Львова Лариса Анатольевна
Тупой Мудак
Насквозь мокрые кроссовки казались булыжниками, привязанными к ступням. Женька Славгородский по прозвищу Гений, бывший студент художественного училища, в мрачном настроении шагал под проливным дождём к парковому павильону, который стал заброшкой ещё в прошлом веке. Город за три с лишним столетия расползся вдоль реки, перебрался через неё, оставив позади себя пустыри, лесочки, поднявшиеся на месте скверов, "благородные" и не особо развалины.
Женьке уже неделю негде было ночевать. Он задолжал серьёзным людям, и они желали получить хоть что-то, даже если бы пришлось грохнуть Женьку в назидание другим.
Впереди, в дождливом сумраке, забелел остов павильона. Время и местные варвары давно освежевали постройку. Но Гений находил в ней необъяснимую прелесть. А если учесть, что останки советского барокко служили ему укрытием от очень, очень гнусной реальности, то развалины были бесценны.
Бомжи обходили заброшку стороной. При всей неразборчивости они были весьма щепетильны в выборе ночлега. А этот парк слыл весьма негостеприимным местом. Или гостеприимным наоборот: именно в нём после таяния снегов находили больше всего "подснежников", в том числе и бродячих животных. Как будто они стягивались к павильону, чтобы умереть. Да и многих жертв насильственных преступлений обнаруживали у руин. Бомжи могли бы считать их своей вотчиной. Однако не считали. И Гению это было на руку.
Ливень стих, и ненастье внезапно кончилось, точно кто-то в гневе разметал обложные тучи. Выглянуло солнце, плеснуло на сырую землю раскалёнными докрасна лучами. Запарило. По-настоящему банная жара заставила частить Женькино сердце.
Он остановился, едва сдерживая дыхание от какой-то адовой красоты. Меж тёмных громадин тополей возникла дымка. Закат, оказавшись в ловушке арочных оконных проёмов, зажёг в них багровое пламя.
В голове закрутились мысли про кровавое зарево, про дурную славу этих мест. Но Гений сплюнул на траву и зашагал дальше. Если обоснуется у друзей в городе, сменит кроссовки на белые тапочки. В лучшем случае. А здесь он провёл пять ночей на почти целом матрасе под местами уцелевшей крышей. И ничего не случилось.
Женька распалил жаровню, когда-то кем-то оставленную в павильоне, вскипятил воду в кастрюле с оббитой эмалью. Заварил "Ролтон", извлёк из рюкзака банку пива, которую пожертвовал дружок совсем не из лучших побуждений -- на тебе, только отцепись со своими проблемами.
Последний луч мигнул на стене и погас. Гений засмотрелся на угли, на сумрак за пустыми окнами.
Лапша и пиво закончились гораздо быстрее, чем этого требовали желудок и душа.
Одиночество, помноженное на бездомность, породило какое-то странное чувство, словно Женька завис над пропастью. Миг -- и его кости раздробятся после падения, жуткого в своей стремительности, и удара о дно. Вообще-то вся его жизнь была таким падением.
Из тёмного угла послышался шорох. Женька не из трусливых, но вздрогнул. Швырнул на звук пустую банку. Она звонко цокнула о камень и покатилась по полу. Здесь никого и ничего нет. И быть не может. Под ложечкой шевельнулось что-то холодное: а вдруг?.. Но расклад таков: боишься -- иди к заимодавцам в лапы. Остаёшься - не бойся.
Однако пора на боковую. Гений отложил думы и переживания на утро одного из следующих дней и завалился спать. Сразу отключиться не удалось. Сквозь дрёму привиделось нечто странное.
На арочных окнах колыхался тюль. Откуда здесь занавески? А они всё надувались пузырём и опадали, словно чей-то вдох-выдох.
"Нет, это не ветер", - решил Женька.
Кто же дышит из непроглядной ночи прямо в его убежище?
Прозвищем Женьку наградили не зря. Воображение, которое не смогли обуздать преподаватели художественного училища, и страсть к копанию во внутренностях мира тотчас создали образ Гигантского Рыла. Вот сейчас язык, мокрый от слюны и разящий зловонием, отодвинет тюль, вползёт в павильон, подберётся к Гению и зацепит его. Женька налипнет на синюшные сосочки и тёмные бороздки, побарахтается и затихнет, позволив утянуть себя в пасть.
