Мэривэн подошла к столу, на котором лежал Роберт, и отдернула простыню. Бледная, в синеву, кожа, на груди от ключиц по два длинных шрама, еще один от середины грудной клетки, вниз, по животу. Он сейчас такой маленький, мальчик, брошенное тело, ушедший дух.
А на лицо я даже смотреть не хотел. Мэривэн смыла крошки крония, но отверстия остались: вниз по носогубной складке и подбородку, и уголки губ. И чернеющие дыры глазниц.
— Чем сделаны рассечения на лице?
— Остроконечным скальпелем. Глубокие, но узкие отверстия. Умелая рука делала. Раз — и всё! — Мэривэн провела рукой, показывая.
— Что еще интересного?
— Да много чего. Вот татуировка, например. Как будто татуировщика спугнули. Мальчик еще был жив, когда татуировку делали. Его подвесили за запястья, в наручниках, но не высоко. Мальчишка стоял на коленях, пока татуировщик работал.
Что.
— Подвесили за наручники?
— Ага. Или держали. Но тогда работали бы два человека.
Пат. Наручники. Помойка.
Я поморгал, пытаясь прийти в себя.
Мэривэн накрыла труп Роберта простыней.
— Еще кое-что. Ты ведь знаешь свойства крония?
— Наркогенные? Конечно, кто об этом не знает.
Мэривэн нахмурилась:
— Мальчик в подростковом возрасте. Как бы получше выразиться…
Она замялась.
— Что такое, Мэривэн?
— На одежде мальчика я нашла следы спермы. Проще говоря, ему мастурбировали.
Засыпали в рот и глазницы кроний и мастурбировали. Он умер на пике наслаждения.
— Фу.
— Вот и я также отреагировала, как поняла.
— Смерть как наслаждение?
— Похоже на то. Переход из наслаждения к смерти. Кому-то нравилось всё это делать.
— Следов насилия нет?
— Вот именно, что нет. Сперма принадлежит самому мальчику. А так — мальчик нетронут.
— Какой холодный и безжалостный ум до такого додумался…
— И до крайности извращенный, — Мэривэн поправила простыню, — Что там Ван Мэй?
— Ничего. Я пока ничего не придумал.
— Ну так думай быстрее.
— Легко тебе говорить. Что я могу дать Ван Мэю такое, чего бы он сам не знал? Джон взвалил на меня готовку сего блюда, но повар из меня никудышный.
— Я думаю, ты что-нибудь придумаешь, — Мэривэн хлопнула в ладоши, выключая свет, — Пойдем, чаю выпьем с шоколадкой.
Я покачал головой:
— У меня что-то нет аппетита.
Мэривэн усмехнулась:
— Ну как хочешь. Мне больше достанется.
— Я не в обиде. Я пойду?
— Будь осторожен, не вляпайся во что-нибудь.
Уже, Мэривэн. Уже успел.
***
Клуб «Колодец» — огромное помещение, с рингом и окружающим залом на тысячу мест, и вип-комнатами с голодисплеями. Если вы не хотите тереться в потной толпе, то можете заказать столик в такой комнате и наслаждаться боем без лишних криков, локтей, волос и пинков. Но до «Колодца» надо было еще добраться. Он находился в шахте полуразрушенного метро, от метро вело еще два глубоко проложенных эскалатора. Самые что ни на есть подпольные бои. Дальше некуда.
Я выполз у нужной станции бывшего метро, раскрыл створки дверей и принялся спускаться по подсвеченному стрекотавшими лампами эскалатору. Летиция исправно проверяла эскалаторы, от их работы зависела посещаемость «Колодца». От посещаемости зависела выручка. Всё просто.
Спуск к «Колодцу» всегда меня немного пугал. В детстве мы почти всё метро вчетвером пролазали: мы с Дереком, Пат и Летиция. Четверка не разлей вода. Айви была намного старше нас, а тогда, в детстве, вообще на целую вечность — десять лет, и смотрела на наши игры как на малолетнее бесиво. Правильно, зачем ей, такой умудренной опытом, крыши, подвалы, полуразрушенное метро. К нашим пятнадцати, правда, когда мы открыли для себя алкоголь, Айви к нам присоединилась. Мне кажется, дабы мы не натворили дел, ей это наказали взрослые. Обычно мы пили, расположившись на паре сваленных друг напротив друга бревен, на задворках школы. Пили, что придется: какие-то мутные настойки, редко хороший вискарь, бабкину порошковую водку, мерзкое пиво из рыгаловки по соседству, которое продавали всем, кому ни попадя. Айви обычно цедила апельсиновый сок и щурилась за солнцезащитными очками. На ней был серый плащ, волосы она убирала в высокий хвост, и красила губы алой помадой. Ледяная, красивая, опасная. Мы не знали, почему она приехала именно в Бёрн-Сити, почему осталась учить малолетних раздолбаев. У нее не было друзей, врагов тоже не было. Она была выше всех, на уровне неба, и его холодных ангелов. И мы все, как один, были в нее влюблены. Не удивлюсь, если и ангелы были в нее влюблены тоже.
