— Я не понимаю, — Эйшелин беспомощно покачала головой и села на стул, прижимая книгу к груди.
— Все ты понимаешь, Эйшелин, — Кот внезапно стал очень серьезен, — Радужный мост разрушен, двери закрылись, и мир изменился. Волшебство… ушло.
— Причем тут я? — она и правда не понимала. Почему, зачем все это происходит именно с ней?
— А кто еще? — Кот грустно и устало покачал головой. — Никого не осталось, Эйше. Ты — последняя. Даже дети уже не знают сказок. Открой дверь, позови сказку, восстанови мост. Помни нас, Эйшелин!
«… Восстанови мост!» — Эйшелин вздрогнула и проснулась. Глаза немилосердно резало, она провела рукой по лицу, стирая дорожки непрошеных слез.
За окном едва начало светлеть. Эйшелин поднялась с недовольно скрипнувшей кровати и поплелась на кухню — умываться и приводить себя в порядок. Лампа на столе уже погасла, и девушка захватила ее с собой, чтобы заново наполнить керосином. Проходя мимо полок, она едва не упала, споткнувшись о книгу. Медленно наклонившись, Эйшелин подняла старый потрепанный том, на форзаце которого значилось: «Сказки». Поставив лампу на полку, она поудобнее перехватила книгу и раскрыла ее. Точно в середине, на большом развороте была нарисовала странная карта с витиеватой подписью «Рановира». Эйшелин бросилась к столу, на котором все также лежали карты: посреди верхней, в точности там, где и во сне, проходил узкий разрез, оставленный кошачьим когтем.
— Не может быть, — Эйшелин обхватила себя руками, чтобы унять возникшую во всем теле дрожь, — нет, этого никак не может быть.
«…Прекрасны долины Рановиры, цветы со всего мира собраны там, и нет такого, что нельзя здесь найти. Они цветут в любое время года, даже лютой зимой сквозь снежный покров расцветают белые утренние звезды и алеют южные розы…»
Эйшелин грустно улыбнулась и закрыла книгу. В их городе цветов не видели уже давно: еще в детстве, она помнила, они уезжали к бабушке за город и там рвали ярко-желтые одуванчики, собирали белые ромашки и плели венки из голубых васильков. Сейчас за городом не было ровным счетом ничего интересного: там, где она девчонкой собирала цветы, построили новый завод по переработке мусора, старый бабушкин дом снесли, чтобы проложить автостраду… А в самом городе не было ни одного зеленого клочка.
Из кухни донесся тихий свисток чайника, и Эйшелин поспешила туда: баллоны следовало экономить, поэтому не стоило заставлять плиту работать даже чуточку больше необходимого. Старое радио кашляло помехами, и она немного покрутила ручку, стараясь поймать какую-нибудь волну.
«…Пылевая буря на юге… будьте осторожны… штормовое предупреждение…»
Эйшелин слушала новости, заливая в кружку кипяток и ссыпая туда же горсточку ароматизаторов «со вкусом черного чая». Она еще помнила, как бабушка заваривала совсем другой чай: он пах липой, медом и летом.
— Гадость, сущая гадость! — Кот бесцеремонно запустил нос в ее чашку и тут же отпрянул, смешно расчихавшись.
— Ничего другого нет, — Эйшелин почему-то обиделась и подтянула чашку поближе к себе. Мир вокруг снова будто подернулся рябью, так напоминая сон, но она уже не могла быть уверена, спит сейчас или бодрствует: слишком уж все переплелось и смешалось.
— А кто в этом виноват? Кто прогнал цветочных фей? Кто отказался от помощи сильфов, а теперь жалуется на ветер? — Кот хлестнул себя хвостом по бокам и заходил туда-сюда по столу.
— Сильфы? Ветер? — Эйшелин опустилась на стул и крепче сжала в руках чашку, будто пыталась защититься ей.
— Конечно сильфы! Ты думаешь, еще кому-то под силу усмирить ветер? Вы прогнали дриад, а вслед за ними ушли деревья. Прогнали русалок — и воды ушли под землю… А теперь смеете жаловаться на мир вокруг! — Кот вдруг успокоился и уселся точно напротив Эйшелин, уставившись на нее своими пронзительными голубыми глазами.
— Но все еще можно исправить, Эйшелин. Нужно только восстановить мост, и все вернется.
— И как это сделать?
— Уговори короля фейри открыть двери, — Кот сказал это так обыденно, будто предлагал сходить в магазин за продуктами.
