– И кто же умрет?
– Луна была в воде. Она тонула, мой дорогой… Луна – это вы.
На какую-то секунду Ран решил, что ослышался. Пророчество Мериды привело их в замешательство, и до конца поверить в то, что она говорит, он все еще не мог.
– Кто-то из них скоро умрет? – король нахмурился и с недоверием посмотрел на провидицу. – Камни не защитят их?
Мерида покачала головой:
– Не в этот раз.
– Ну, все понятно, это Дорах.
– Нино, заткнись, – Эрик одернул жемчужного офицера, но тот отвечать не стал. Закатил глаза и уставился в сторону окна. Ветер зашевелил портьеры, и шорох листвы, по-хозяйски ворвавшись в комнату, заполнил затянувшуюся паузу.
– И как помешать этому?
Мерида сложила руки перед собой, так и не проронив больше ни слова. У нее не было ответа, но эта немая сцена показалась Рану красноречивее всяких слов: боги предупреждали их, но им не избежать пророчества. Происходящее вокруг все больше становилось похожим на чью-то насмешку.
– Это все? Можно идти? – жемчужный офицер встал из-за стола и выжидающе взглянул на короля.
– Нино, сядь, – посоветовал Эрик.
– Сесть? Для чего? Старуха ясно дала понять, что ни она, ни кто-либо еще не сможет повлиять на то, что какое-то черное солнце встало не на свое место. Тогда какой смысл здесь сидеть и смотреть друг на друга? Все и так ясно: кто-то умрет, и надеюсь, что это буду не я.
Рану было понятно поведение Нино. Более того, он считал, что у каждого, кто сидел за столом, пронеслась подобная мысль, но они предпочли оставить ее при себе.
– Вы все услышали предупреждение? Будьте осторожны и не нарывайтесь на неприятности. Увольте меня от очередного няньканья с малолетним офицером. Завтра мы еще вернемся к этому. На сегодня собрание окончено, – король встал со своего места и первым покинул зал. Все остальные последовали его примеру.
В коридоре Ран догнал изумрудного офицера, идущего немного поодаль от остальных. Драгон сосредоточенно смотрел себе под ноги, не замечая ничего вокруг, что выдавало его встревоженное состояние. Ран легко коснулся плеча офицера в попытках обратить на себя внимание.
– Как Кассандра? – спросил он, вскользь наблюдая за Тимметом и Нино, которые шли впереди.
– Все нормально, – дежурный ответ дал понять, что Драгон не расположен к беседе. Только когда они дошли до лестницы, изумрудный офицер наконец заговорил:
– Думаешь то, что случилось с Дорахом, и предсказание Мериды – совпадение? Если говорить о том, у кого из нас наибольший шанс погибнуть в скором времени – ответ очевиден. В словах мальца был смысл: лунный камень и Дорах, должно быть, уже на пределе.
Ран ничего не ответил. Его самого посещали похожие мысли. Безусловно, Дорах сейчас был ближе к смерти, чем кто-либо из них. Но то, что творилось с ним, было ненамного лучше.
– Ему больше нет смысла пытаться спасти Дора. Ты же знаешь не хуже меня: камни недолго церемонятся с людьми.
Рубиновый офицер кивнул. Люди были всего лишь оболочкой. Они все знали это.
Для драгоценных камней не существовало таких понятий, как привязанность или любовь. Хранители для них – сосуд. Подавляя волю человека, камень постепенно менял его сознание до неузнаваемости, и перед офицерами стоял выбор: полностью отказаться от себя, став с драгоценностью единым целым, или продолжать бороться за свою личность, отдельную от колдовского камня. Ран даже не сомневался – лунный камень воспользуется уязвимостью своего хранителя, чтобы окончательно выбить из него все ненужное, а если ему не понравится полученный результат, перестанет помогать Дораху.
– Думаешь, боги предупредили нас о смерти, чтобы Кирр готовился принять нового драгоценного офицера? – наконец спросил Ран, поворачиваясь к другу. Драгон пожал плечами и отвел взгляд в сторону:
– Не знаю. Я уже ни в чем не уверен.
Ран понимающе кивнул и похлопал изумрудного офицера по плечу. У него было плохое предчувствие, но сказать об этом он не решился.
– Продолжим разговор утром, – предложил рубиновый офицер.
«Если я, конечно, проснусь» – произнес он только в мыслях.
