И все же утром Ати понял, что выспался. Надевая один из многих нарядов, которые привез, чтобы не посрамить Фер-Сиальце, он ждал знакомства с Советом с ясным умом. Они встретились с отцом в обеденной комнате, а вскоре прибыл Арфе Чередис. И четверть часа спустя снова повез их по улицам, теперь пустым совершенно.
Дорога шла все так же наверх. У самой вершины, там, где дома Гиданы, и в порту опрятные, становились высокими, стройными и почти невероятно прямыми, повозка выехала на площадь. В центре стоял фонтан, с едва слышным журчанием изливая из пастей статуй воду. Ати присмотрелся к одной и узнал. Шестикрылый, златозубый, с мягкой шерстью на брюхе и хитрым прищуром многих глаз, то был зверь Це. Изваяние, впрочем, являлось всего лишь миниатюрой. Настоящий зверь окольцевал бы всю площадь своим длинным хвостом.
Арфе Чередис заметил внимание Ати.
- Говорят, он рождается из подземного огня. А жить выбирает в воде. Умирать же снова приходит на землю, и замыкает так круг. Прошло много лет с тех пор, как последний плескался в нашем заливе.
Позади фонтана, над темным проходом во двор, стоял дом, выше и строже всех прочих. Почти черный накануне рассвета, удивительно молчаливый. Казалось, он не хотел привлекать к себе внимания - но в том не мог никак преуспеть. Дом поглотил путников, подмял под себя. И пока они проезжали под ним, Ати гадал, что же увидит внутри.
- Не беспокойтесь о дарах, Совет их получит, - предупредил Арфе, когда они ступили на землю в колодце двора. Слуги уже снимали с повозки свертки, присланные Фер-Сиальце. - Важно сейчас - передать соглашение.
Фонари как раз погасили, и в утренних сумерках было не рассмотреть всех знаков на узких, в два человеческих роста дверях. Однако лестницу за ними осветили ярко, и те же знаки нашлись на коврах. Они повторялись, иногда сплетаясь друг с другом, а иногда - окружая герб города. Ати вспомнил, что знаков одиннадцать - по числу членов Совета. Каждый - символ подвластного тому ремесла. Ведь Совет правил всем городом, а значит, весь город он знал.
Серые Одиннадцать собирались не каждый день. Не каждую неделю даже. О новом сборе город извещали заранее, и всякий, кто хотел обратиться с прошением, знал час, к которому придет. Поэтому еще вокруг было так безлюдно: ни эти залы, ни лестница никогда не знали толпы.
Наверху лестницы ждали еще одни двери, охраняемые, как и внизу, двумя тихими стражниками. Чувствовалось, впрочем, что, случись потребность, подкрепление рядом и придет на помощь. Возможно, из-за еще одной, тенями задрапированной двери.
- Болус и Атех Кориса, по делу свободного города Фер-Сиальце, - своим обычным негромким, очень ясным голосом проговорил Арфе Чередис и вступил в пределы зала.
То, что они стали первыми, кого совет принял в тот день, говорило о многом. Большая честь - хоть честь и недолгая.
Потом Ати удивлялся не раз, вспоминая, как скоро пролетела та встреча. Хотя он мог бы предвидеть это, угадать по первому явлению Арфе, который был, возможно, не только сопровождающим, но и предвестником, путеводным знаком на дороге в чужую страну.
Предвестником Арфе оказался и в другом еще смысле. Серые Одиннадцать не любили праздных взглядов, и углубления ниш, в которых они сидели, в просторном, скупом полумраке зала не давали увидеть много. Однако Ати заметил, как похож наряд их проводника на наряд одного из таких разных членов Совета. Черный и серебро, маленькая шапочка и мягкие сапоги. Знак над нишей изображал белую птицу в двойном круге, и Ати запомнил его, чтобы подсмотреть значение в книгах.
После краткого обмена приветствиями отец поставил шкатулку с соглашением на стол, отделявший Совет от просителей.
- Одиннадцать благодарят семью Кориса за проделанное путешествие, - сказала одна из ниш. Случайная ли? Не узнать. В ней был грузный человек в темно-красных одеждах, с тяжелым и мрачным лицом. - Мы прочтем и соберемся снова - чтобы обсудить пожелания Фер-Сиальце.
Именно в этом заключались исключительность полномочий отца, именно это делало его в глазах всех таким важным. Он - редкость немыслимая - мог говорить за правителя.
- А пока - осмотрите город, отдохните и не чувствуйте ни в чем нужды. Все, что понадобится вам, вы получите.
Отец низко поклонился, и вслед за ним - Ати. Обычай неместный, но и жили они не в Гидане. Потом были слова прощания, после - долгий спуск по укрытой коврами лестнице. И, наконец, снова двор и рассвет.
