-- Неудивительно, что вас беспрестанно обвиняют в тоталитаризме.
-- А мы и не скрываем! -- Тамара Фёдоровна выпростала руку из-под плаща, ткнула в грудь Керну. -- Я вас понимаю. Вы молодой человек. Вас всё время заботит -- не перегнём ли мы палку, не впадём ли в тотальную диктатуру? Я вам открою секрет: впадём, и впадём с удовольствием, потому что это единственный выход. Все эти разглагольствования о правах, свободах, демократиях и личностях продолжались без малого триста лет, а кончилось всё атомным грибом и проеденной до дыр планетой. На фоне того, что уже случилось, все эти детские страхи перед тоталитарной антиутопией выглядят просто смешно. И потом, вы можете не знать этого, но стадо по-настоящему любит тоталитаризм. Оно привело к власти Гитлера, оно в конце концов сделало важнейшим именем страны призрак усопшего Сталина. Оно обожает смертные казни и антитеррористические операции, оно кричит, что ему нужна сильная власть. И в норме этой сильной властью становятся отпетые мерзавцы и фанатики. Так не лучше ли отойти от стереотипов прошлого и хоть раз-другой дать эту власть в руки людям по-настоящему честным, увлечённым идеей, готовым положить свою жизнь ради будущего справедливого мироустройства?!
-- Не думайте, что я уже составил своё мнение, -- пожал плечами Керн. -- Но, конечно, мне странно видеть такое отношение к людям. Странно и непривычно.
-- А вы видели, на что они способны, когда выходят из-под контроля? Половина из них в прошлой их жизни была татуирована, то есть, пардон, украшена художественным боди-артом! Они увечат своё тело и считают это искусством. Они пили по праздникам спиртное, смотрели идиотские фильмы со специальной кнопкой для возбуждения хохота, они покупали всякую дрянь, грабили планету и считали себя при этом "успешными людьми"! Нет, товарищ Кристаллов прав! Тысячу раз прав!
-- В чём?
-- Он называет то, что тут происходит, чистилищем. Человечество не погибло в войне. Ему дан второй шанс. Но оно должно заплатить за этот шанс, должно искупить грехи прошлого и сделать над собой усилие, чтобы очиститься. Для рывка в будущее это необходимая мера. А значит, наша жестокость в борьбе с его пережитками -- не более чем вынужденная жестокость хирурга. Вот так-то, Саша!
Тамара Фёдоровна вновь закуталась в плащ -- оборки платья зашуршали по жёсткой ткани.
-- Ну. Мне пора. Встретимся завтра, на планёрке у товарища Олега. Спокойной ночи!
Она повернулась и вошла в длинный приземистый барак с загадочной табличкой "Подр. жилсект. 2". металлическая дверь захлопнулась за нею; в окошке у двери погас тотчас голубоватый неровный свет.
Керн посмотрел ей вслед и медленно пошёл в свою комнату, рассматривая яркие весенние созвездия над головой. Гончие Псы тянулись за Большой Медведицей; пытаясь напиться из её ковша, распласталась по горизонту звёздная Рысь; Лебедь безмолвно парил в вышине, отдавая земным пажитям своё спокойное серебристое сияние...
2. Гостиоры.
Керн собирался поспать, но поспать ему не дали. Вернулся его сосед по комнате -- тот самый дозорный, который встретил его в туннеле у железнодорожной насыпи.
-- Ну что, -- спросил Керн, -- нашли беглянку?
-- Не-а, -- сказал его сосед, раздеваясь. -- Ушла к куркулям. Теперь сдаст им все наши планы. А ты, сосед, тут зря сидишь.
-- Почему это зря?
-- Тебе в арестантский блок, с истопником Бенедиктовым разбираться. Не знаю уж, чего вы там повздорили, но ты ему теперь должен вынести взыскание. В соответствии с обстоятельствами дела.
-- Наш общий сосед Юрий посоветовал мне бить Бенедиктова кастетом.
-- Юрка фашист, -- ответил дозорный. -- Не знаю, откуда у него это, но смотреть на него противно. И слушать его тоже противно.
-- А почему его тогда не... -- Керн выразительно щёлкнул пальцами по раскрытой ладони. -- За ворота -- и пинка, чтоб неповадно было!
Дозорный пожал плечами.
-- Не того масштаба фигура. Он -- гостиор.
-- Кто, кто?