Женькина челюсть задрожала, а изо рта вырвалось "ава-ва-ва". Но он прекрасно помнил, что если ему явится кто-то вроде Тупого Мудака, Безликой, Кошачьей Морды, то нужно просто "отпустить" воображаемое, как бы отодвинуть его от себя и представить, как пугающая картинка тает, растворяется, исчезает.
Гений так и поступил. И призрачное Гигантское Рыло покинуло его голову. Исчезли и тюлевые занавески. Ночь стала ночью, а Женька -- бесприютным, безработным, загнанным бедолагой. Но при ясной башке и без глюков перед глазами.
Однако снаружи павильона кто-то был! Гений знал это так же точно, как то, что неплохо бы затаиться, а не испытывать судьбу на предмет получения премии Дарвина*. Но все Женькины поступки были противоположны знаниям.
Он тихонько поднялся и в одних носках, стараясь не зацепить крупный мусор, направился к пустому проёму. Остановился возле обломанного мраморного подоконника.
Так и есть -- пока что невидимого посетителя заброшки выдало шумное дыхание и странные звуки вроде всхлипов. "По ходу, девчонка", - решил Гений.
И что теперь делать? С голодухи в Женькином паху было так же грустно, как и в желудке. Так что вариант "согреем друг друга этой ночью", скорее всего, отпадал. А вот быть застигнутым вместе с гостьей её преследователями -- более реально.
Он значительно кашлянул.
Под окном ахнули и заскулили.
Точно, девчонка.
Женька перегнулся через остатки подоконника.
Луна фонтанировала анемичным светом, который, долетая до земли, рассеивался, тускнел и превращался в чернила. Но Женька разглядел два колечка на руках незнакомки, которыми она прикрывала голову.
- Эй, не боись, - негромко сказал Гений, и девчонка вздрогнула. - Давай сюда, здесь никого, кроме меня.
Он сам не понял, почему предложил влезть в окно, хотя можно было спокойно войти либо в пустой дверной проём, либо в дыру развалившейся стенной кладки.
А девица оказалась лёгкой на подъём -- мгновенно подскочила, подошла к окну, поставила босую ногу на выступ, уцепилась за руины. Через миг перед Гением предстала её мордашка. Очень даже симпатичная, кабы в свете луны её губы не были черны, а вокруг глаз не залегали такие же тени.
Женька поглядел на хрупкие ключицы, костлявые руки, ввалившиеся щёки незнакомки и окончательно решил, что он сегодня точно обойдётся без секса. И вообще проявит великодушие -- места для ночёвки много, и запасная бутылка воды имеется.
Он подхватил девчонку под мышки, помог взобраться на подоконник. Она была холодной и скользкой, как рыба. Когда завернулся подол, обнажились голубовато-жёлтые бёдра с тёмными следами пальцев.
"Чёрт, её не так давно хорошенько отодрали. Только жертвы изнасилования мне здесь не хватало", - подумал Гений и сразу же пошёл к своему матрасу, незаметно вытирая руки о штаны. Не то чтобы он был брезгливым ненавистником жертв половых преступлений, но вот поди ж ты -- недавнее сочувствие к девахе сразу улетучилось.
Девчонка слезла с обломков и робко пристроилась под ними же. Обхватила руками предплечья и затряслась.
- Пить хочешь? - сурово спросил Женька.
Незнакомка, уткнув острый подбородок в грудину, еле заметно кивнула.
Гений достал бутылку, хотел уже бросить её девчонке, но раздумал, налил воды в сто раз использованный пластиковый стакан, поставил возле несчастной и снова уселся на хозяйское место.
Она взяла стакан и чуть было не выплеснула половину -- её рука просто ходила ходуном. Но напилась, пролила совсем немного. Её светлое платье, не по погоде лёгкое, порозовело на груди.