Прошел день, миновал следующий. Луна истончалась ночь за ночью, а отдых все длился. Город не забыл, впрочем, о своих гостях. Сопровождаемые Арфе - или кем-то другим, когда тот бывал занят, - они осмотрели окрестности. Посетили рудники твердой сини: подземные шахты вились и вились, проникая в земную глубь. Душный разреженный воздух и сотни рабочих, изымавших руду, произвели на Ати тягостное впечатление. Но было в этом еще и величие - сколько лет велась добыча, как длинны были шахты, сколько скрывалось по-прежнему в них драгоценнейшей сини. Двести лет назад, когда Мелоль извергся и засыпал все пеплом, Гидану восстановили на том же месте только из-за близости рудников.
Арфе отвез их также к подножиям вулканов, показал храмы и здания города, верфь и товарные склады. О каждом месте он мог рассказать что-то редкое, такое, о чем не было в сундуке Ати. А ведь тот прочел теперь, добравшись до Гиданы, оттуда то, что не успел прежде.
Казалось, их проводнику известно все и обо всем. Но ему и положено было. Белая птица в двойном круге оказалась символом знания.
Знания, однако, не только книжного. И, глядя на Арфе Чередиса, когда тот ехал рядом, пил свое извечное вино или останавливался вдруг - сразу и весь, - заметив что-то нежданное, Ати чувствовал трепет нового уважения. Ведь человек этот собирал в копилку сущность вещей. Он - и подобные ему в Гидане.
Теперь, когда новизна впечатлений утихла, Ати не мог не помнить ночного разговора на корабле. Хотел расспросить - но о чем, сам не понимал до конца, а потому спросить не решался, и Гидана стояла над ними отсроченным обещаньем ответа. Каждый поворот, каждая рассказанная Арфе история только добавляли к смутному бремени тайны.
Что произошло здесь? Слова Меддема Зарата, которым Ати не придал когда-то значения и которые надолго забыл, обрели новые смыслы. Лайлин занимался чем-то - "в Гидане и других многих местах". Но почему из всех дядя вернулся в этот именно город? Был ли он по-прежнему мёртв? Сумел ли спастись от твари, что убила Карраш? Но раз участь его, по словам Арфе, была незавидной, значит, случилось что-то еще.
Город, казалось, тоже приглядывался к гостям. Внимание было не всегда дружелюбным, не всегда даже полным вежливого безразличия. Обрывались разговоры и слышался шёпот. Некоторые, объяснил Арфе, не рады заключаемому соглашению. Но он сказал как будто не все, и эта недоговоренность зияла, как брешь, в череде его многословных рассказов.
Однажды два человека, с виду небедных, двинулись к повозке, но остановились, не найдя в себе смелости. Цветастые их одежды выделялись среди скупых нарядов Гиданы.
- Это младшие сыновья семьи Кезанис, - в обычной своей манере поведал Арфе. - Теперь, когда глава дома мертв, наследники, что есть сил, делят богатства. Сложная задача, и хватит не всем. Ведь часть наследства давно истрачена.
- Кезанис? - оживился отец. - Я помню, брат мой, Лайлин, был у одного из них советником.
Но Арфе уже отвернулся, а в следующий момент повел рассказ о домовом храме редкостной красоты (мрамор и жадеит, немного золота), что скрывался в особняке напротив.
И вот, наконец, когда ожидание новостей от Совета стало из привычного утомительным, настал день новой встречи.
- Одиннадцать прочли соглашение и готовы говорить о нем. Они примут первых просителей на рассвете, а к полудню закончат - чтобы увидеть вас, - известил Арфе. - Готовьтесь, возможно, беседа продлится до ночи.
Ати взглянул на отца - и увидел, как тот нахмурился. Но ведь обсуждение и не могло пройти быстро? Так Ати утешил себя.
Однако следующий день выдался трудным и долгим. Зал, где собирался Совет, при свете солнца остался все так же сумрачен. Высоко под потолком сочились уличной ясностью стекла, всех оттенков синего. Искусно сделанные, узорчатые, они, тем не менее, были почти непрозрачны. И все же Ати поднимал к ним глаза не раз и не два, пока сидел перед Советом. Украдкой - чтобы не выказать неуважения. И даже тогда старался не упустить ни слова.
Говорил, в основном, отец. Он - и человек в красных одеждах. Страница за страницей, товар за товаром бились они над соглашением. Каждый тянул на себя. И хоть Фер-Сиальце доверил Болусу Кориса знание о том, как далеко готов отступить от написанного, даже эти пределы мнились Совету порой чрезмерными. Два раза в обсуждении делали перерыв, и Ати с отцом покидали зал, чтобы утолить жажду и голод и дать время Одиннадцати. Потом возвращались - и начинали по новой.
Могли ли города не договориться? Была пара тяжелых, упрямых моментов за эти часы, когда взаправду казалось: могли.
Потому, когда все закончилось, Ати поверил не сразу. Он все ждал, что спор вот-вот продолжится, что найдется еще один какой-то вопрос, а вслед за ним - и другие. Но Одиннадцать поднялись с мест, и человек в красном кивнул писарю. Тот отложил грифель.
