спину.
Мы вошли в небольшой зальчик, и Паша тут же устремился к накрытому на две персоны столику. В центре стояла табличка 'ТОЛЬКО ДЛЯ ВРАПЧЕЙ', но я решил, что это всё фигня, потому что в зальчике все равно никого кроме нас не было. Впрочем, рядом тут же материализовался официант, который выдал нам по листочку с меню.
- Значит так. - Паша мельком взглянул в листочек и отложил. - Вы берите, что хотите, готовят у нас нормально, чуть получше, чем в обычном общепите, у вас никаких ограничений.
- А у кого-то есть ограничения?
- Есть. Вот, например у Дамира Шарифовича. - Паша махнул рукой на дверь
В столовую вошли двое, первый был мужчина восточной внешности, невысокого роста, коротко стриженый, лет сорока с хвостиком. У него были глаза загнанного зверя. Второй был славянской внешности, крепыш лет двадцати пяти.
Дамир сел за стол и официант ему тут же принёс громадную лохань, тарелкой это было назвать трудно, каких-то варёно-тушёных овощей. Крепыш же с интересом начал рассматривать листочек.
- Э-э-э - я вдруг засмущался. А можно пару нескромных вопросов задать?
- Конечно можно, - вы, наверное, хотите спросить с чем тут люди лежат и что например у этих двоих?
- Ну да.- Я наугад ткнул в меню и буквально тут же мне принесли гороховый суп, котлеты с картошкой и салат. Паша выбрал борщ.
Помещение было маленькое 'эти двое' приступили к еде, не обращая на нас никакого внимания, но я готов был поклясться, что вольно или невольно, они услышат часть нашего разговора.
- Я вам диагнозы назвать не смогу по этическим причинам, но расскажу про проблемы. Дамир, является моим пациентом, так же как и вы. Так вот, однажды он понял, что толстеет, и решил следить за своим весом. Всё бы хорошо, но у него это превратилось в манию. Он купил весы домой, и начал взвешивался дома. До еды, после еды, до туалета, после туалета. Ну и так далее. Потом, - молодой человек умудрялся кушать и говорить одновременно, тарелки перед ним стремительно пустели, - он купил себе весы на работу. Потом купил третьи и начал таскать их с собой в чемодане. А потом он пришёл к нам.
- Вы, наверное, первым делом отобрали у него весы.
- Разумеется. И стали лечить.
- Гипнозом? Таблетками?
- Нет. Ограничили в еде и заставили заниматься спортом. По нашим прикидкам он должен был за две недели спросить столько, что проблема с весом просто сойдёт на нет. Ну, немножко аутотренинга тоже было.
- А сосед?
- Соседа зовут Иваном. Он не мой пациент. Этого мы лечим от трудоголизма и переутомления на этой почве. Пришлось отобрать у него ноутбук, два мобильных телефона и вырубить в номере телевизор. Так он теперь пробился по спорту, составляет Дамиру компанию во время тренировок.
- Жесть! А кто в основном у вас тут лечится?
- Трудно сказать. Нет основного направления. Во время бандитского передела в основном лежали с травмами головы. Во время дефолта с нервными срывами. Сейчас в основном трудоголики приезжают, чтоб мы их принудительно заставили отдохнуть. Как то так. Ваш случай своего рода уникальность. Потому что в основном как-то все приземлено у людей всё. А вы с чем-то необычным пришли.
-Ясно. - Я обвёл взглядом стены столовой. - Какая интересная керамическая плитка. Зелёные листочки, завитушки.
- Это оригинальная плитка прошлого века. Тут все практически без реставрации, само здание конечно ремонтировалось, доводилось до уровня двадцать первого века, но плитка, отделка и даже некоторая мебель остались от девятнадцатого.
- А что тут раньше было?
- Вы не поверите! Тут всегда была психушка. В девятнадцатом веке, точнее в 1873 году некий Афанасий Петрович Давыдко, миллионер и меценат, решил устроить богоугодное заведение. Место выбрал неслучайно, тут в те времена была редкая глушь, неподалёку располагался монастырь. Люди тогда были более напуганы, чем сейчас, так что больницы строились зачастую неподалёку от монастырей. Недаром говорят, 'сестра милосердия', ну или 'брат милосердия'. Афанасий Петрович помогал им деньгами, а они ему посильной помощью, которую оказывали с редким, но нынешним временам, послушанием и смирением. Сегодня попробуй нашим санитарам не дай отпуска, оплачиваемого летом! Скандал будет. А эти без отпусков и практически задаром. Да ещё молились о здоровье больных.
