Она запустила пальцы в и без того спутанные волосы и дернула за них, а потом обернулась к дому. Подвижность, оставив на секунду черты, увела с собой и половину суматошливого очарования.
- Поговорить, говоришь?
- Да, - кивнул Ати. - Если господин Зарат не очень занят.
Женщина расхохоталась, и жизнь снова наполнила ее.
- Не очень занят? Не очень занят? Господин Зарат занят всегда. - Смех оборвался. - Но заходи. Пусть он сам решит, сколько будет тебя слушать.
Она потянула ворота на себя и заперла их, стоило только Ати войти.
- Меня зовут Карраш. Иди за мной.
И они пошли. Вблизи, не ограниченный рамкой ограды, дом подавлял. Сложенный в форме креста, он имел всего один просторный этаж и, в центре своем, над самым перекрестьем, надстройку, которая и казалась с улицы башней. Монолитный, с толстыми стенами, он походил на крепость. Ей, возможно, и был. А еще, под землей, - мертвецкой. Этих помещений Ати, впрочем, надеялся не посетить.
Карраш хрипло шепнула что-то слугам перед тем, как открыла для гостя дверь. Ати не решился рассматривать их, но почувствовал с обеих сторон неприязнь, давящее нежелание пускать постороннего.
Внутри было неожиданно светло. Высокий потолок и белые без росписи стены.
- Жди меня здесь. Я сейчас, - наказала Карраш и исчезла.
Даже в мыслях Ати не ослушался бы ее.
- Он согласен тебя видеть, - объявила она минуту спустя. - Иди.
И убежала, будто ее и не было.
Одиночество охватило Ати в этом просторном пустом коридоре. Он выглянул в окно, но тут же отвернулся: так мало было видно дня. Тогда, крепче сжав дядину шкатулку, он двинулся вперед.
- Болус не говорил, что у него будет ко мне дело. Хотя мог бы сказать.
Меддем Зарат встретил его на пороге комнаты: силуэт по ту сторону занавеси.
- Мог бы...? - Ати разом забыл слова, которые приготовил. - Вы с отцом друзья?
- Друзья? - Зарат откинул занавесь. - Нет. Он знает, кто я, я знаю, кто он, и мы были в одном месте перед его отъездом. У ростовщика. Он видел меня и мог предупредить. Но не стал.
Бальзамировщик не насмехался, не выговаривал, просто фраза за фразой восстанавливал прошлое. Пока то не встало рядом с ними, такое же реальное, как тогда.
- Приветствую почтенного Меддема Зарата! - поклонился Ати и извинился: - Отец не знал, что нам нужны будут ваши услуги.
- Как так - не знал?
Черные глаза Зарата смотрели испытующе. Ати никогда не стоял к нему настолько близко, видел только издалека. Невысокий, смуглый, тот походил на пирата - и говорили, с пиратами водился. Не потому, что был причастен их ремесла, потому, что имел с него выгоду.
- Человек, который умер, не известил о приезде.
- Он что же, приехал сюда для того, чтобы умереть?
Ати хотел отринуть предположение, но запнулся. Ведь получалось, оно было правдой. Солгать же он не мог.
- Он знал, что смерть близко, но не думал, что настолько.
Меддем Зарат отступил, пропуская его в комнату.
- Кто этот человек, что ты пришел просить за него? И почему ко мне?
- Он мой дядя, - ответил Ати, оглядываясь по сторонам. - Он завещал это мне.
Пол устилали ковры. Комната не была гостевой, но не была и личными покоями Зарата, иначе он вряд ли бы принял посетителя в ней. Ати все искал что-то, знак или предмет, который оправдал бы ворочавшийся внутри страх, и не находил. По правде говоря, вокруг оказалось чересчур мало вещей. Кроме ковров - несколько скамеек и стол. Хозяин писал за ним перед тем, как его потревожили, но писал на языке, которого Ати не учил.
Он отвел взгляд, но слишком поздно. Зарат заметил интерес и дал знать, что не понимает его.
- Разве у Болуса есть брат? - Бальзамировщик наклонился и убрал бумагу. - Да, я слышал что-то вроде того.
Больше он не сказал ничего, и, вынужденный этим молчаливым ожиданием, Ати вынул из-за пазухи письмо, протянул шкатулку.
- Он сказал передать вам.
Зарат поднял бровь, но предложенное взял. Поставил шкатулку на стол и принялся читать. Ати, который надеялся просто отдать их и уйти, понял, что по-другому быть и не могло. Принял бы сам он в дом мертвеца, не узнав о нем ничего?
