-- Предки, небось, пили? -- продолжала допытываться женщина.
-- Почему вы так думаете? -- поинтересовался Керн.
-- Вид у вас того... простоватый. Так всегда бывает, когда родители пьют. Вы, наверное, и в тюрьме сидели, да?
-- Нет, -- улыбнулся ей Керн, -- не успел.
-- То-то и оно -- "не успел", -- кивнула женщина, вглядываясь в Керна с каким-то холодным сочувствием.
-- Разговорчики, Миладова! -- резким окриком прервала её Наталья Крестьянка.
Керн пожал плечами и двинулся дальше. Сзади почти откровенно перешёптывались: "сразу видно, из рабочего района... обыкновенный гопник... лицо бандита... да разве же нормальный человек палачом работать станет?.. наоборот, парня пожалеть надо... испортила его наша рассейская жизнь...".
-- Вы на них не обращайте внимания, -- шепнула в ухо Керну Наталья Крестьянка. -- Бабы -- они такие. Всегда посудачить любят!
-- А вы не препятствуете?
-- Если препятствовать, так тут вообще никого не останется. А эти -- и в столовой по разнарядке, и техничками, и в поле работают! Это мужики у нас стервозные сверх меры, бычьё одно!
-- В других женских бараках у вас такой же порядок?
-- Не в бараках, а в блоках. Здесь, между прочим, не тюрьма, а место для трудового воспитания нового человека. Но порядок у женщин везде образцовый, это да. Разве что девчонки в четвёртом иногда пошаливают, знаете, немножко так. Но за это у нас в пятый легко загреметь.
-- А в пятом... блоке? Там что у вас?
-- А, это для порченых. В половом смысле, понимаете. Ну, бывает, кто-то работал раньше по интимной части, или там просто опытом делиться любит. А у нас это не принято, распаляет нездоровое воображение. Видели наш лозунг? "Любовный роман -- всё ложь и обман!". Вот так-то, товарищ Керн!
-- Звучит как стихи, -- заметил Керн. -- А кто, собственно, придумал этот лозунг?
-- Тамара Фёдоровна, конечно. Она у нас по работе с населением.
-- А почему вы предлагали мне перемолвиться словечком с женщинами именно в блоке номер пять?
-- Они к мужчинам привычные. Понимают.
Керн только рукой махнул. Он не стремился пока что вникать в подробности сверх самого необходимого.
В блоки номер три и семь пришлось идти самому. Здесь на топчанах жили спокойные, много что повидавшие в жизни мужики. Про Керна они знали, что он палач, что он убил Бенедиктова и что скоро он примется за всех остальных. У Керна возникло ощущение, что это их нисколько не волновало.
-- Как судьба повернётся, -- говорили они. -- Чего тут дёргаться-то попусту! Всё одно -- человечеству крышка!
-- А вдруг не крышка? -- поддавшись искушению, вступил в спор Керн.
-- После ядерной войны -- всему крышка, -- резонно объяснили ему. -- Суди сам: ядерная зима -- раз, глобальное потепление -- два, всё отравлено радиацией -- три, жрать нечего -- четыре. Работать никто не хочет и не умеет -- пять. Какая разница, где жить и что делать? Ну, лет на десять, может, ещё хватит всей этой камарильи. Потом, глядишь, император какой-нибудь появится. Помучает оставшихся ещё лет сто, а там либо от рака все помрут, либо реки пересохнут. В общем, мы всё, что могли, уже сделали. Пожили -- и хватит, а как помирать -- так какая, мать её, разница?!
Однако, хотя в целом мужики и собирались помирать, в частностях индивидуальной жизни каждый из них проявлял немалую практичность. Среди них было заметно даже некоторое стремление к коллективизму, связанному прежде всего с совместным использованием орудий труда.
-- Я блесенок наделал, -- повествовал Керну один из мужиков, -- всю зиму ходили по очереди рыбу ловить. Тут в проруби хорошо на блесну идёт! Жалко вот только, морда у меня не задалась! Будь у меня морда, я б столько толстолобика брал! С толстолобика можно жиру натопить рыбьего, он вместо масла хорошо идёт. А на жиру уже и окунька поджарить можно, а?! Ты, если меня там приписали, ты блёсны за мной не выбрасывай, ладно? Они на следующую зиму мужичкам ещё и не так пригодятся! В следующую-то зиму, чай, консервы кончатся, жрать-то совсем нечего станет. А так, глядишь, ещё кто лишний годик и продержится, а?!