Глава 5
Ладони вспотели, и Шон вытер их об штаны, на время отложив свою жертву в сторону. Вчера он не смог похоронить обезображенную куклу, поэтому плохо спал, а редкие сновидения пророчили ему скорое разоблачение. Дождавшись, пока сосед по комнате уйдет, он вытащил выпотрошенную тряпичную куклу и крепко сжал ее в руке, будто под давлением она могла испариться.
Шон издевался над игрушкой второй раз в жизни. И то только для того, чтобы точно удостовериться, что ему это не понравится. Ведь Тесс и его дружки регулярно устраивали подобные кукольные казни. И чем изощренней было наказание для игрушечного друга, тем лучше. Если в руки мальчишкам попадалась деревянная фигурка, от нее долго можно было отпиливать кусочки, топтать или вырезать непристойности на игрушечном туловище. Потом жертву обезглавливали или сжигали – тут кому как больше нравилось.
Шон огляделся по сторонам, прикидывая, где спрятать куклу до вечера. Оставлять ее в комнате небезопасно: если кто-нибудь найдет, Шон сгорит со стыда. Мальчик взглянул на куклу в руках и тут же отвернулся. В конце своей казни Тесс обычно плевал на униженную и уничтоженную им кукольную жертву, а потом складывал руки в молитвенном жесте и невинным голосом велел ей отправляться на небо к Варлоу. Шон сначала тоже хотел так сделать. Он думал, что тогда почувствует себя тем, кого боялись и уважали почти все ровесники и даже ребята постарше. Но Шон почувствовал себя дураком. А еще убийцей. Быть им ему не понравилось. Ни в первый, ни во второй раз.
Шон замотал куклу в летнее покрывало и, открыв шкаф, запрятал сверток вглубь полки. Если ему повезет, он расправится с ней еще до того, как сосед вернется с вечерней службы.
Он сел на кровать, чтобы поправить башмаки. Они еще во время первой примерки оказались ему малы, но Старый Жук, как называли усатого послушника за спиной, и слышать об этом не желал. В придачу к маленькой обуви Шону выдали рубашку на пару размеров больше. Обменивать свои штаны в тот день он не решился.
Спрыгнув с кровати, мальчик с трудом пошевелил упирающимися пальцами и со злостью топнул ногой. Жук сказал, что он их разносит. Шон шаркнул подошвой, будто это могло помочь, и пробубнил: «Разношу. Как же!». Он злился, что не настоял на том, чтобы тесные башмаки поменяли или в крайнем случае отдали обратно старые: они, конечно, износились, но хотя бы не натирали. Шон схватил со стула шерстяную накидку и, в последний раз взглянув на новую пару, задумался, получится ли их обменять. Быть может, его старую обувь еще не выбросили.
Раз в полгода всем детям приходилось наведываться в логово Старого Жука, чтобы обменять свои вещи на одежду больших размеров. В прошлый раз почти все, что досталось Шону, село как надо, в этот – мальчика обрадовала только рубашка, доставшаяся ему от одиннадцатилетнего послушника. Шон надеялся, что остальные ребята, стоявшие в очереди, услышали, что в свои девять лет он носит такие большие вещи, и теперь будут относиться к нему с большим уважением. Вот только башмаки определенно все испортят. Шон нахмурился и поджал пальцы на ногах.
Убедившись, что снующим по коридору послушникам нет до него дела, он подошел к окну и нагнулся, чтобы попробовать растянуть жесткую обувь рукой. Если его сейчас заметит кто-нибудь из дружков Тесса, Шону не позавидуешь: тогда все мечты об их дружбе можно будет навсегда похоронить под Мордастиком.
Шон выпрямился, оставив безуспешные попытки растянуть башмаки, и выглянул в окно. Старый дуб, огромный и необъятный, раскинул массивные, похожие на змей ветви почти до самой земли. Причудливой формы дупло напоминало слегка изогнутый в улыбке рот, а выцарапанные над ним глаза глядели на Шона грустно и обреченно. Мордастик был стар, оттого и так печален. Шон вздохнул и махнул другу рукой. Мордастик не ответил.
Мальчик простоял у окна еще немного, наблюдая за беззвучной жизнью на улице, и даже немного отвлекся от неудобной обуви. Среди послушников в белом облачении, которые только вернулись с утренней службы, Шон сразу заметил приближающихся в обычной рабочей форме мужчин. Мальчик не разглядел, что они несли в руках, но заинтересованно проследил, куда направляются. Если свернут направо, значит, точно идут к часовне, решил Шон. Недавно его и самого отправляли туда для помощи, поэтому мальчик надеялся узнать среди незнакомцев своих наставников. Но мужчины не свернули направо: остановились у Мордастика и сложили на землю инструменты.
