Молчаливые разносчицы, которых Керн теперь знал как обитательниц женского блока номер два, подали еду. Керн был переполнен тошнотворными мыслями и впечатлениями, есть ему не хотелось, но в конце концов молодость и аппетит взяли своё: военинструктор воздал должное и обеду из четырёх блюд, и горячему шоколаду, и "блюду от шефа" -- салату из весенних травок с сыром и дарами моря, давно утраченным здесь, в Сибири, деликатесом.
Лошадь Керна второй день исправно вычищали, однако животное нетерпеливо било копытом при виде хозяина, требуя прогулки. Керн попытался отпроситься у Олега Кристаллова поездить по окрестностям и "привязать к местности" объекты, виденные им на карте. Товарищ Олег, однако, отказал категорически.
-- Рано вас ещё из коммуны выпускать! Неровен час, удерёте! Я же вижу по глазам, что не всё у нас вам по душе. Вижу, вижу, не отворачивайтесь! А хотите лошадку выгулять, так поездите прямо тут, по территории. Вон, в поля прокатитесь! Там и места много, и вид хороший. Я вам и спутника найду, чтоб не случилось чего!
Спутником, разумеется, оказался Юрий Лантанов.
В коммуне после обеда наступил "тихий час", который длился с трёх до пяти, и Керн мог довольно свободно располагать этим временем. Лантанов хотел устроиться прямо к нему в седло, ссылаясь на то, что сам он был скверным наездником. Однако Керн предпочёл вместо того дать Юрию урок кавалерийской выездки.
Шагом, не торопясь, они миновали бараки жилого посёлка и спустились к широкой речке, где сходил уже последний прибрежный лёд. У речки двумя ярусами пересекались под прямым углом лесозащитные полосы -- тёмно-зелёная пихтовая и прозрачная, рыжевато-серая, состоящая из высоких обнажённых тополей. Сквозь эти полосы струились к речке широкие глинистые промоины -- талая вода уносила в них тонкий слой плодородной почвы, перекопанной наспех трактором. Копыта лошадей вязли в грязной глине.
Лантанов сперва стремился разговаривать с Керном о том, о сём, но быстро примолк: управление лошадью требовало от неопытного всадника внимания и определённой сноровки. Керн несколько раз советовал своему спутнику "не доворачивать шлюс", и на этом всякие разговоры прекратились. Лошади шли вдоль берега реки, фыркая на ранних мошек; за исключением чавканья их копыт, в мире стояла звенящая весенняя тишина. И вот в этой тишине выплыл вдруг над лесом чёткий, серебряный, трубный звук, метнулся к редким облакам, разнося над окрестностями звенящую мелодию древней боевой песни:
"Слышишь, тру-у-бы игра-а-ют?
Час распла-а-ты наста-ал!"
Кобыла Керна встала как вкопанная, захрапела; лошадь под Лантановым прядала ушами, силясь уловить неведомый звук. Ещё не успело смолкнуть в перелесках трубное эхо, а уж взвились далеко за полем на противоположном берегу потревоженные птицы, и докатился тонко, как комариное пение, издалека в ответ тот же самый трубный призыв. Впрочем, этот ответный звук был проще по исполнению, и ещё слышался в нём какой-то иноземный, чуждый русскому уху элемент: "VЖlker, hЖrt die Signale! Auf zum letzten Gefecht!" -- явственно пела кому-то далёкая труба.
Отзвучало -- и смолкло.
-- Это-то ещё что такое? -- спросил Керн у своего попутчика, держа здоровой ладонью скомканные поводья.
Лантанов пожал плечами в недоумении.
-- Куркули, наверное, -- сказал он наконец. -- У них дозорные каждый день в четыре часа на трубах упражняются. Но вот такого вот сигнала я ещё ни разу от них не слышал.
-- Не слышали? -- спросил военинструктор. -- Или не знаете?
-- Знаю, в том-то и дело, -- ответил Лантанов с лёгкой дрожью в голосе. -- Я ведь жил у них. До того, как сюда перебрался. Этот сигнал у них боевым считается. Боевым, понятно?! Накрылись мы, похоже, медным тазом!
-- И что это значит?
Юрий тяжело вздохнул. Ответил медленно, выталкивая из себя слова.
-- Нам крышка!
Военинструктор увидел вдруг, что его спутник испуган по-настоящему.