Бальзамировщик все читал. В этой полупустой комнате, позади которой остался пустой коридор, он единственный нес на себе несомненный отпечаток того, что предвещал снаружи дом. Отпечаток преотчетливый. Густая синева одежд Зарата, обсидиан перстней и масло в его волосах - масло, пропитавшее, казалось, кожу даже и на руках, - принадлежали местам, далеким от Фер-Сиальце.
Хотя Ати не ответил бы, где находится родина варази. Они всегда казались ему странствующим народом.
Странствующим и все же оседлым.
- Вот оно как, - Зарат сложил послание. - Твой дядя странный человек.
Настал черед шкатулки. Ати вдруг показалось, что сейчас он вернет письмо и плату и попросит уйти. Но наваждение рассеялось.
- Впрочем, не бедный.
Зарат, похоже, остался доволен суммой. Его внимание, до того безличное, обратилось к посетителю, и несколько секунд Ати кожей чувствовал это прикосновение. Тяжелое и бесцеремонное.
- Я подготовлю его к погребению, - согласился бальзамировщик. - Сделай так, чтобы тело принесли к закату. Мне нужна будет неделя. Через неделю его доставят обратно.
Ати торопливо кивнул, однако Зарат не закончил.
- Но к исходу месяца вы должны будете доплатить.
- Доплатить? За что?
Он правда не понимал.
- За то, что я обрежу нить. Здесь, - хозяин указал темным, будто из дерева вырезанным пальцем на шкатулку, - хватит только за половину работы. А я должен обрезать нить, чтобы закончить ее.
Это звучало так, словно было чем-то само собой разумеющимся. Чем-то, лежащим в сути вещей. И тут Ати сложил, наконец, обрывки разговоров, осознал давно дремавшую в голове идею. Он понял, почему Меддема Зарата называли швецом.
- Сколько понадобится доплатить?
- Не больше, чем ты дал уже мне.
Признаваться, что не знает, сколько денег принес, Ати не стал.
- Конечно. Мы заплатим.
- Тогда сделай, как я сказал, - подвел итог Зарат.
Разговор был окончен. Да и о чем еще было им говорить? Но именно сейчас, когда задача, мнившаяся невыполнимой, оказалась исполнена (возможно, потому как раз), Ати ощутил в себе невиданную храбрость. Ему захотелось заглянуть в шкатулку - и в письмо, которое бальзамировщик не собирался возвращать, открыть другим предназначенные тайны. Желания такой силы посещали его редко, и ему пришлось напомнить себе, что удовлетворить это невозможно.
- Кара! - окликнул Зарат.
В коридоре раздался топот босых ног.
- Проводи гостя, - он кинул последний взгляд на Ати и отвернулся.
Не враждебный и, как казалось, почти даже не страшный. Нужно было быть ребенком, впрочем, чтобы решить, что не случалось и по-другому.
Через коридор, за двери, к воротам. Выходя из дома, Ати все-таки посмотрел на одного из стражей, и бледные в прожилках глаза, выцветшая кожа того заставили ускорить шаг. Но запеченный солнцем двор не принес облегчения. Карраш отодвинула засов и, словно могла читать мысли, усмехнулась. Зубы у нее были белые-белые и не в пример стражам живой, ехидный вид.
- Прощай. Или до свидания, тут уж как знать, - сказала она.
- До свидания, - вежливо отозвался Ати.
Оказавшись на улице, он в этот раз выбрал короткий путь. Проулками, садами совсем скоро добрался до нужного поворота. А за ним была уже и ограда.
Он, тем не менее, задержался в тени стены. И только переведя дыхание миновал привратника и ступил на дорожку. Как хотелось бы ему сейчас прогуляться среди отцовских деревьев, но впереди были более срочные дела. Он вернулся, чтобы исполнить обещание.
- Соберите покойника, - поручил Ати слуге, которого встретил первым. - И доставьте на закате к Меддему Зарату.
Немолвный ужас притворился, что не заметил.
До заката оставалось достаточно времени, но из зеленой комнаты дядю унесли сразу. Чтобы одеть и чтобы обмыть. Ати не смог удержаться и зашел туда вместо отдыха. Его звала память прошлого вечера, хоть он и знал, что от Лайлина в комнате не осталось уже ничего. Стоял, конечно, сундук, но это была старая, безликая вещь, которая могла принадлежать кому угодно.
Ати, тем не менее, заглянул в него. Перебрал ветхую смену одежды, дешевые дорожные принадлежности. Похоже, все деньги дядя отдал Меддему Зарату. В сундуке не было ничего - ничего совсем, что выдало бы в Лайлине брата одного из самых богатых торговцев Фер-Сиальце. Ничего, что выдало бы в нем хоть что-то вообще.
Печаль, которую почувствовал Ати, удивила его. Ведь он совсем не знал этого человека.