Затаив дыхание, Шон следил за тем, что они станут делать дальше, и когда понял, что слухи правдивы и старый дуб действительно хотят спилить, волосы у него встали дыбом. Под Мордастиком он похоронил свою первую жертву, там же собирался запрятать и вторую. И если пень выкорчуют, все пропало. Они найдут ее и о том, что он сделал, узнают все!
Не обращая внимания на пульсирующую боль, Шон как безумный сбежал с лестницы и вышел на улицу. Лицо горело; особенно горячими казались уши. В нерешительности остановившись на полпути к Мордастику, Шон ошарашено смотрел на происходящее и не понимал, что ему делать.
– Простите, а что с дубом? – вопрос, больший похожий на писк, вырвался непроизвольно, и проходящий рядом послушник – высокий и худощавый – остановился и тоже взглянул на Мордастика.
Шон почувствовал, как кровь отлила от лица, когда рабочие подошли к старому дереву и взглянули на корни.
– Какой любопытный, – цокнул стоящий рядом мужчина: теперь все его внимание переключилось на Шона. – А ты почему не работаешь? Где твой паха, сынок?
Шон мотнул головой, поклонился и со всех ног бросился бежать. Его сегодняшний паха – наставник – конюх, и опоздание к нему могло вылиться в серьезное наказание. А все из-за Мордастика, кукол и тех мужчин, которые решили спилить дуб именно сегодня.
Пробегая мимо старого приятеля, Шон не улыбнулся Мордастику, как раньше, а хмуро и разочарованно покосился на него. Если бы он только знал, чем все закончится, ни за что не стал бы хоронить своих жертв под деревом. А ведь Мордастик сам подал ему эту идею. В одно из наказаний Шон и остальные сбежавшие с вечерней службы ребята должны были перекопать землю у старого дуба. Но не лопатами, а короткими палками, у которых на конце была изогнутая металлическая пластина, напоминающая огромный коготь. Ночью, когда все ушли, мальчик пробрался к дереву, быстро отрыл яму у самого подножия и сунул в нее изуродованную куклу. С того дня Шон спал спокойно, а оказалось, что Мордастик выдал его тайну.
Шон сбавил шаг, когда почувствовал, что запыхался, и снял с себя накидку. Сложив ее, мальчик прищурился и взглянул на небо: сегодня намного теплее, чем вчера. И зачем он только потащил с собой верхнюю одежду?
Настроение окончательно испортилось. Шон вспомнил и о неудобной обуви, и о том, что так и не зашел к Старому Жуку, а его башмаки отправились на помойку. Грустно вздохнув, мальчик зажмурился и задрал голову вверх, подставляя лицо под теплые лучи. Солнце согрело его, Шон на секунду даже подумал, что по-настоящему обняло, и на глаза навернулись слезы.
Раньше, когда Шон еще жил в Апсаре, ему казалось, что он очень одинок. И только перебравшись в Велибриум, мальчик понял, что значит по-настоящему быть одиноким и каково это, когда до тебя никому нет дела. Подружиться со сверстниками он не смог, да и после того, как его осмеяли за странный говор, к Шону одно за другим стали липнуть обидные прозвища. Ну и кто станет дружить с таким неудачником? Шон даже кукол этих мучил только для того, чтобы ровесники приняли его. А оно вот как обернулось. Мальчик уронил лицо в ладони и глухо замычал, сдерживая крик.
Что бы он ни делал, как бы ни старался, для всех он так и останется никем. Редко кто из послушников будет звать его по имени, и в конечном итоге Шон и сам забудет, как его зовут. Смахнув с глаз выступившие слезы, мальчик шмыгнул носом и вновь ускорил шаг. Отец учил его не плакать по пустякам, но, вспомнив о родителях, Шон не сдержался. Если бы он только знал, что без них будет так плохо, ни за что не уехал бы из родной деревни.
На подходе к конюшне мальчик остановился, чтобы отдышаться и привести себя в порядок: он вытер нос, заправил выбившуюся рубашку и закатал рукава. Надеясь, что никто не обратит внимания на его припухшие глаза, Шон прошел через узкий дворик и заглянул в конюшню.
– Вот он, смотрите! – весело воскликнул мальчишка, с которым он столкнулся у самого входа. Его громкий голос заставил Шона поморщиться, – Отходи, Шонан. Видишь, воду несу! Проваливай с дороги, тупица!