-- Знаете что, поехали-ка обратно, -- предложил он.
5. Куркули.
Того, что произошло в следующие три-четыре часа, Керн не мог себе представить ни при каких обстоятельствах.
В коммуне царила паника. Члены администрации отчаянно метались туда-сюда между конюшнями, складами, административным корпусом. Товарищ Олег, подозвав к себе Керна, вручил ему бразды командования и велел немедленно проверить расположение огневых точек по наружному периметру. Пока Керн занимался этой бессмысленной и неблагодарной работой, вдруг как-то само собой обнаружилось, что всё руководство коммуны укатило по дороге в неизвестном направлении, оставив по себе апрельскую грязь, растасканную в обилии на сапогах по общественным помещениям, и прихватив взамен все запасы продовольствия из административной столовой.
На столе у товарища Кристаллова лежал тетрадный лист с большой расплывшейся печатью. На листе было сказано, что военинструктор товарищ Керн остаётся временно исполняющим обязанности коменданта вплоть до окончания критической ситуации. В помощь Керну оставлены были шесть стрелков дозора, четверо из которых тоже незаметно дезертировали.
Осмотрев поселение, военинструктор вернулся в кабинет товарища Олега и всё-таки не выдержал -- расхохотался до истерики. Он хохотал и хохотал, бил себя в грудь кулаком, перхал, сипел и рвал горло, но остановиться был физически не способен: мозг не сдюжил. Истерика, ожидавшаяся с самого утра, длилась минут пять.
Отсмеявшись, Керн нашёл в столе Кристаллова пачку хорошей дорогой бумаги и стилопринтер. Вооружившись этими канцелярскими инструментами, он составил краткий документ, от которого веяло романтикой далёких лет революции.
В 2-х экз.
В связи с паническим бегством администрации трудовой коммуны для
перемещённых лиц N61-обл. принимаю руководство коммуной на себя
(в соответствии с мандатом областного рабочего комитета) -- КЕРН.
Далее следовала чёткая роспись, за нею -- число и печать.
Теперь, уже в новом своём качестве, Керн нашёл своего соседа по комнате -- дозорного.
-- Ну, -- спросил тот, поражённый размахом тотального бегства, -- может, население тоже отпустим?
-- Посмотрим, -- ответил Керн.
-- Не боишься куркулей?
-- Боюсь, -- сказал Керн честно. -- Я всегда боюсь того, чего не видел. Вот увижу -- и перестану бояться.
-- А с населением-то что делать? Выпускать или не выпускать?
Керн вспомнил свои контакты с "населением" и пожал плечами в недоумении:
-- Пусть пока сидят... под шконками. Позже разберёмся, что с ними делать. Лучше скажите всё, что знаете об этих куркулях.
О соседях-куркулях стрелок дозора Алибек Мухтаров знал куда меньше, чем о таинственном и секретном обществе "гостиоров". В нескольких скупых фразах он поведал, что куркули явились сюда, в эти края, два года назад, скооперировались со школой-интернатом, принадлежавшей ранее Красной Зоне, и, действуя обманом и наглостью, постепенно захватили разнообразное имущество и сельскохозяйственные объекты вокруг одинокой и всеми покинутой трудовой коммуны "Кузня Горящих Сердец".
-- А на что они живут, куркули эти? -- спросил Керн на всякий случай.
Дозорный с готовностью принялся загибать пальцы.
-- Известно на что! Кирпичом спекулируют -- раз. Свинюшек на наших фермах откармливают -- два. Автомастерскую открыли, ремонтируют там, газогенераторы ставят, инженерию всякую. Это три! Ну, и земелька их... тоже... кормит.
Последнюю фразу Алибек произнёс замирающим от тоскливой зависти тоном.
-- Где они берут кирпичи?
-- Заводик построили...
-- Да... интересные куркули! Получается, они ведь сами работают?
-- И сами тоже. Но тут важно, что они детей эксплуатируют, школьников. Платят им гроши, едой платят, а сами набивают суму! -- со злостью сказал Алибек.
-- В наше время и еда -- много, -- философски заметил Керн.
-- На еду детям государство ещё выделяет, -- ответил дозорный. -- Даже этим выделяет, -- он полупрезрительно ткнул пальцем через плечо в сторону блока номер один, -- а уж детям и подавно. Их учить надо, лечить, воспитывать! А не к кирпичам приставлять...