- Он, наверное, тоже врач был?
- Нет. Он был похож на врача, в холле с внутренней стороны, прямо над дверью, его портрет висит, я вам потом покажу. Он был похож на врача, а на самом деле, сдаётся мне, был психологом-самоучкой и изучал больных с целью найти среди них что-то необычное. Тогда времена были такие, что людям видимо мало было одного бога, и они хотели верить во что-то ещё. Эра Григориев Распутиных. В эту больницу на поклон к больным зачастую приходили крестьяне из далёких от этого места населённых пунктов за советом и с просьбами. Так Давыдко, по преданиям встречам не препятствовал, сидел рядышком и все записывал. Вопросы, ответы, реакции людей. Сын его потом в том же духе продолжал. Хотя сын вообще не понимал, зачем ему все это, до отца ему было далеко, а потом революция случилась. Монастырь разогнали, больницу сделали ведомственной. От монастыря сейчас только фундамент остался, местные по хозяйствам стены на кирпичи растащили.
- Афанасия Петровича небось раскулачили?
- Нет. Сын его уехал за границу, незадолго до своей смерти приезжал сюда, я даже его видел, крепкий такой старик. А основатель лечебницы пропал в тысяча восемьсот девяносто седьмом. Нашел себе некоего молодого человека, утверждавшего, что умеет врата на небеса отворять. Чего уж он там умел на самом деле не очень понятно, но как-то раз ушли они вдвоём в лес и сгинули. Искали с собаками, прочёсывали все леса в округе, ничего не нашли. Пропали без вести. Правда все больные в клинике утверждали потом, что он никуда не пропал, живёт с ними в божьем доме и за всеми следит. Ну, поскольку утверждали это исключительно больные, а из врачей и медбратьев никто его так с тех пор ни разу и не увидел, то решили все ж, что и впрямь пропал без вести.
- То есть больниц обзавелась своим призраком?
- Что-то в этом роде. Местные мужики, да и монахи, верили, что Афанасий Петрович может быть жив. В местной церквушке его отпели, но по негласному сговору никогда и никто не ставил свечку за упокой этого человека. Тела нету, вдруг жив ещё.
*
Вечером я решил прогуляться по окрестностям. Для себя я уже решил, что это не психушка, а просто санаторий для людей с испорченными нервами.
Гордо повесил на грудь фотоаппарат и, спустившись по лестнице, вышел в тепло летней ночи.
Цифровик, моё проклятие и мой поводырь в другие слои нашей реальности, болтался на моей груди, слегка притягивая к земле. Наверное, только это не давало мне оттолкнуться от земли и взлететь к звёздному небу. Воздух был насыщен кислородом и пах полевыми цветами. Я понятия не имел, из чего складывается такой лесной запах, но был уверен, что это цветы.
Выйдя за ворота санатория я, под неодобрительным взглядом охранника, тихонько насвистывая углубился в лес.
Сначала я шёл по асфальтовой дорожке, а потом свернул на довольно широкую и утоптанную тропинку. По ней я брёл довольно долго, не боясь заблудиться, ибо она была прямая как стрела, без дополнительных ответвлений.
Пару раз я примеривался видоискателем на тропинку, но нажать на пуск не решался. Мне почему-то казалось, что если я это сделаю, но баланс между умиротворяющим спокойствием этого леса и моим состоянием отдыхающего душой приезжего будет нарушен. Либо лес отреагирует, либо со мной что-то случится.
Потом я наткнулся на что-то тёмное угловатое в тени деревьев. Свет луны сюда проникал плохо, поэтому я, только подойдя совсем близко, понял, что это деревянный стол с двумя скамейками, кто-то поставил в лесу эту самодельную мебель для приезжих. При свете дня наверняка рядом можно было бы найти место для костра и кое-какой неубранный мусор.
Я присел на скамеечку, положил фотоаппарат на стол и прикрыв глаза прислушался с звукам вокруг меня.