Не люблю метро без людей, оно меня пугает. Местное метро уже давно используется в виде входов в увеселительные заведения. У Пата в метро есть ресторан, столики прямо на рельсах. Сидишь, жуешь кусок инопланетной рыбы, а в лопатки тебе подсвечивает огнями семафор, и где-то вдали гудит призрачный поезд.
Что-то неромантично. Хотя для него может и романтично, он и ресторан-то открыл из-за ностальгии по нашему общему детству, по прогулкам, пьянкам, смеху, разбитым пальцам и коленям.
Был один смешной случай. Пат еще был совсем мелкий, лет семи. То первое лето, когда с ним познакомились. Мы шатались по улицам, втроем, цепляя на себя неприятности, как некачественная ткань цепляет нитки и мусор. Одним из любимых развлечений было ходить к автомату со сладостями, банками колы, чипсами и всякого такого безвредного дерьма, ходить к такому автомату и пинать его разными комбинациями, дабы автомат отдал нужный пакетик-коробочку. Мы могли часами простаивать, перекидываясь словами как мячом, около автомата. Автомат поддавался, но редко. В один из вечеров с нами был Пат, он тогда был совсем еще свеженьким, не освоился с нами, у него мир и состоял только, что из родителей. Дерек знал, что и сколько стоит и как нужно, минуя карточку с кредитами, нажать и подпинать. Банка колы — столько-то пинков. Пакетик с карамельками — столько-то пинков и еще нажать на нёбо пластинки, куда кредитную карточку вставляешь. Дерек повернулся к Пату:
— Что хочешь? Тут чипсы так себе, мы один раз пробовали — фигня.
Пат долго думал, разинув рот, глядел на разноцветные картинки автомата, прислушивался к музыке и повторяющимся словам приятным женским голосом: «выберите продукт», «выберите продукт», «выберите продукт». Долго стоял, глазенками шныр-шныр. Грязный оборвыш, худой до прозрачности, в рот палец засунул, ноготь покусал. Подумал и выдал:
— А водка есть?
Мы с Дереком как стояли, так и упали. От хохота, кажется, и автомат затрясся.
Водка для Пата — значит что-то хорошее и вкусное. Родители же пьют. Ему только пробовать не дают. Говорят: маленький еще, вырастешь, вот попробуешь.
Мне смешно и печально вспоминать этот случай. Пат не сломался, выстоял. У него были хорошие учителя. Только теперь что-то странное творится. Не сломался, говоришь. А что же ты тогда сейчас творишь, Патрик Мэдсен, чтоб тебя.
Я спустился по последнему эскалатору. Народу на платформе было — тьма. Вход в клуб сверкал, мальчики-швейцары в ливреях на голое тело объясняли жаждущим зрелищ правила. Какие сегодня бои, сколько и на кого ставить, когда и где можно будет получить выигрыш. Всё как обычно. Коммутатор заверещал, высветил надпись «Я здесь». Я повертел головой, пытаясь в пестрой толпе заметить знакомую фигуру, но не мог. Набрал на коммутаторе «Где? Не вижу» и отправил. Стал ждать. Прошло минуты три-четыре, я начал уставать от блеска и шума, хотелось домой, под одеяло. Совсем, что-то, ты, Марек, расклеился.
Задумался о тепле и уюте дома, бабке, находящейся в прострации, деде, который вышивает на лифе платья бисером. Задумался — и кто-то рукой за плечо осторожно так взял, лапкой потрогал. Обернулся медленно. Смотрю: стоит, чудо в перьях. Начиная от красной трикотажной шапочки, гигантских голоочков, популярных лет тридцать назад, майки-безрукавки оранжевой в фиолетовые и голубые цветы, джинсов, ремня с бляхой-каплей, высоких шнурованных бот. И балахон-халат, а-ля ночное небо в галактиках всё венчает, светится, аж глаз слепит. Без перьев, но вполне себе чудо.