Керн усмехнулся иронически:
-- Мне казалось, вы здесь чтите опыт Макаренко.
-- Кто чтит, а я нет, -- возразил Алибек. -- Макаренко, он вроде Сталина был: при нём всё работало, а нет Макаренко -- и где, собственно, его педагогические успехи? Вот кто всегда ставил себя над коллективом! Причём над любым: что над учениками, что над коллегами... Одно слово: заведующий! -- В этот последний термин дозорный вложил почему-то изрядный запас потаенной душевной боли.
-- Вы педагог по образованию? -- с интересом спросил Керн.
Мухтаров помолчал минуту.
-- Да, -- ответил он наконец. -- Был учителем физкультуры. Только вот поработать не пришлось.
-- Война?
-- Да не совсем. У нас перед войной, когда в Европе уже пошла заварушка, чехи жили. Мигранты. Так вот, пацаны чехи в школе распустились, ну и... начали наших бить. Я одного поймал, а он с ножом. Я нож отобрал, в морду ему пару раз -- тут такой скандал подняли! У нас европейских мигрантов правительство защищало: они, мол, работать умеют, не то что наша сволочь русская... извини.
-- Ничего, ничего, продолжайте, -- сказал Керн.
-- Ну вот, -- закончил дозорный, -- меня от преподавания отстранили, ушёл я работать в мастерскую. А потом через полгода -- хлоп, и под суд. Кто-то всё-таки добился, чтобы мне устроили примерно-показательный. Присяжные меня оправдали, а судья на них как принялась орать! Тут же все протоколы порвали -- и три года колонии! И газетчики заорали: ура, ура! Тьфу! -- Алибек сплюнул с досадой.
-- И что, попали в колонию?
-- Да нет, в СИЗО только отсидел. Как в Китае драка пошла -- нас сразу на строительство укрытий. А тут апелляция вышла, заменили приговор условным, без права жить в городе. Уехал я сюда, а тут уж прибился к ребятам... Такая вот история, товарищ Керн!
-- Да, дело обидное, -- согласился военинструктор. -- А ваша настоящая фамилия, значит, Нишанов?
Алибек посмотрел на него с интересом.
-- Откуда знаешь? Неужели на суде был? Или слыхал где?
-- Слыхал, только потом, краем уха. Дело в том, что я руководил постройкой противорадиационных укрытий. Мне как-то попалась вся эта история в документах строительных бригад. Но я не совсем понимаю, почему вы решили сменить фамилию?
-- Она демократическая какая-то. Нишанов -- это был такой парламентарий. Когда он был спикером советского парламента, Советский Союз развалился, а здесь этого не любят вспоминать.
-- А Мухтаров-то почему? Откуда такая фамилия?
-- Ну, меня совещание переименовывало. Администрация собралась и решила... Вроде как, раз я тут в сторожах хожу, то и фамилия у меня должна быть, как у сторожевой собаки кличка -- Мухтар. А мне куда податься? Мухтаров и Мухтаров, звучит оно неплохо... Тут вообще все переименовываются. Кроме Тамары Фёдоровны -- она до войны была знаменитой поэтессой, фамилию менять не хотела.
-- А остальные все поменяли?
-- Да, тут принято индустриальные фамилии носить. Лантанов, Кристаллов, Прессовский. Это в честь Сталина и Молотова, если что...
-- Да я уже понял, -- сказал Керн.
Дозорный замолчал вдруг, вглядываясь в вечерние дали.
-- Смотри-ка ты, -- сказал он вдруг. -- Куркули к нам едут. И потёмок ведь не боятся, а то!
Сказал -- и потянулся за оружием.
Приехавших было пятеро: трое стрелков с повязками дозорного патруля, сидевших верхом на гнедых откормленных жеребцах, за ними -- юная девушка, высокая, но худенькая, на буланой юркой кобылке, а в хвосте колонны ехал мужичок лет пятидесяти, в ленинской кепочке из дублёной кожи и в стёганой ватной куртке, в резиновых сапогах с высоченными отворотами -- словом, такой типичный охотник или рыбак, какого можно почти во всякий сезон встретить без труда любой в сибирской глуши. Мужчины вооружены были хорошими самозарядными карабинами разных моделей, девушка же из оружия имела только нож.