Где-то очень далеко пролаяла собака, ветер шевелил листву, создавая эдакий шелестящий шум. Мелькнула мысль о комарах, но они видимо редко встречали живность в этих местах. Никакого намёка на них не было.
А ведь хорошо! Действительно хорошо! Никого нету, никаких клубов, никаких моделей. Никакой работы.
Так бы здесь и остался.
Мерный шум чьих-то шагов приближался ко мне из чащи леса. Точно из чащи, я помнил, в какой стороне тропинка. Глаза решил не открывать, плевать кто там. Не бандит же.
Кто-то сел на скамейку напротив меня, судя по звукам достал коробок и щелкнул спичкой о край коробка. Сквозь веки красноватый огонёк добрался до моих зрачков.
Он сидело напротив меня, нас разделял стол и ярко светящая лампа на нём. В стеклянной колбе ярко горел белый шар света величиной с голубиное яйцо.
- Керосиновая лампа? - спросил я.
- Да, она самая, - миролюбиво ответил собеседник.
Он выглядел несколько странно. На нём было что-то вроде светло-серого плаща. Строгая чеховская бородка. В руке он держал нечто круглое, на длинной ручке, поблёскивающее при свете лампы. Когда он эту штуку поднёс к носу и посмотрел на неё сквозь меня, я понял, что это монокль.
- Монокль, - подтвердил он мои слова. - Стараюсь не отходить от образа.
- Образа?
- Да. Образа сельского врача. Ещё есть трость и длинное клетчатое пальто. Впрочем, это неважно.
И впрямь, у каждого свои тараканы. Мне было откровенно по фиг. Этот мужик мог быть террористом, артистом, кем угодно. Кого вы ждете встретить ночью в глухом лесу. Никого. Вот и он был никем.
- Давайте знакомиться, - он протянул мне через стол руку. На кружевном рукаве рубашки из-под серой тени плаща мелькнули запонки. - Афанасий.
- Сергей Матвеевич.
- Психотерапевт.
- Фотограф.
- Какими судьбами в наших краях?
- Да вот, решил немного подправить нервы.
- Именно нервы или душу? С нервами люди идут к невропатологу.
Большая темная бабочка прилетела откуда-то из чащи и стала наворачивать круги вокруг лампы. Некоторое время мы наблюдали за ней.
- Нервы. Ну и душу по возможности.
- А что у вас с душой?
Я даже задумался Действительно, я же не душевнобольной, не помешанный.
- Не знаю. Вроде нормальный, но у меня фобия.
- То есть?
- Видите фотоаппрат? Вот этот? - Я слегка приподнял свой цифровик и он тут же выдвинул с тихим гудением объектив. - Как живой.
- Живой? А можно посмотреть?
- Конечно! - я скинул с себя ремень и толкнул фотоаппарат в врачу на другой конец стола.
- Как интересно, - чёрный корпус матово поблёскивал при свете керосинки. - А где тут пуск?
- Там кнопка сверху, но вы лучше не нажимайте.
- А то что?
- Чёрт его знает. Всякое может случиться. Вполне возможно, что если вы меня сфотографируете, что лес за моей спиной станет другим, весь мир изменится, и я уже не могу вернуться домой.
Некоторое время он, не мигая, смотрел на меня, бабочка наворачивала круги вокруг лампы.
- А куда денется этот мир? - Он сделал широкий жест рукой, обводя окружающий нас лес. - Куда денетесь вы?
- Наверное, останусь в фотоаппарате. Уйду через объектив внутрь.
Честно говоря, я как сказал, так сразу почувствовал себя идиотом.
- Ну, хорошо, - он толкнул мне фотоаппарат обратно через стол. - Давайте так. Я не знаю, что это за штук такая, я никогда таких не видел, даже не представляю себе, где тут плёнка вставляется...
- Он не плёночный, это же цифровик! - перебил я его. Он досадливо махнул рукой.
- Это неважно. Я не знаю, на каком принципе он работает. Но понимаю другое. Вы боитесь снимать, но при этом не расстаётесь с ним. Даже ночью по лесу ходите, а он у вас на шее висит. Правильно? Если вы боитесь им снимать, то почему же вы от него не избавитесь и не купите себе другой.
