Брат мой, Болус Кориса, как должно быть известно Вам, торговец, но меня ремесло торговли никогда не манило так, как его. Вместе мы приплыли некогда в Фер-Сиальце, и я помог брату моему начать дело, о котором он мечтал. Но стоило древу его мечты окрепнуть, я покинул город, потому что другие земли звали меня. Может статься, Вы тоже прошли много дорог, может статься, в моей любви меня поймете. Если же нет, то не судите скитальца строго... Я и так осужден безжалостней, чем того заслужил.
Хотя так скажет не каждый, и довольно найдется людей, которые пожелают мне смерти более мучительной, чем та, которой я умираю. Вы увидите, если удача улыбнется мне, мое жалкое тело и по виду его поймете, сколько страданий я принял, прежде чем кончина, наконец, настигла меня. Мастерство Ваше раскроет также, что болезнь, которая меня убила, вызвана проклятьем, и расскажет о его сути. Сам я узнал это не сразу и долго надеялся, что смогу все-таки изыскать способ отвести от себя рок. Искал до последнего, но так и не нашел умельца - если подобный умелец существует вовсе на этой земле.
Знания Ваши подскажут также, что простой человек едва ли получит такое проклятье случайно, и еще и по этой причине пишу я свое недостойное письмо. Чтобы признаться и чтобы раскаяться. Путешествия мои были бескорыстны не всегда, и в жизни я шел не только честным путем. Не расхитить сокровищницу, когда никто не охраняет ее? Я не смог противиться искушению, был невежественен и был глуп. Глупость мою наказали.
Но тот, кто скажет, что я низкий совсем человек, что за жизнь свою не нашел себе духовной опоры, тоже да подвергнется наказанию. На исходе лет люди варази приютили меня и не отвернулись от моего облика. Я принял посвящение ши-нур и верю, что после смерти меня ждет золотой свет. Свет, но на пути к нему также стремнины искушения. А потому я прошу у швеца той услуги, которую он окажет любому из своего народа.
Прошу для себя, чужака, но ведь мне говорили, что швец выслушает даже и постороннего, как бы ни был тот ничтожен. И, если будет на то его воля, совершит обряд. Силы мои оставили меня раньше, чем я ожидал, потому не могу молить лично и молю, как могу - этим письмом. Надеюсь, плата, которая придет с ним, покажется не чересчур скромной. Это все, что есть теперь у меня.
Исполненный надежды слуга Ваш, Лайлин Кориса"
- Он заплатил хорошо, твой дядя. Не излишне хорошо, иначе бы я не поверил ему. Ровно столько, сколько обещало письмо.
Ати опустил послание и во все глаза посмотрел на Зарата. Тот, между тем, продолжал:
- Брат такого человека, как Болус, и на пороге смерти не оказался бы совсем беден. А надежность твоего отца известна любому. Он не обманет тех, с кем ведет дела. Без достойной, по крайней мере, причины. - Бальзамировщик погладил бороду. - Принимая решение, я думал о Болусе и о деньгах. Будь твой дядя жив, воспел бы ему хвалу за то, как ловко он меня провел. А после убил бы. Но дядя твой уже мертв.
Ответа от Ати не ждали, и все же промолчать он не мог:
- Но что, если он написал правду? Если не предполагал такого исхода?
Зарат только смерил его взглядом, слышать даже не думая.
- Я видел, конечно, его тело. Трогал и резал его, и знаю лучше, чем знал при жизни хозяин. То, что убило твоего дядю, и вправду было проклятьем. Гнилью, которая идет все глубже, пока не достигнет сердца преступника. Это - медленная кара, такая, чтобы грабитель имел время раскаяться. Я знаю, что за люди могут наложить ее, но не знаю, кто может снять. Кроме них самих, возможно. Но это обычное проклятие, оно теряет силу со смертью, а больше в теле твоего дяди не было ничего. Ничего, что подняло бы Лайлина Кориса против моей воли.
Бальзамировщик произнес имя - и словно завершил ритуал знакомства. Ати понял: все, что совершится дальше, совершится между ним и дядей. Завеса, скрывшая Лайлина, была бы концом пути для другого, но не для Меддема Зарата.
- Я должен понять, что это было. Расскажи мне все, что знаешь.
Карраш наполнила кубок и сунула в руки помертвевшему Ати. Тот удержал его, пусть и чудом.
- Но... Я рассказывал уже.
На секунду ему показалось, что Зарат гневается по-старому, но тот подавил, похоже, порыв.
- Расскажи, что тебе было известно о нем до его приезда. Расскажи, как он вошел в твой дом, о чем говорил и как умер. Не торопись. Пей.
И Ати пересказал все, что смог вспомнить. Как сумел подробно. Иногда Зарат перебивал его, но чаще просто слушал. Никогда у Ати не было такого внимательного слушателя, и под конец он даже почувствовал удовольствие от рассказа. Хотел бы вспомнить что-то новое сам - но память его была слишком молода, чтобы стать тайником.