-- Смотри-ка, -- толкнул дозорный Керна в бок, -- бегляночка наша вернулась. Ну, видать, крепко метелить нас будут.
Керн спокойно вышел навстречу гостям.
-- Проезжайте внутрь, -- вежливо, но без энтузиазма пригласил он. -- Что вам угодно?
Передовой, крепко сбитый молодой человек в зимней меховой шапке, ухмыльнулся кривовато:
-- А это мы сами посмотрим, чего нам угодно! И тебя, бандюгу, не спросим!
-- В таком случае, -- Керн навёл на него автомат, -- могу предложить для начала познакомиться с короткой очередью разрывными.
Второй седок с повязкой дозорного выхватил плеть-нагайку и направил на Керна лошадь; остальные шарахнулись, заслоняя собой девушку.
-- Стой, Паша, -- сказал пожилой тому, что был с нагайкой.
Паша, не переча старшему, осадил коня.
-- Да он безрукий! -- воскликнул он, приглядываясь к Керну. -- Эй, вояка, ружьишко-то отдай! А то ведь уронишь случайно...
Керн отошёл на пару шагов назад, вскинул автомат, удерживая его одной лишь искалеченной рукой за рукоятку управления огнём, как пистолет. Поймав в трезубец прицела ветхий, ничему уже не служивший телеграфный столб в углу площади, военинструктор надавил на спуск. Перестуком раскатилась короткая очередь, раздался громовой треск: дерево столба, разбитое на высоте человеческого роста в щепы, покосилось и рухнуло у забора коммуны. Всё произошло едва ли за секунду, а мгновение спустя автомат Керна вновь смотрел в лицо передовому молодцу с повязкой.
-- Мастер, -- согласился пожилой.
Девушка вдруг подъехала к нему, наклонилась с седла к самому уху пожилого, сказала несколько быстрых слов.
-- Дайте, я угадаю, -- предложил Керн. -- Мадемуазель сообщает, что раньше меня тут не видела, и что я тот самый палач, которого по особому распоряжению выписали из города.
-- Хорошая игра угадайка, -- ответил пожилой, -- ну, а нам-то что с того?
-- В таком случае, на правах хозяина разрешите представиться: новый руководитель коммуны, Александр Петрович Керн. А с кем, как говорится, имею честь беседовать?!
-- Со мной, -- сказал коренастый седок. -- И с нами со всеми.
-- Этого мне недостаточно, -- ответил военинструктор. -- В том смысле, что мои бумаги -- вот, -- он протянул здоровой рукой копию своего приказа о вступлении в должность руководителя и мандат от рабочего комитета. -- А ваших документов я не видел. Я видел только ваше оружие. Я сомневаюсь, что вы умеете применять это оружие законно и с толком. И, как следствие, я и в самом деле вполне могу стать вашим палачом.
Парни с повязками всё-таки посрывали свои карабины с плеч. Керн флегматично указал им на безмолвные ряды строений за своей спиной.
-- Сочувствую вам, господа, но не советую. Вы и ваши лошади сейчас -- отличная мишень для ружейного огня залпами, и на такой дистанции полуготовая картечь в наших ружьях не успеет даже толком рассеяться, прежде чем поразит цель.
-- Красиво разговариваете, -- заметил пожилой. -- По-книжному. К чему это?
-- А к тому, -- сказал Керн, -- что вы, вижу, совсем тут отвыкли от человеческой речи. Хамство и казачья нагайка, право же, не лучший способ вести себя в гостях.
-- Это мы ещё посмотрим, кто тут в гостях... -- завёлся коренастый, но карабин всё-таки убрал.
-- А разве так не видно? -- удивился военинструктор. -- Вы у нас в гостях, конечно. Прошу вас привязать лошадей у коновязи и проследовать в мой кабинет. Только там... гм!.. пока что имеет место некоторый беспорядок. И, уважаемый Паша, прошу вас перестать тыкать в меня стволом карабина. Меня это нервирует.
-- Вы еврей, что ли? -- вдруг с удивлением спросил третий всадник с повязкой.
-- Откуда такой странный вывод?! -- удивился Керн.
-- Ну, во-первых, фамилия у вас подходящая. Во-вторых, разговариваете так смешно, вроде как одесский еврей в юморесках. И потом, вы только что ответили вопросом на вопрос, а это национальная черта.