— И ты, таким образом, не привлекаешь внимания?
— Лучший способ замаскироваться — быть ярким, — Пат почесал ухо со звякнувшей сережкой в нем, — Подумал о твоем деде.
— Не знаю, кто из вас теперь… ээээ… изобретательнее, — я покачал головой, — У Бэтти плащик брал?
— У нее, уже давно. Вот до сих пор ношу. Мой любимый, — Пат развел руками, показывая. Чуть ли не кружиться стал.
— Принцесска.
Пат засмеялся:
— Всё никак в себя прийти не можешь?
— Ты же ослепил. Огорошил, — я отступил на шаг, — красотка-девочка. Какая у нас красотка-то выросла. Явись моему деду пред очи, он точно оценит.
Пат хохотнул:
— Я не сомневаюсь, — тронул меня за рукав, — Пойдем? Или боишься бледной немочью показаться, по сравнению со мной?
— Мне уже поздно переодеваться. Так что, да — идем.
Мы зашли в клуб, заплатив взнос. Пат как королева на параде вздумал кредитами швыряться, от щедрости. Я его ткнул локтем в бок, Пат согнулся, хохоча.
— Ты что творишь, — взял его за шею, сзади, вперед проталкивая, чтоб шел, и не лыбился всем направо и налево. Звезда вышла погулять. Еще и следить за ним…
Кое-как мы дошли до вип-комнаты, мной на входе заказанной, уселись на диванчики друг напротив друга. Смотрю на Пата, наглядеться не могу, как в старые времена. Третьего не хватает. Вот только третий мертв.
— Как раньше, да?
Пат лыбился во все зубы, как акула-недоросток.
— Дерека бы сюда, — вздохнул мечтательно.
— Мысли читаешь. Я бы хотел, чтоб он был здесь и разобрался с кашей, что ты заварил, — я включил голоменю и выбрал бутылку джина и тоник для разбивки, нашу обычную с Патом выпивку. Любимую выпивку Айви, — Я ведь в случае чего не смогу тебя прикрыть, потащишь меня за собой. Мне, блин, страшно. Рот закрой, наконец!
А он как лыбился, так и лыбится. На последних моих словах только сверкание притушил.
Я посмотрел на него исподлобья и подозрительно:
— Наркоты, что ли, какой сожрал?
Пат покачал головой:
— Херово ты обо мне думаешь. Если б жрал всё, что по моим каналам идет, давно бы уже откинулся, — он поправил шапку, — Может, я просто рад, что мы опять общаемся.
Я сделал самое удивленное лицо, на какое был способен:
— Да что ты такое говоришь, сказочник.
Пат засмеялся, отвернулся, вперившись в голоэкран по правую руку. Сразу всю веселость с лица смыло. В его огромных стеклах очков отражалось действо на ринге. Новомодная группа, открытая Летицией, исполняла дурацкие песни-перепевки на старые хиты. Современная музыка, старые мелодии.
Я решил прервать его безмолвное и тупое наблюдение за жизнью, от которой мы оба прячемся:
— Летиция хочет, чтобы ты проверил свои каналы. Не торгует ли кто кронием, пока ты не знаешь. Или знаешь.
— Я уже. Это не ко мне, у меня всё чисто.
— А к кому, — я налил в бокал джин, затем — тоник, бросил несколько кусочков льда.
— К Эрику идите. Через Космопорт зараза идет. Пока только у того, кто убивает. Всё остальное чисто, — Пат глотнул из протянутого мной бокала, — кто-то привез с собой, либо берет с кораблей.
Побольше джина, поменьше тоника. И лед. И кусочек лимона.
Я взял свой бокал и сполз вниз по спинке дивана.
— Всё хуже и хуже, — я отвернулся взглянуть на голоэкран, вот же хочется иногда посидеть, время провести за разговором, но если есть экран, что голографический, что обычный, всегда будет перетягивать внимание на себя.
Я решил разобраться с новостями сейчас же.
— Вторую жертву, Роберта, кто-то держал или подвесил на наручники.
Посмотрел на Пата в упор, тот промолчал.
— Ну, что скажешь?
— А что мне тут сказать? Это был не я? Так я и говорю: это был не я.
— Еще парню кто-то дрочил, пока он умирал под кронием, — продолжил я, не меняя интонации, — Помоги мне хоть придумать, что за человек мог быть на такое способен.