- Не могу. На других не получается как на этом.
- Почему?
- Не знаю. Это особенный фотоаппарат. Я вам это говорю вполне серьёзно. Если я буду снимать другими, то придётся отказаться от профессии фотографа.
- Ага! - он чуть подался вперёд. - То есть эта вещь вас кормит.
- Точно, - я похлопал по фотоаппарату рукой, и он подмигнул мне красной лампочкой. - Кормит. И делает это хорошо.
- А до этого вы снимали другими такими же штуками?
- Да нет. Вот как с ним познакомился, так и начал снимать.
- А до этого кем работали?
- Лифты в домах устанавливал.
- То есть вы обычный пролетарий?
- Ну, да.
- Хорошо. У нас дилемма, с одной стороны вы хотите, чтобы жизнь была спокойной и размеренной как раньше, с другой стороны то, чем вы занимаетесь, устраивает вас настолько, что вы готовы рисковать своей спокойной жизнью ради временных хороших результатов от сотрудничества с этим вашим цифровиком. Правильно?
- Результаты не такие уж и временные. На самом деле любая фотография с этого девайса, даже случайная, это выстрел в десятку.
- Людям нравится, ваши фотографии?
- Ну, не совсем. Фотографии им нравятся не всегда, но зато они всегда необычные.
- Так вот... - и врач задумался.
Он замер, прикрыв глаза, монокль положил на стол и теперь барабанил еле слышно по дереву стола. Потом рука взяла монокль, поднесла к левому глазу, и врач внимательно посмотрел через него на мой фотоаппарат.
- Как вам такое предложение, я у вас его забираю, и вы больше никогда его не увидите.
- Нет, Афанасий Семёнович, это абсолютно неприемлемо. Лучше сделайте так, чтобы я не боялся им снимать.
- Хм. Видите ли, Сергей Матвеевич. Вам абсолютно неопасно для самого себя снимать этим фотоаппаратом. И вы это знаете. Ведь ваши проблемы они, скорее морального свойства, а себя вы им не фотографируете. Правильно?
- Ну, было пару раз.
- Ага. Было пару раз. Но ведь ничего не случилось.
- Ну, собственно ничего особенного, - рассказывать сидя в тёмном лесу, при свете керосинки про окраину Москвы с замками и странными машинами не хотелось.
- Так вот. Я что хочу сказать. Есть такая рыба в океане - прилипала. Знаете такую?
- Она клеится к акулам и потом питается объедками с её стола.
- Совершенно верно. Представьте себе теперь, что вы акула, а ваш фотоаппарат - это та самая прилипала. Только в отличии от акулы, которая охотится по своей воле, вы охотитесь по причине внешнего управления. Вы не можете не охотиться, потому что иначе вы станете обычной рыбой. А акулой вы стали, потому что вашей рыбе-прилипале нужны объедки. Что-то, что никому не нужно, кроме жертв и самой рыбы. Вы меня понимаете?
- Если честно, не очень.
- Пока у вас не было фотоаппарата, вы жили обычной жизнью. Но стоило вам его получить в руки, и жизнь ваша стала ярче, интереснее и вообще она стала совсем другой. Это судьба. Понимаете? Это не лечится на уровне подсознания. И на уровне сознания тоже. Я не верю, что тут может помочь врач. Тут, наверное, даже церковь не поможет, потому что если бы у вас были проблемы с душой, вы бы не мучились из-за того, что у вас в руках что-то, от чего у других людей неприятности.
- С чего вы взяли, что у других людей неприятности?
- Это просто. Вы говорите, что у вас все хорошо, но хотите избавиться от причины вашего успеха. Значит то, что вы имеете, приносит вам душевные муки, но не потому, что именно вам плохо.
- А что же мне тогда делать?
- Ничего. - Он грустно улыбнулся мне с другого края стола, и на мгновение мне показалось, что стол стал гораздо шире, как будто мы сидим на двух сторонах широкого деревянного настила. Причём ощущение было такое, будто это поле - такое место для переговоров между двумя воюющими сторонами. Ни много ни мало. - Ничего делать не надо. Быть акулой - это теперь ваша судьба. Это ваш путь, иначе бы вас не выбрали. Понимаете?