-- Гостиор. Не слышал, что ли, никогда?
-- Слово-то латинское, -- сказал Керн, -- но что означает -- я без понятия.
-- Отстали вы в городах, -- упрекнул его сосед, -- того и гляди, обуржуазитесь. Гостиор означает "воздающий". "несущий возмездие". Это от слова "гостиментум". По всей Красной Зоне есть свои гостиоры.
-- Откуда они взялись?
Дозорный откинулся на кровати, приложил палец к губам.
-- Лучше не спрашивай! Нам с тобой, товарищ Керн, такие вещи и сниться-то не должны! Говорят, это очень древний культ. Говорят, они ждали своего часа, чтобы вернуться, войти в силу и помочь человечеству избавиться от тьмы. Упаси тебя наш христианский бог становиться у них на дороге! Они владеют знаниями, которые были древними ещё на заре римского владычества -- там есть и яды, и чары, и тайное оружие для убийства...
-- Ниндзя какие-то, -- поёжился Керн. -- Но Юрий как-то не показался мне особенно посвящённым в древнюю мудрость.
-- Не будем разговаривать об этом, -- предупредил дозорный, -- особенно на ночь глядя. Я тебе вообще-то не должен был это говорить. Но я видел у него браслет, и я знаю, что по Красной Зоне есть секретный рескрипт: оказывать гостиорам всяческое содействие. Скорее всего, Юрий здесь на испытаниях. Так что не надо его злить понапрасну. Я вот, к примеру, не уверен, что он сейчас нас не слушает...
-- Ну, вы же не давали присягу охранять все тайны гостиоров?
-- Это не та вещь, с которой я стал бы связываться. И тебе, мил человек, не советую. Боже сохрани! А теперь иди. Иди, тебя ждут там, в арестантском. И, кстати, будь осторожен. Это может оказаться для тебя испытанием.
-- Тьфу, пропасть, поспать нельзя спокойно, -- сказал Керн и вышел обратно под звёзды.
В арестантском блоке, бетонированном продолговатом здании с маленькими окошками под крышей, у Керна дважды проверили документы. Керн надеялся, что его проинструктируют, но этого не произошло. Часовой провёл его мимо узкой лестницы, ведущей вниз, и отпер металлическую холодную камеру размером с ванную комнату. В камере не было ничего, кроме табурета и ограждения из ржавых рельс, делившего камеру напополам. Истопник Бенедиктов сидел за рельсовой оградой, скрючившись от холода.
-- Разберитесь с ним побыстрее, -- сказал часовой. -- Дверь захлопывается снаружи. А если захотите выйти -- вот вам ключ.
Он отдал Керну магнитную таблетку, отпиравшую электронный замок на дверях, и ушёл. Керн сел на табурет, посмотрел внимательно на Бенедиктова.
-- Так они вас проверяют, -- сказал Бенедиктов, стуча зубами от холода. -- Просто проверяют. Знали, кого к вам послать. И что сказать мне перед этим, тоже знали. Чтоб завёлся, значит, как следует. А я подставился, как дурак. И Юрка этот... ждал меня, значит, гнида!
-- Что же они вам такое сказали, Бенедиктов?
-- Что не зря к нам новенький приехал. Я ведь, мил человек, последние деньки жизни не зря провёл, так сказать. Я тут, мил человек, крематорий строил. Крематорий, понимаешь. С пропускной способностью шестнадцать тел за час.
-- Вам, Бенедиктов, лечиться надо, -- ответил Керн. -- Напридумывали тут себе всяких ужасов.
-- Это не ужасы. -- Истопник поднялся, встал, опираясь о решётку. Голос его стал вдруг плаксивым, речь, до того отрывистая и лающая, полилась изо рта гладким потоком. -- Ужасы -- это когда детишки умирают. Когда мать вкладывает ребёночку в рот таблетку с ядом, чтоб не мучалось дитятко -- вот это ужас. А ещё ужаснее, когда она за эту таблеточку сама сюда идёт добровольно и в рабство отдаётся. Вот таких я ужасов навидался, что будь здоров. А крематории уже не ужас. Это, как говорится, закономерное следствие исторического развития. Появились, видать, у нас в лагере лишние едоки. И до сих пор-то не по-людски жили, а теперь, значит, просто сдыхать пора. И с меня начать, чтоб другие знали...
-- У вас тут что, голодно? -- удивился Керн.