Я дотронулся до коммутатора, проговорил «он здесь, со мной» и назвал номер комнаты.
— Скажешь Летиции сам про каналы.
Пат безразлично пожал плечами:
— Я предполагал, что за этим ты меня сюда и притащил.
Мы оба выпили по бокалу, намешали себе еще по одному, когда Летиция соизволила прибыть. Теперь я имел удовольствие лицезреть встречу двух королевских особ. Встреча века просто. Рукоплещите. Бросайте цветы к ногам.
Летиция на этот раз приковыляла сама, на своих двоих, в черном латексном комбинезончике и на шпильках, дотопала до нашей комнаты, дверь широко раскрыла и на Пата уставилась:
— О, кто у нас здесь, — окинула Пата придирчивым взглядом (тот развалился на диване что тебе томная модель), оценила, — Дэвид Боуи сдох бы за такой халат.
Пат засмеялся, раскрыл руки:
— Иди ко мне, дорогая.
Летиция влетела к нему в объятия, они друг друга за щечки потрепали, поулыбались. А я опять сижу зрителем, и не более.
— Летиция, а Летиция.
Она слезла с колен Пата, повернулась ко мне:
— Чего тебе?
— Зачем он тебе был нужен — через меня?
Летиция присела рядом с Патом, взяла стакан с коктейлем, многозначительно протянула:
— Секреееет.
Да блин.
— Он меня избегал, — ткнула пальцем, — но я его простила.
Пат картинно замахал руками:
— Да не избегал я тебя, подумаешь — месяц не виделись.
Я залпом выпил остаток своего джина и уже собрался вставать, как Летиция сразу же изменившимся голосом припечатала:
— Куда. Сел на место.
Я сел на место, скрестив руки на груди. Злость клокотала внутри меня, языки пламени лизали грудную клетку, но внешне я был умиротворен. Проговорил спокойно, как мог:
— Мне. Ваши игры. Надоели.
Летиция с Патом переглянулись и прыснули.
Я сел прямо, двинулся вперед, убрал ближе к краю бокалы и бутылки. Схватил Пата за запястье и стал медленно выворачивать. Пат не убирал руки, лишь другой рукой снял очки, положил их на стол. Под моими пальцами бился зачастивший пульс, дорожка жизни. Расхерачить бы эту руку, к чертям.
Лицо у него даже не изменилось, только улыбаться перестал. Летиция в притворном удивлении подняла брови.
— Где письмо, — проговорил я угрожающе.
— А то что?
Я нажал на руку сильнее. Пат лишь слегка сжал губы. Я повернул еще, где-то ниже локтя у Пата что-то хрустнуло. Летиция поменяла улыбку на неопределенную гримаску.
— Письмо, — повторил я.
Пат что-то пробормотал. На его лбу, под надвитой шапкой, появились капельки пота. Я сжал сильнее, наблюдая, как Пат прикусил губу. До крови.
Летиция вскочила:
— Марек, прекрати. Пожалуйста!
— Марек, ну хватит.
— Ему же больно!
Пат всё смотрел на меня, а я на него, не слыша крики Летиции.
Она стала тянуть меня за руку, я отпихнул девчонку. Она упала с высоты своих каблуков на пятую точку, раскинув блестящие латексные бедра.
Наконец Пат подал хриплый голос:
— В твой день рождения. Он сказал отдать тебе в твой день рождения, — поправил себя, — В ваш день рождения.
Двадцать пятого апреля.
— Четыре года прошло, — напомнил я и отпустил руку Пата, тот двинул предплечьем, кисть повисла безвольным куском.
Я посмотрел на руку Пата:
— Я сломал тебе руку, — произнес я без выражения.
Летиция, похоже, готова была зареветь. Кое-как встала на каблуки, что-то набрала на коммутаторе дрожащими руками. Подошла к Пату, сказала, что вызвала помощь, кисть засунут в быстрый гипс, через пару недель будет как новенькая.
Они мне не сказали ни слова, только друг с другом перешептывались. Летиция под шумок уговорила нашу бутылку джина. Я заказал водки и пил ее один. Пат поглядывал на меня, намереваясь что-то сказать, но так и не решался. Без очков его глаза были как два темных жука, ползали по моей коже, всё хотели залезть глубже, туда, где душа, наверное. А где у меня душа. А есть ли она у меня вообще.
Сказать: «Прости, друг, я сломал тебе руку просто так»?
Или: «Прости, друг, я сломал тебе руку, потому что могу и потому что сильнее»?