Здорово же беднягу отделали! Поди, зубы выбили, ублюдки... Женька устыдился собственной жалости и вдруг вспомнил про неприкосновенный запас -- банку сардин и упаковку сухарей, которые были им зарыты в первую же ночёвку под горой мусора в самом сухом углу павильона. Вообще-то он запретил себе даже думать о спрятанной еде, потому что впереди маячили не меньшие лишения, а совсем наоборот. И ещё побег в соседнюю область, который откладывать нельзя. Может, предложить девахе поесть? И, удивляясь собственной доброте, Гений спросил:
- Как зовут-то? Пожуёшь немного?
Девчонка вскинула на него взгляд, испуганно вытаращилась, положила руку на шею и просипела:
- Маша...
Женька потопал к тайнику, вытащил банку, открыл и, положив на сухарик сардинку, подал Маше.
Она поднесла угощение к губам и застыла, потом очень осторожно стала кусать сухарь, мусолить еду во рту, и сердце Гения снова пронзили жалость и стыд за себя. Знал ведь, каково есть твёрдое, когда во рту свежие раны. Он даже зажмурился, чтобы вдруг не прослезиться. Ну и сволочи те, кто поиздевался над девчонкой! Как ей помочь-то? В больницу нужно.
И тут Гению пришла мысль о справедливом возмездии насильникам, что было очень странным: он сам не признавал никакой нравственности и "победу добра" считал самой большой ложью, до которой за века моралфажества докатилось человечество. Всякие там дружба-любовь-благородство заканчиваются тогда, когда перед индивидом встаёт задача сохранения собственной шкуры. А миром правит выгода.
Женька отправился думать на свой матрас.
И проснулся утром.
Маши уже не было. Под мраморными обломками, где она сидела, чернели, облепленные мухами, остатки угощения.
Запланированный побег в соседнюю область придётся отложить. Нужно узнать всё про эту Машу. Она ведь вернётся. Не днём, ночью. Без Гения ей никуда. На него одна надежда.
Вот что за бред лезет в его голову? На что ему девчонка-подранок? Как и, главное, чем он поможет Маше? У самого проблем не меньше. Базара нет, жалко деваху. Но ведь она какая-то мутная. Точно вода в луже. Взяла и сбежала, не попрощавшись.
А вдруг девчонка вроде Кошачьей Морды или Тупого с Безликой? Просто глюк, картинка в его мозгу, травленном всем, что можно было достать бывшему студенту художки.
Гений покосился на мусор у подоконника. Нет, Маша ему не привиделась. Эх, пожевать ещё сухарика на дорожку да двинуть в народ. То есть знакомых возле "точек" поискать -- тех, которые не сдадут и помогут. Разжиться бы деньжатами, на худой конец, продуктами.
Женька присел на корточки возле тайника. Вот зараза! Спёрла сухари!
Но присмотрелся к вывернутой куче и обомлел: среди буро-рыжего месива переливались поделочные камни.
Пальцы Гения заскользили по их поверхности, вызнавая текстуру материала, ощущая его скрытые свойства. Голова заработала чётко и ясно, как в моменты вдохновения. А душа то замирала, то воспаряла, откликаясь на каждый перелив света в сколах и неровностях.
Женька разом позабыл обо всех проблемах и стал думать. Вовсе не о "чудесатом" обращении сухарей в камни и не о том, была ли подмена делом рук Ночной Маши. Гений полностью вытеснил Женьку и рассуждал: вот этот камень станет геммой с изображением Кошачьей Морды. Два круглых вкрапления золотисто-зелёного цвета с чёрными поперечными трещинками -- точь-в-точь глаза. И так же светятся в полумраке угла павильона. Уши можно вытесать.
Ба! А этот можно почти не обрабатывать! Он прямоугольный, как проём двери. Вырезать силуэт Безликой по светлому пятну, да и всё. Оно как раз нужной формы.
Отправив на задворки сознания весь мир, Гений стал колдовать на будущей Кошачьей Мордой. Как ни странно, камень легко поддался подручным средствам, которые Женька выбрал среди мусора.
Он не замечал ни времени, ни голодных спазмов многострадального желудка. Минуты и часы, предметы - камень, лом металла и кирпичи - слились и завертелись в безумии творчества. Гений очнулся, когда оранжевый, как апельсин, закат лизнул стену развалин и оживил кошачьи глаза.