Керн попытался рассказать, что в городах и крупных сёлах жизнь, наоборот, налаживается, что рабочие комитеты и международные службы вовсю работают над новой организацией жизни, над спасением и восстановлением Земли, что у них это получается, пусть ценой огромных усилий, но зато с относительно малыми жертвами и при самых широких перспективах будущих побед. Мужики не верили, отмахивались. В этой жизни они ещё ни разу не видели никакой перспективы. Повседневность приучила их думать в терминах выживания, жить исключительно задачами сегодняшнего дня. Они жаловались друг другу на скверную, неустроенную и неопределённую жизнь даже в те благословенные прошлые денёчки, когда треть из них имела собственный "лексус" или "ауди". Эта жизнь требовала от них повседневной заботы о выживании, и виноваты в таком положении дел были все -- разумеется, кроме самих мужиков.
Администрацию мужики ненавидели зоологически, до судорог. Однако ненависть эта соседствовала с самым позорным, шкурным страхом, удерживавшим мужиков от какого бы то ни было открытого протеста. Керн сперва удивился -- как может такой страх соседствовать с открытым равнодушием к своей и всеобщей смерти? Его сомнения тут же были развеяны: мужики боялись не казней и расстрелов, а перспективы остаться без куска хлеба и крыши над головой.
-- Вон, волков голодных сколько вокруг бегает! -- поучал Керна тот, что остался без морды. -- Выпендрились и поубегали с коммуны, теперь жрут что попало целую зиму подряд! Белок жрут, воробьёв жрут, пропастину, пропади они пропадом! Как ещё от цинги не передохли! Нет, я отсюда ни ногой. Здесь вот крыша есть, картошка есть, авось, за лето и морда какая-нибудь заведётся. Буду тут жизнь доживать. Какая мне разница! Всё равно уж мало осталось, так хоть помру в человеческих условиях.
-- А как же администрация?
-- А перебить бы их к лешему с их трудовым воспитанием! На хрен они сдались?! Лозунгов понавешали, а барак законопатить на зиму не могут -- щели в полпальца, мать их...
Щели были законопачены, очевидно, трудами самих мужиков. Смесь из глины, мха и соломенной сечки покрывала изнутри бараки три и семь во всех местах, где отвалилась штукатурка.
-- От таких толку не дождёшься, -- говорили мужики про администрацию. -- Такие, как они, людям всю жизнь попортили, отродясь зарабатывать мешали. И Советский Союз они придумали. И войну устроили -- тоже они!
-- А вы не думаете, что я один из них? -- спрашивал Керн с тревогой.
-- Да ну на хрен! Ты -- человек серьёзный, деловой. Сразу видно -- работяга! Ты сюда работать приехал, у палача хлеб нелёгкий. Мы же всё понимаем! Кто выжить хочет, тому выбирать не приходится, может так случиться, что и в палачи при коммунистах пойдёшь. А эти уроды, они только языками трепать горазды. Сами куре голову свернуть не могут, если только не напугать их как следует!
-- И не напугали?!
-- А как напугаешь? Сам говоришь, в городе такие же сидят, как они. Рабочий комитет! Пришлют роту с пулемётами и положат всех в ров без разбору!
-- Так всё равно ведь помирать? -- удивлялся Керн.
Мужички качали головами.
-- Помирать тоже по-разному можно. Одно, скажем, дело: сижу я тут, а за мной приходят -- пожалуйте, мол, в канцелярию, а потом в подвал и на тот свет. Судьба! Ничего не попишешь, ничего не сделаешь. Сила солому ломит! А совсем другое дело -- скажем, мы бунт подняли, тут уж вы пришли и всех постреляли без разбору. Это значит, мы ещё и виноваты окажемся? Время сейчас такое, что если сам виноват, оно ещё хуже выходит. Сам себе срок сократил, значит, сам себе и пулю в башку вгоняешь. Нет, мы сопротивляться не будем. Крыша есть, еда есть... а на том свете не пойми ещё что предложат!
Керн переписал их без лишнего труда. Так переписывают машины на стоянке или загнанных в стойло лошадей.
-- А об этих у вас какое мнение? -- спросил его Лантанов, когда Керн вышел из седьмого блока.