Розовощекий послушник сделал резкий выпад в сторону Шона и разлил немного воды. Из конюшни послышались сдержанные смешки.
– Ты полный тупица! Я же из-за тебя разлил!
Шон пожал плечами. Он не имел к случившемуся никакого отношения, но стоящий перед ним мальчишка на несколько лет старше, а еще такой толстый, что мог запросто раздавить Шона. Мысль о том, чтобы превратиться в лепешку прямо на пороге конюшни в ужасных жмущих башмаках, рассмешила его, и Шон с трудом сдержал нервную улыбку.
– Чего застыли? Работы не хватает?
Шон узнал этот голос, обернулся и увидел сердитого конюха, которого больше заинтересовала лужа на земле, нежели сам мальчик.
– Ты балбес! Я сколько раз говорил, чтобы ты носил воду аккуратнее? – отвесив розовощекому послушнику подзатыльник, сухопарый паха взглянул на Шона.
– Но он толкнул меня!
От такой наглой лжи у Шона перехватило дыхание:
– Неправда!
– Чем докажешь? У меня есть свидетели! – розовощекий, лицо которого пылало уже алым цветом, указал на ребят в конюшне, и те с радостью принялись его выгораживать.
Покрытое веснушками лицо конюха скривилось от поднявшегося шума. Мужчина схватил Шона и задиру за уши и с такой силой дернул, что оба закричали, моля о пощаде.
– Быстро за работу, а то сейчас возьму палку и мало никому не покажется!
Шон прижал ладонь к горящему уху, но уйти не успел. Мужчина схватил его за шиворот и поинтересовался, где именно задержался мальчик. Шон замялся, придумывая оправдание, но на удивление конюх сам пришел на помощь:
– Чего мямлишь? Помогал отцу Грэму?
Шон с готовностью кивнул.
– А где он? У себя?
В следующий раз, чтобы получить от мальчика внятный ответ, конюху пришлось встряхнуть его, словно набитую камнями погремушку.
– Он в роще, у Северного храма, – пропищал Шон, прикрывая голову руками. Конюх наотмашь ударил его несколько раз, и дети боязливо притихли.
– Ах ты паршивец! А как ты тогда помогал?
Втолкнув Шона в конюшню, паха пригрозил и остальным, поэтому тут же загремели ведра, заскрипели створки окон, розовощекий задира снова взялся носить воду, но Шон-то знал – стоит конюху отвлечься, как дети тут же бросят работу.
– Надо почистить стойла. Давай, бери щетку, ведро, – паха обвел указательным пальцем почти всю конюшню и направился в комнату для дежурного конюха. Шон заметил, как заулыбались находящиеся неподалеку мальчишки, и со вздохом направился за лопатой и щетками.
Если бы его пахой назначили Старого Жука, Шон бы перебирал сейчас одежду или помогал наводить порядок в логове старика: все лучше, чем убирать навоз под пристальным взглядом ребят постарше. Перепалку с розовощеким ему точно припомнят, и повезет еще, если к Шону не прилипнет новое обидное прозвище.
– Навозный жук, – прошептал моющий окна мальчишка, и стоящие рядом ребята согнулись пополам, будто вот-вот разразятся приступом хохота.
Шон пропустил эти слова мимо ушей, взял лопату для навоза, ведро и зашел в крайнее стойло. Снова послышался голос конюха, но теперь Шон только любопытно выглянул из своего убежища, чтобы понаблюдать за тем, как мужчина отчитает кого-то из его обидчиков.
Рядом с конюхом стояла Малышка Бэт. Как обычно угрюмая и нелюдимая, она скрестила руки на груди и обвела помещение скучающим взглядом. Попадаться ей на глаза Шону не хотелось, поэтому мальчик бесшумно юркнул к стене и пригнулся. Бэт была не только уродливой, но еще и жестокой. Старик Грэм предупреждал Шона, что следует остерегаться красивых людей, потому что обычно за милым личиком скрывалась жестокая и уродливая душа. Но внешность Бэт была неискаженным ее отражением. Тонкие, почти бесцветные изогнутые в кривой усмешке губы были олицетворением жестокости, прищуренные, глубоко посаженные глаза – признак зависти, а круглое, почти всегда грязное лицо с поличным выдавало ее жадность. Он будет трусом, если признается, что боится ее, но Шона передернуло даже от одной мысли о Малышке Бэт, а ведь она стояла неподалеку. Стоило только поднять голову, и он увидит ее прямо перед собой.