-- А ты как хотел? На ужин -- суп из картошки. На завтрак через раз -- тюря или бульон овощной. Мяса вообще не видим. Соль -- три грамма на неделю, вредно, говорят, больше. А картошку, её разве без соли съешь? Четверг -- пост, одна вода кипячёная. Воскресенье -- сухой пост. Полночи ждём, чтоб на понедельник, как воду дадут, так и промочить сразу горлышко...
-- А вроде бы поля вокруг, да и вода есть.
-- А кто их обрабатывать будет, поля эти? Нас на работу водили, так всё больше песни петь заставляли. И песни-то какие удивительные! -- Бенедиктов вдруг откинул голову и прохрипел свистящим, тонким голосом, напрягая кадык: -- Красная заря мультилокальная над страною древней загорится, и тогда история глобальная мировым пожаром разгорится! Мировым пожаром загорится, разгорится, -- повторил он уже обычным своим голосом.
-- Что-то у вас с рифмой слабовато, -- заметил Керн.
-- Я, что ли, эту нежить большевицкую сочиняю?! -- возмутился Бенедиктов. - Ходим, тяпками машем, а толку никакого. Кто, например, в наших широтах картошку в апреле сажает? Земля как камень, помёрзлая! А сегодня разнарядка вышла -- и все на картошку. А в прошлом году озимые посеяли, а как снег лёг, так Кристаллов всех погнал на поле с этими озимыми -- траншеи рыть. Сам не знаю, зачем ему эти траншеи нужны были. В декабре, аккурат под Новый год, всё зарыли обратно. Может, тогда ещё под трупы готовил место... А озимые, конечно, тю-тю!
-- Но ведь это же колоссальная растрата! -- возмутился Керн. -- И зерновой материал, и человеческий труд имеют стоимость, и немалую. Вообще-то это преступно!
-- Это ты своим дружкам-коммунистам объясняй потом, -- посоветовал истопник, дыша на окоченевшие от металла руки. -- Им на стоимость плевать, и на людей им плевать. Все здесь их рабы. А кто вякнет -- того теперь к стенке!
-- Пусть так, -- сказал Керн, -- но есть ведь ещё зерно и картошка. Их просто так не добудешь. Откуда у вас берётся посадочный материал?
-- А куркули дают, -- ответил Бенедиктов, кажется, раздосадованный наивностью нового военинструктора.
-- Это как? -- удивился Керн. -- Вы, значит, с ними тут меновую торговлю поддерживаете? А я так понял из объяснений, что с куркулями тут уже воевать готовы!
-- Готовы, наверное. Только нам не докладываются. А торговли с куркулями никакой нет. Дань берут с них три раза в год, и всё.
-- Дань?
-- Ну, вроде того. Натуральная, собственно, дань получается. Сказали им, значит, наши руководители так: давайте нам то-то, то-то и то-то, а не дадите -- ляжет на вас ответственность за гибель всех наших перемещённых лиц! Потому что кормить их мы не имеем возможности, а вы имеете. Вот, значит, и кормите.
-- И куркули усовестились и кормят?
-- А куда деваться? Там куркули-то эти... сказать стыдно! Детишки, соплячьё, интернат разместили в бывшем санатории. Вроде как они там сами на земле хозяйствуют. А наши их так ненавидят -- дым стоит коромыслом! Всё там не так, и всё у них не как надо, а что сами их свинину и рыбу жрут -- так это и правильно. Теперь, вроде, им из города подвозить начали, так тут же выяснилось, что куркулей терпеть больше нельзя и что им пора показать, где раки зимуют! Типично большевистская психология!
-- Если бы не эти ваши постоянные упоминания о зверствах большевиков, я бы верил вашему рассказу больше, -- заметил Керн. -- Я немножко знаю историю не по Солженицыну. А так, простите, я склонен делить все ваши рассказы и ужасы как минимум на четыре.
-- А ты сам большевик потому что, -- сказал Бенедиктов зло и как-то особенно весело. -- Ты на себя посмотри. Ты же и есть большевик. Только наивный ещё, маленький. Власть тебе над людишками в ручки только-только плыть начинает... Вот я сейчас с тобой треплюсь, а через час ты будешь измышлять, как меня прикончить половчее, чтоб не мучать без нужды. Это потому, что в тебе совесть ещё не вся выветрилась. Я тут таких видал. А поваришься три недельки -- и готов, ещё один комиссарчик на свет народился! Эх, об одном жалею -- не выжгли мы ваш весь сучий род в девяностые!