Да, это была она -- Морда, когда-то чуть не до смерти напугавшая его в съёмной комнате.
Несколько месяцев назад Гений оказался в ветхом, загаженном жилище со стойким запахом мочи и помоев только потому, что владелица никому не могла его сдать. Вот и пришлось ей отдать ключи Женьке за половинную предоплату. Он прекрасно знал, что не заплатит остаток. Да и хозяйка, похоже, догадывалась, но была вынуждена рискнуть.
В первое же утро он проснулся весь в клочьях шерсти. А на потолке, стенах темнели отпечатки кошачьих лап. Кроссовки пришлось выбросить, хоть и жалко было. Хорошо, что в ту пору у него имелись туфли.
Но и им пришёл конец. Более того, в коробке чая обнаружились зловонные катышки. Женька поклялся выследить тварь и содрать с неё шкуру.
По уверениям соседей, в подъезде котов не было. А форточку Женька держал закрытой, несмотря на въевшуюся в стены вонь. Он не стал тушить свет, прилёг на раздолбанный диван и погрузился в ожидание, потягивая косячок.
Казалось, только на миг смежил веки. А когда открыл глаза, некоторое время не мог вздохнуть от страха.
Морда покачивалась на уровне груди, зрачки пульсировали, из пасти раздавалось шипение.
У Женьки ещё два дня болело горло после крика, которым он разбудил не только соседей, но и весь двор из четырёх домов.
Соседи -- пожилая пара -- успокаивали его, мол, хозяйкина тётка всего-то две недели пролежала, пока они не приехали с дачи и не вскрыли дверь из-за запаха. А тварь сразу убежала, её и не искал никто. Ну не может же только из-за этих событий мерещиться всякая чертовщина?
Но Женька по глазам соседей видел, что знали они намного больше. Или, наоборот, не знали, что у одинокой бабки есть родственница. Поди, польстились на лишние квадратные метры.
Морда ещё трижды пугала его, но выручала, видимо, тапочка, за которую инстинктивно хватался Женька. Всякий раз Морда прижимала уши и стремительно исчезала...
И как только ему удалось справиться без приводного станка? Положим, абразива в павильоне было предостаточно. Но что заменило вращение диска? Вообще-то неважно.
Гений залюбовался работой. Насладиться ею в полной мере помешало заурчавшее брюхо. Нужны денежки. Не попытаться ли продать вещичку? А что - чем Морда не товар?
Так он и сделал. Вытащил из рюкзака маскировку -- оранжевый жилет дорожной обслуги, мятую кепку. Лучший способ отвлечь чужое внимание от своего лица -- спецодежда. А потом резво потопал на "пятак", стихийную барахолку на окраине, полностью уверенный в том, что сегодня ему ничто не угрожает.
Горделивый кураж туманил голову, ноги быстро переносили через свалки, а руки бережно сжимали гемму.
Однако на "пятаке" было безлюдно. Ветер, снова нахлебавшийся небесной влаги, предвещал ненастье, швырял пустые пакеты, сёк лицо мелкими дождинками.
Женька нашёл в кустах пустой ящик, уселся, положил на колени Кошачью Морду. Зелёные с янтарным отливом глаза слабо флюорисцировали, зрачки ритмично сужались и расширялись.
- Ой какая кошечка! - раздался капризный голосок. - Хочу-хочу...
Женька даже не поднял головы.
- Сколько просишь за гемму? - спросил почти знакомый бас.
Женька, видимо, обалдел, потому что зло брякнул:
- Тонну зелени.
Ну какой идиот купит вещицу, красная цена которой -- пятьсот рублей, по сотне за каждый час работы? И трижды идиот столько заломит за безделушку. Женьку раздирали потребность в деньгах и желание оставить Морду себе.
Он не услышал, о чём сначала шушукались, а потом в крик спорили двое поздних покупателей; не подумал, откуда они здесь взялись в такой час. Да что там, он словно бы пребывал совершенно в другом мире.
Машинально принял пачку купюр, небрежно сунул её во внутренний карман ветровки и долго не мог расстаться с Мордой, пока девичья рука, сверкнув кольцами и браслетами, не выхватила её из онемевших Женькиных пальцев.