-- Этим ещё пахать и пахать, -- ответил Керн. -- Нужно только придумать, как убедить их в этом.
-- Вот я и говорю, -- обрадовался Юрий, -- настоящий тягловой скот. Быдло! А туда же, лезут митинги устраивать... Мало я их плёткой! Мало!
В отдельном крошечном флигеле, под номером одиннадцать, жило духовенство. Такового числилось по канцелярской ведомости восемь человек.
Во флигеле не было туалета -- духовенство ходило на двор, в деревянную будку. Заглянув во флигель, Керн обнаружил там две трёхъярусных "шконки" уже знакомой ему самодельной конструкции. На нижнем ярусе сидели сытые бородатые мужчины и играли в шашки. Под одной из шконок здесь тоже жили: там лежал на ватнике ничком бритоголовый человек в оранжевой рваной одежде.
Керн, не вступая в лишние разговоры, деловито пересчитал обитателей флигеля.
-- Одного не хватает, -- сказал он. -- Куда восьмого девали, святые отцы?
-- Ахтырову третий месяц обедню служит, -- сказал нараспев самый молодой из бородачей.
-- Твою мать, -- проговорил дозорный, сопровождавший Керна, и закрыл дверь флигеля снаружи.
Так и закончился визит Керна в одиннадцатый блок.
Он хотел ещё посмотреть на подростковые блоки, но туда его не пустили. Эти блоки назывались "жилыми секторами" и имели свою нумерацию -- номер один -- для девочек, номер два -- для спецконтингента, номер три -- для мальчиков, номер четыре -- штрафной. Тамара Фёдоровна сказала, что сама представит все необходимые данные по подростковой части, и заверила Керна, что подростки не представляют никакой опасности для режима коммуны.
-- С точки зрения трудового и идеологического воспитания, подростки -- наш самый благодарный объект, -- уверяла она Керна. -- Мы даже обсуждали несколько раз, не доверить ли им часть контрольных функций. Например, в составе дозорного патруля подростку выдаётся ружьё. Он горд своим ружьём и готов выполнять приказы. Это суть небольшой военной игры, такой полезной для подростка, но она не должна быть слишком увлекательной: вся эта милитаризующая дисциплина вредно действует на творческую инициативу ребёнка. Как вы знаете, из трудовых коммун Макаренко не вышло ни писателей, ни поэтов, ни даже кинорежиссёров! А нам нужна новая педагогика, творческая. Но, с другой стороны, если человек не приспособлен к творческому труду, то творчески насиловать его совершенно ведь необязательно, его можно приспособить к разным другим функциям! Включая, конечно же, и функцию военную, правильно? Вот я думаю, товарищ Саша: что, если во время, свободное от ваших основных обязанностей, вы как бы выберете по моей рекомендации несколько молодых людей, которых можно обучить военному делу? Займётесь с ними разной дисциплиной, основами строя, обучите за своим и чужим оружием ухаживать? Это ведь было бы очень полезно! Когда Красная Зона победит, представляете, как будет красиво? Трубы, часовые, строй у флага. И среди всего этого -- мои воспитанники, выходцы из трудовой коммуны "Кузня Горящих Сердец"! Правда, это прелесть?
-- Выглядит интересно, -- дипломатично сказал Керн. -- А вот что это у вас такое -- спецконтингент?
Тамара Фёдоровна помялась немного.
-- Не очень важно пока что, -- сказала она наконец. -- Это имеет отношение к гостиорам. Раз вы про них знаете, не будет большой беды, если я расскажу немного. Но только не расспрашивайте меня специально!
Керн улыбнулся:
-- Я умею хранить секреты. Я же военный! Честное слово, я совершенно не стремлюсь проникнуть в ваши тайны. Даже не знаю, с помощью чего гостиоры собираются осуществлять своё тайное возмездие? Романтики ради, надо бы кинжалом!
Тамара Фёдоровна вспыхнула.
-- По-вашему, Саша, я способна справиться с кинжалом?! Вы меня не за того человека принимаете, ей-богу! Нет, у нас всё гуманно. Специальный быстродействующий яд. Даже самые слабые женские руки смогут легко подсыпать или впрыснуть его... Ну ладно. Не будем об этом. В принципе, я не должна это рассказывать постороннему. Идите-ка лучше в душ, а там пора и обедать. Время за полдень, обед будет в два, а пропускать политинформацию перед обедом у нас, кстати, тоже не принято.