- Завтра мы поставим печать.
В этом обещании содержалось все то, за чем они плыли в Гидану. И, хоть нельзя радоваться еще не свершившемуся, спускаясь по лестнице, отец улыбался. Улыбкой усталой, но вовсе не обессиленной.
Назавтра печати были поставлены. И сразу же начались сборы: ведь Фер-Сиальце ждал новостей. Однако, как бы ни был строг и сдержан Совет, для него соглашение тоже значило многое. Послов, его обеспечивших, следовало отблагодарить - прощальным застольем.
- Да, это то, что мы заслужили! - воскликнул отец, развернув приглашение. Ати, видел, впрочем: тот вовсе не готов еще отдыхать. Но в чем крылись причины недоверия, не понимал.
Тем более, что так изобильно оказалось застолье. Пели певцы и скользили вокруг танцовщицы. Серебристые флейты - такие легкие, такие прозрачные, - трогали душу невесомыми пальцами. В Фер-Сиальце были в ходу другие совсем инструменты, и музыка, которую играли тем вечером, еще долго звучала в памяти Ати.
Он заметил, однако, что отец мало пьет и весел только для вида. Ждал ли тот какого-то напоследок подвоха? Опасайся чего-то конкретного, Ати бы предупредил. Но, похоже, определенности не было. Похоже, отец просто не мог до конца поверить, что все завершилось удачно. Или чувствовал угрозу, но причины не знал.
Ати же, хоть и перенял часть родительской осторожности, вовсю изучал эту новую для него, праздничную Гидану. Собирались здесь иначе, чем в Фер-Сиальце, и держались более обособленно. И нашлось много еще больших и малых отличий, которые он бережно сохранил.
Особенно ему запомнилась девушка, подносившая в тот день вино. Их таких было несколько, но именно эта оказалась настолько черноволосо гибкой, именно эта поглядывала на Ати украдкой - но вовсе не тайно. Встретилось в ней что-то, не встречавшееся ему прежде, а может, прежде лишь не замеченное. Сможет ли быть такой Улинат, задался нежданным вопросом Ати, но ответа в себе не нашел.
- Почему Одиннадцать называют Серыми? Ведь они одеты в разные цвета, - спросил он на обратном пути сопровождавшего их в предпоследний раз Арфе. В книгах об этом ничего не писали, как о самой собой разумеющейся, и так понятной всем вещи.
- Они - город. А ты видел цвет города, - отозвался Арфе.
И на этом умолк.
Гидана, словно чувствуя, что они скоро покинут ее, была темна, задумчива и немного печальна. Свежий вечерний ветер дул в спину, спускаясь вместе с ними по склону. Как хороши были в тот день улицы, как загадочны дома из дымчатого камня с высокими, узкими окнами! Виденные много раз, они так и остались неузнанными. Ведь для того, чтобы понять место, нужно прожить в нем не месяц и не два.
Попрощавшись с Арфе, видеть которого тоже было накануне разлуки грустно, Ати с отцом еще час провели за беседой, обсуждая грядущий отъезд. Назавтра предстояло много мелких, но не утомительных дел. Наконец, отец поднялся, чтобы идти в свои покои. Ати примеру последовал, ненадолго лишь задержавшись.
Войдя в спальню, он какое-то время стоял, не раздеваясь. Ветер играл занавесями, а неверный свет ламп только усиливал мнимую переменчивость комнаты. В отличие от отца, Ати на застолье от вина не воздерживался, и легкое опьянение добавляло изгибов теням. Он развязал кушак и снял верхнее платье, сложил на крышке сундука. Снял кольца и ожерелье из хризолита и серебра. Задул лампу - и тут занавеси шепнули:
- Атех.
Как будто еще один порыв ветра. Но то был не ветер и не игра сознания.
- Атех, - настаивал бесплотный голос.
Голос, однако, знакомый. Хоть и переменившийся.
Осторожно, стараясь ступать как можно тише, Ати подошел к окну. Отдергивать занавесь, впрочем, не спешил. И только когда его окликнули в третий раз, отвел в сторону прохладную ткань.
Поначалу Ати казалось, что двор за окном пуст. Легко покачивались в безлунном мраке растения: деревья и кустарники, большие съедобные цветы на многоярусных клумбах. Но потом он понял, что не туда смотрит. Он искал Лайлина в саду, потому что не видел его перед собой. А нужно было повернуться направо. Там, вцепив пальцы в решетку, приникла к стене бессильная тень.
Не человек - ворох грязной одежды. Слои и слои ее укутывали собой что-то, о чем лучше не знать. Ати, однако, чувствовал в ночной свежести запах. Целую историю запахов, впитавшихся в эти лохмотья за годы странствий, но под ними - один, несомненный. Дядя пах порченым вяленым мясом.
Надо было сказать что-то, но Ати предпочел ждать. Что бы ни пришло к нему, как бы оно ни проникло в надежно запертый двор, свою цель оно знало. А раз так - ему начинать.