Если Зарат и узнал что-то для себя важное, то делиться не стал. Закат окрасил было воду Раийи красным, но маленькое злое солнце тут же спряталось за скалами. От него осталось только зарево на краю неба, и зарево то все стояло.
- Благодарю тебя, - кивнул Зарат. - Можешь теперь отдохнуть. Ты, наверное, устал от нас.
И хоть ясно было, что это от него устали и больше в нем не нуждаются, Ати не обиделся.
Одно все-таки был должен спросить:
- Вы узнали перед отъездом что-то о нем. Что это было?
Бальзамировщик сверкнул темными глазами.
- Твой дядя... путешествовал. По разным местам. В поиске знания. В иные не отправился бы и я. Но интерес он ставил выше выгоды. Иначе не закончил бы свою жизнь так жалко.
Вино шумело в голове, и Ати вернулся к борту смотреть, как умирает день. По пути столкнулся с одним из слуг Зарата - и поразился произошедшей в нем перемене. Кинул взгляд на так и стоявших на корме других, чтобы убедиться. Сомнения не было: слуги, которых в Силаце он запомнил такими иссохшими, такими безликими, глядели сегодня гораздо бодрей. Что ж, возможно, бальзамировщик предложил вина и им.
Вечером следующего дня корабль подошел к Айла-Лади. Ати узнал название города из разговоров команды; представил карту и понял, что ни в какое другое место путь "Осеннего цветка" лежать и не мог. Фер-Сиальце был хранилищем устья, богатейшим, сияюще-белым, и ни один корабль не попал бы в море, минуя его. Айла-Лади же была вратами пустыни. Караваны приходили сюда, чтобы отправить груз дальше куда более легкой дорогой.
Сходни бросили, едва он закончил править рисунок. Карраш уже убежала, но именно ее Ати рисовал прошедший час, испортив с непривычки два листа. Однако третья попытка удалась. Хоть и несовершенная, она несла в себе именно то, что он хотел вложить в изображение. Своевольный поворот головы Карраш, уговорившей-таки неумелого рисовальщика взяться за портрет, и полную жизни позу: казалось, женщина вот-вот встанет. Что она и сделала, прежде чем Ати положил последний штрих. Корабль причаливал, и Зарату стала нужна ее помощь.
Однако черноту волос и узор платья Ати мог прорисовать и один. Отложил грифель - и похвалил себя. Лучше у него получиться и не могло. Осторожно, чтобы не испятнать потемневшими пальцами, он убрал лист в сундук. И, пока корабль разгружали и загружали по новой, съел легкий ужин.
Ати видел, как Зарат показывал портовым чиновникам бумаги: на тех висели тяжелые печати, именно такие, как ставят в Силаце. Он почти уверен был, впрочем, что часть тех печатей ненастоящая. Подозревали о том, возможно, и чиновники. Если и так, у Зарата нашлось, чем отвести им глаза.
Трюм пустел, и палубу вновь наполнил запах лисской амбры. Ати невольно вдохнул поглубже. Как же ароматна она была! Чем загрузили корабль взамен, он пытался угадать и не мог. Мешки, которые тащили вниз гребцы, ничем не пахли.
Город, уже спеленатый подступающей темнотой, раскинулся сразу за портом. Две круглых каменных башни хранили входы в него, и соперничать с ними не могло тут ничто. Ати встал и вгляделся в неровную линию крыш в поисках - чего? Он не сумел бы ответить. Айла-Лади не могла поспорить с Силацем ни размером, ни красотой. Но говорили, что это самый старый из городов страны; старше, возможно, нее самой.
Наконец, с погрузкой покончили. Можно было отплывать, и Ати все ждал, когда же команда рассядется по местам. Однако оказалось, что "Осенний цветок" простоит в Айла-Лади до рассвета. Сначала он удивился такому решению, а потом вспомнил, как бурна становится дальше река. Идти по такой Раийе в темноте не решился бы даже самый смелый капитан. Ати, впрочем, промедлению не огорчился. Уже завтра они приплывут в Дош, понимал он, и мысль эта требовала привычки.
Зарат, Карраш и часть команды на ночь ушли в город, и опустевший корабль качался на волнах, как огромная колыбель. Можно было бы засветить лампу и читать, но постель манила куда сильней. Даже мягкость ее, когда Ати лег, как будто удвоилась по сравнению с собою вчерашней. Любое размышление казалось лишним. На берегу протяжно пропел гонг, и это стало последним, что он слышал. Сон накатил, отрезав все звуки, и схлынул только к рассвету.
День едва начался, но "Осенний цветок" уже полнился жизнью. И, когда рассвело, отправился в путь. Еще не вполне проснувшись, Ати ходил по палубе туда и сюда, чувствуя себя невидимым гостем из сказок. Любопытство, которое выказали гребцы в первое утро, сменилось безразличием. Может, им сказал что-то Зарат, а может, так и должно было случиться. Ати казалось, что он мог бы подойти к любому, встать за плечом и следить за работой. Он был чужд, впрочем, таких развлечений.