Подойдя к окну, он какое-то время смотрел, как ветер волнует листья. Потом вспомнил, что у дяди была еще палка, но палки в комнате не нашел. Видно, убрали слуги. Как же быстро исчезают следы, подумал Ати, и ему стало только грустней. Вечером Лайлин должен был покинуть свое предпоследнее пристанище - и кто знает, что станет с ним делать Зарат.
Что ж, он сам просил об этом.
Ати отвернулся от окна и решил, что исполнил все, что требовалось от него сегодня. Можно было, наконец, идти к себе.
Он, однако, не угадал. Сколько раз за утро гнал от себя эту мысль, сколько раз запрещал себе обратиться за советом - ведь вести не могли не дойти. Но оказалось, встреча все равно предстояла.
- Госпожа просила позвать вас, - сказала с порога девушка. - Она хочет видеть сына.
На покои матери приходилась половина второго этажа; большая половина. Иногда Ати казалось, что эти комнаты существуют совершенно отдельно, словно они часть другого какого-то места. А иногда - что они самое сердце дома, вокруг которого тот выстроен. Он бывал в них редко, в месяц раз или два. Мать куда охотней спускалась сама, чем принимала гостей. Но и это случалось нечасто. Спроси кто Ати, он не смог бы ответить, хотел бы или нет изменить порядок вещей.
Поднимаясь по лестнице, он пытался угадать будущее. Мать, конечно, узнала о случившемся. Но что подумала? И что хотела сказать? Отец был и ближе ему, и понятней. Насколько проще оказалось бы всё, успей тот вернуться.
Но отец на его месте тоже сомневался бы, чего сейчас ждать.
Меана Ти-це, которую в знак уважения к прошлой семье все еще называли "надми", вышла замуж не по собственному желанию. Брак был связью, соединившей чужеземного торговца с городом, в котором тот добивался права вести дела. Потому что город тоже нуждался в ком-то вроде Болуса Кориса. Годы наполнили союз уважением, но не сточили незримой стены. Ати, впрочем, знал, что отец любит мать. Однако не был уверен в ее чувствах даже к себе.
Против обыкновения, на площадке его никто не встретил. Матери прислуживали три девушки, и обычно одна из них брала на себя роль проводницы. Надми могла услышать шаги еще у подножия лестницы, такой острый был у нее слух, но доставшийся по наследству обычай следовало блюсти. Выйдя замуж за чужестранца, мать не переняла его уклада жизни. Не переняла почти что ни в чем.
Это разделяло родителей очевидней всего, но Ати видел, что суть в другом. До этого дня ни разу не пытался подобрать слов, которые выразили бы ее, и, конечно, не сумел подобрать сразу. Он, впрочем, пришел сюда не за тем.
Благоуханный воздух вокруг стоял тих и прохладен. Резной орнамент вился по арке, а коридор за ней уводил вглубь. И Ати вошел.
Мимо драпировок, мимо спускавшихся с потолка цепочек, по желто-красным циновкам. Все это не было частью комнат впереди, истинной частью, только предваряло их, самое большее - не противореча. Как будто требовалось что-то, что служило бы границей.
Каждый раз, проходя по этим циновкам, Ати пересчитывал полосы. Желтых было на одну больше, и это упорно казалось ему неслучайным. Казалось предтечей. А потом он поднимал взгляд и был уже внутри.
Лазурный, зеленый - тот, что восходит к молодой траве, - и желтый, соломенно-желтый, цвет той же травы солнечного посмертия. Ати, как сборщик шепти, смотрел всегда и во всем на цвета. Здесь в убранстве их было всего три, но каких ярких, чудесных каких. На входе в комнаты матери он всегда замирал.
- Ты пришел, - сказала она и поднялась с подушек.
Ати склонил голову: потому что этого требовал обычай и потому что того же требовали чувства, и прошел вперед. Но не он один. Мать спустилась с возвышения навстречу.
- Атех, - положила ему на плечи руки. - Атех, - провела ладонью по груди.
А потом отстранилась: и телом, и душой. Ати знал, что больше она не прикоснется к нему до самого расставания.
- Да, ведь ты звала.
Год шел за годом, и вот он уже стал выше ее. Никогда прежде не сознавал этого так остро.
Редкого для ее народа льняного цвета волосы мягко спускались по плечам матери. Однако в тонких чертах мягкости не было, и твердо, ясно зеленели глаза. Из зеркала на Ати смотрело очень похожее лицо, но он не находил в себе ее строгости. В движениях же и вовсе не было сходства. Худая даже в ее возрасте, очень миниатюрная, Меана Ти-це не делала, казалось, ни одного случайного жеста.