В столовой перед обедом Керна поймал Кристаллов, отвёл в сторону.
-- Ну, как вам наш контингент?
-- Я вам сочувствую, -- честно сказал Керн.
-- Теперь вы понимаете всю необходимость дисциплинарных мер?
-- Быть может, начать с мер экономического характера?
-- Мы и так крепко закрутили им гайку, -- вздохнул товарищ Олег. -- Отобрать у них можно только еду и топливо. Но тогда они скорее восстанут, чем согласятся работать. Это иждивенцы, принципиальные паразиты, привыкшие к тому, что общество им всё даёт. С подростками ещё хоть как-то можно работать, но вот взрослое население... Это готовый материал для куркулей, не более того!
-- Думаете, если перестрелять треть, остальные возьмутся за ум?
-- Треть -- это много. Надо сперва выявить саботажников, пропагандистов. Начинать бить надо с них! Остальные -- стадо, они пойдут за любым вожаком, от которого не пахнет хищным... Но для начала вы должны сбить нам это стадо в кучу!
-- Вы отводите мне роль овчарки?
-- Это не самая плохая роль на свете, не так ли? Овчарка возвращает в стадо заблудших, охраняет от волков, не даёт в обиду пастыря. Защищает его жизнь.
-- Добрый пастырь и сам полагает жизнь свою за овец своих, -- заметил военинструктор.
-- Жидковаты мы для этого, -- возразил Кристаллов. -- А роль овчарки у вас получается прекрасно. Второй день подряд никаких провокаций, никаких выступлений и побегов. Вас боятся! Если б ещё не эта девица, удравшая прямо к куркулям с нашими планами под юбкой!..
-- О, как романтично! Шпионаж?!
-- Да нет, обычное упущение. Ваш новый приятель Юрка Лантанов разоткровенничался при ней в столовой. Она быстро поняла, что к чему, и не дала Юрке шансов испытать на ней своё новое изобретение.
-- Какое изобретение?!
-- А он не хвастался? Тогда неважно. Главное -- она удрала, и теперь куркули будут относиться к нам, мягко говоря, с настороженностью. Ну и хрен с ними, пусть относятся, -- с неожиданной злобой прибавил он. -- Вот когда вы нас всех натаскаете как следует по людям стрелять -- тогда мы от этой нечисти точно камня на камне не оставим. Пользуются, понимаешь, нашим добром! Этих мне как раз совсем не жалко... Пойдёмте, однако, в столовую, товарищ Керн. И не обижайтесь на овчарку. По нынешним временам это комплимент -- быть овчаркой среди баранов, ослов, глухих тетерь! Или вы собак не любите? -- прищурился на него товарищ Олег.
-- Скажем так: отношусь к ним нейтрально, -- ответил Керн.
-- А раз нейтрально, так в чём проблема? Давайте за стол...
Обед, как и говорила Тамара Фёдоровна, начался с политинформации. Выступал товарищ Марат -- худощавый юноша, невзлюбивший Керна и брезговавший его обществом. Он поведал собравшимся, что в Парагвае идут революционные события, и что, хоть в Парагвае и нет пока что Красной Зоны, но, судя по всему, что-то похожее на Красную Зону там, несомненно, есть. После него взяла слово Тамара Фёдоровна и рассказала, что светлая идея Красной Зоны есть идея, несомненно, русская, так как только русский народ-богоносец мог взяться вернуть царство божие на земле, осеняя себя вместо крестного знамения светом красной звезды Марс. Связано это было с тем, что русские напрямую происходят от древней крито-индийской цивилизации.
-- Поэтому многие из нас и носят теперь русские имена, в знак принадлежности к старейшему и славнейшему из родов человеческих, не загрязнённому чуждой кровью -- к роду Ноева сына Иафета, основателя микенской культуры, -- завершила она своё выступление, полное скрытой страсти.
Встав на возвышение в углу столовой, она, Юрий Лантанов и ещё один юноша, также воздерживавшийся от приёма Керна в администрацию коммуны на утреннем совещании, пропели торжественную песню на незнакомом военинструктору языке. Товарищ Олег, любезно наклонившись к уху Керна, пояснил, что этот торжественный гимн называется "Йогиня и Богиня", посвящён таинству рождения живой Вселенной и исполняется только на санскрите перед обедом во вторник.