Светало все больше. Речные птицы кружили над кораблем, но местность менялась, - это тем ясней становилось, чем выше восходило солнце, - и птиц тех осталось немного.
Ослепительная сушь, вставшая по обе стороны Раийи, уходила за окоем. Даже воздух, казалось, иссох, и ветер уже не спасал. В конце концов, Ати укрылся в тени шатра, но до этого все глядел на горизонт - и на то, как стремится им навстречу река. Здесь она становилась быстрее и уже. Но кроме того - мельче, и один раз земля толкнулась в дно корабля.
Капитан честил гребцов так, что даже Ати чувствовал себя виноватым. Гребцы же трудились на износ.
Несмотря на это, добраться до Доша корабль должен был только после полудня. Окажись места, через которые они проплывали, живописней, Ати не побоялся бы жары - однако, выбрав не доставать рисовальные принадлежности, без дела сидеть не хотел. Бальзамировщик и Карраш, как вернулись с утра, так и остались на носу смотреть за рекой. Кинув на них очередной взгляд, он, наконец, решился.
Шепти появился из сундука сияющим многоцветьем. Сначала Ати вынул оправу и положил перед собой на ковер. После - зачерпнул кусочки стекла, призванные ее заполнить. Их было больше, чем свободных мест в оправе, потому что ни один, даже самый лучший, мастер не смог бы выбрать верные сразу. Шепти, чудесный талисман и охрана от сглаза, рождались каждый раз заново. В этом и было их волшебство.
Прошло два дня с тех пор, как Ати брался за работу в последний раз. Он сразу почувствовал пролегший срок. Тот принес отчужденность: ему долго пришлось смотреть на узор, прежде чем сродство вернулось, - но принес также и свежесть взгляда. В три движения Ати решил терзавшую его прежде задачу.
И тогда задержанное время устремилось вперед.
Он пробовал фрагменты и клал на место. Вынимал новые, перебирал и надолго застывал в размышлении. Солнце поднялось к зениту и застыло там, словно прибитое. Ати не заметил жары. Только когда последняя ячейка, наконец, обрела соответствие, понял, что кружится голова. Выпил разбавленного вина и переставил два фрагмента. И тогда вздохнул, закрыв глаза.
Открыть их, как всегда, боялся. Что, если он ошибся, если чувства предали его и шепти окажется мертвым, пустым? Такое, знал он, случается. Этого он боялся, как ничего другого. Но не посмотреть, конечно, не мог.
Неудача обошла Ати и в этот раз. Рамка, искрящаяся, радостно яркая, дарила отраду душе - и взору. Потому-то шепти и были для многих выгодным делом. Кто откажется от этого осиянного окна в миры лучшие? Иногда Ати жалел, что ни один не должен оставить себе.
Новорожденный талисман нельзя было сразу предать мраку, поэтому он оставил рамку на ковре, чтобы та напиталась светом, а сам встал и прошел на корму. Там допил вино, и близость слуг бальзамировщика в этот момент совсем его не тревожила.
Рассеянного, уставшего той заслуженной усталостью, которая надолго опустошает, там его нашел Зарат и кивком указал на что-то впереди. Только тогда Ати заметил поселение выше по течению. Но и тогда не понял, что оно и есть Дош: настолько поселение было мало. Зарат истолковал выражение его лица верно и кивнул снова, на этот раз - в знак согласия.
- Ни за какие сокровища мира я бы не стал жить в этой дыре. Почему он не выбрал Айла-Лади?
Ати пожал плечами и тут же обругал себя: ведь это было, возможно, чересчур смело.
- Я тоже хотел бы это узнать.
- Мы пойдем туда впятером: я, ты и Кара, и те, что будут нас охранять. - Зарат не сказал ни слова, но двое слуг шагнули вперед. Ати вновь покоробило от этой противоестественной складности. - Будь готов. Я хочу успеть вернуться в Лади до заката.
С этим бальзамировщик ушел, сопровождаемый слугами, но у шатра вдруг остановился. Шепти, вспомнил Ати, все еще лежит там. Он спохватился, не оскорбляет ли каким-то образом рамка веры Зарата. Но тот уже двинулся дальше.
А получасом позже корабль бросил якорь у Доша. Причала там не было, а река внезапно мельчала, поэтому встали они почти посередине Раийи. Сколько-то времени ушло на то, чтобы снарядить лодку для тех, кто отправлялся на берег. Зарат ждал с властительным спокойствием, пока ее опускали на воду - и тогда по веревочной лестнице спустился вниз. А за ним остальные. Ати не взял с собой ничего, но видел, что бальзамировщик собрал что-то в сумку.
Весла ударили по воде, и совсем скоро лодка пристала. Горячие камни скрипнули под сандалиями Ати. Он все никак не мог перестать смотреть на Дош, открывшийся ему еще с палубы: жалкое, гиблое место, половина домов которого загодя казалась пустой. Да и не домов даже, хижин: глинобитные эти строения потеряли часть соломы из крыш и стояли, безжизненные и бесприютные, в ожидании грядущего упадка.