-- Опять истерика, Бенедиктов, -- недовольно сказал Керн.
-- А что, мне плясать прикажешь?! Ты меня скоро кончать будешь, а я тут сижу с тобой, как с человеком! Да я бы... я бы!..
-- Успокойтесь и придите в себя, -- приказал ему Керн. -- Продолжим чуть позже.
Он повернулся и вышел из камеры, захлопнув дверь за собой.
У выхода из арестантского блока Керна ждал Юрий.
-- Ну что, как вам этот субчик?
-- Спившийся интеллигент, на которого дурно действовал своими романами Андрей Платонов. Дядьку надо лечить в дурдоме, -- ответил Керн уверенным голосом, думая между тем о своём. -- По-моему, он тронулся от житейских переживаний.
-- Да нет, он становится опасен, -- ответил Юрий, разглядывая звёзды. -- Знаете, у него появилась какая-то уверенность. Сегодня, назначая его на работы в наш жилой сектор, дежурный комендант был твёрдо уверен, что Бенедиктов выкинет какую-нибудь гадость. Приезд нового человека, знаете ли, такой повод! Я, честно говоря, тоже был уверен, что он либо разведёт агитацию, либо попробует с вами расправиться. Хотелось поближе посмотреть в такой обстановке на него и на вас.
-- Так это была ваша провокация?! -- возмутился Керн.
-- Считайте это испытанием твёрдости духа.
-- Но он мог меня, к примеру, убить или изувечить!
-- Во-первых, лучше вас, чем кого-нибудь из нас. В конечном итоге, незаменимых специалистов у нас нет, а по первому нашему требованию городская рабочая организация вышлет нам нового военинструктора. Ваши раны или ваш труп послужили бы к тому прекрасным стимулом, лишний раз демонстрируя всю опасность создавшейся обстановки. -- Юрий улыбнулся с неожиданной мечтательностью. -- Да нам и не нужен был бы военинструктор, который не умеет постоять за себя в сложной ситуации. Время сейчас жёсткое, лишние люди, не соответствующие своим обязанностям, человечеству больше не нужны. Так что не вздумайте обижаться! Ну и во-вторых, я был рядом, сидел, можно сказать, в засаде, и появился сразу же, как только разговор у вас пошёл на повышенных тонах. Я был готов прийти к вам на помощь, и пришёл. Надеюсь, это отчасти извиняет наше невнимание к вам, не так ли?
-- Что этот Бенедиктов нёс про крематории?
-- Ерунду, конечно. Я же вам говорил: здесь не лагерь уничтожения, никаких лишних трупов. Он, небось, и сам уверен, что его пустят в расход сегодня ночью. Иррациональная ненависть к кому-нибудь, в его случае -- к коммунистам, это хороший способ выпустить пар. К сожалению, люди в таком состоянии становятся неуправляемыми. Он ведь уже сломался внутренне, этот Бенедиктов, и сейчас главное -- не дать ему проявить себя в отчаянных поступках, в каких-нибудь последних импульсах угасающего "эго". Бенедиктов должен суметь переступить через себя, понять, что он только материал, сырая глина в руках истории. Он ведь, в сущности, нам не враг!
-- Почему не враг?
-- Он ничего не делает, -- объяснил Юрий. -- На действие такие, как Бенедиктов, не способны. Они только лают. Вот есть у нас другие враги, настоящие. Эти -- да, это проблема! Тут по окрестностям такие деятельные мерзавцы живут, что диву даёшься. Скоро заведут себе по чёрному джипу и будут раскатывать по местным дорогам, как хозяева жизни!
-- А для чего строили печи, о которых говорил Бенедиктов? Или вообще никаких печей не было?
-- Вагранки это. Металлолом будем переплавлять. Развивать, так сказать, собственное промышленное производство. Хватит уже, надоело в земле копаться, всё равно в Сибири зона рискованного земледелия. Сколько ни суй в землю, хрен что вырастет! Займёмся лучше тяжёлой индустрией.
-- А металлолом где будете брать?
-- На подводах из города возить будем. Чугуна много идёт сейчас.
-- И на что переплавлять?
-- Да просто -- на чугунные чушки. А их уже -- обратно в город, на заводы. Теми же подводами.