— Ты смеешься надо мной, — Эйшелин покачала головой. Это выглядело безумно даже на фоне всех этих ее снов-неснов.
— Больше некому, Эйшелин. Помни — больше некому.
Чай в кружке был холодным и еще более безвкусным, чем всегда. Эйшелин сделала глоток и чуть не выплюнула все обратно. «Больше некому…», — слова словно повисли на ее маленькой кухне тяжелым дымным шлейфом.
По ту сторону Луны
— Ну хорошо, допустим, я согласна, — пальцы Эйшелин ловко набивали текст очередной неимоверно скучной статьи о легирующих элементах стали. Вокруг нее самой и печатающей машинки вился дымок, периодически складывающийся в кошачью морду, но никто его не замечал. — Почему они тебя не видят?
— Потому что меня не может быть, — ответил Кот, от которого вдруг осталась одна зубастая улыбка, но в следующую секунду он весь уже соткался прямиком на каретке машинки и внимательно посмотрел на Эйшелин. — Я рад.
— Но я все равно не понимаю, что я могу сделать, — Эйше разогнала рукой дымку, которая мешала ей работать. Кот обиженно исчез, но тут же снова появился, придавив тяжелыми лапами плечо. Его когти она чувствовала даже сквозь ткань платья.
— Не попробуешь — не узнаешь, — едкий дымок защекотал ноздри, Эйшелин громко чихнула и не заметила, как тяжесть с плеча пропала.
Уже вечером, торопливо обмываясь под стареньким душем и то и дело косясь на счетчик воды, Эйшелин обратила внимание на свое отражение в зеркале. На плече, в точности там, где на него приземлился дымный кот, виднелись маленькие царапинки.
Ночью она ждала снов: не представляла, что может увидеть, но подсознательно готовилась и ждала. Но снов не было. Собираясь утром на работу, Эйшелин поняла, что ощущает… разочарование. Словно что-то необычное прошло мимо нее, задев самым краем, да так и осталось зыбкой нереальностью.
— Ну, а что ты ждала, милочка? — издевательски спросила она собственное отражение, резким движением защелкивая замочек респиратора. Плечо, будто отвечая на ее замечание, отдалось болью в царапинах.
Вчерашняя буря повалила телеграфную линию, и на привычном маршруте образовался самый настоящий затор. Эйшелин злилась, что-то недовольно говорила водителю слишком медленно едущего автобуса, ее голос смешивался с голосами таких же недовольных пассажиров и сигналами автомобилей. Старенький автобус надсадно пыхтел, медленно пробираясь вперед по загроможденной улице. Шансы приехать на работу вовремя таяли с каждой секундой, и Эйшелин уже представляла, как долго и недовольно будет выговаривать ей за опоздание строгий редактор, как он ничего не захочет слушать о пробках на дорогах…
«Выходите раньше, мисс! Рань-ше!» — скрипучий голос она услышала практически наяву и даже дернулась, испуганно обернувшись. Но рядом не было никого хотя бы отдаленно похожего на редактора: только серая масса людей в одинаковых грязно-зеленых респираторах. «Конечно, откуда ему здесь взяться. У мистера Томсона свой автомобиль!» — грустно подумала Эйшелин, а потом представила, что автомобиль был бы у нее, и это она сейчас сигналила и продвигалась по загроможденным улицам, объезжая аварии и поваленные столбы. «Нет, уж лучше на автобусе».
Заводской гудок, оповещающий о начале рабочего дня, настиг Эйшелин, когда она уже вышла из автобуса. «Еще бы немного!» — ткнулась в виски мысль, и девушка рванулась вперед, еще надеясь войти в двери типографии до того, как надсадный вой сирены растворится в воздухе. Визг тормозов совсем рядом Эйшелин уже не услышала.
***
— Где я? — Эйшелин показалось, что она произнесла это вслух, однако с ее губ не сорвалось ни звука. Вокруг расстилалась темнота. Темнота и тишина, в которой она куда-то плыла, и у которой не было ни конца, ни края. Эйшелин испугалась, что останется здесь на целую вечность. «Пусть изменится, пусть хоть что-нибудь изменится, — загадала она, зажмурившись как можно крепче, словно все происходящее являлось сном, — не хочу оставаться здесь!» Но ровным счетом ничего не изменилось.
Если бы у Эйшелин были глаза — она заплакала бы, но все, что она могла, это исступленно повторять про себя: «Что угодно, только не темнота. Не хочу. Мне страшно! Пожалуйста, кто-нибудь! Хоть кто-нибудь…» — последняя мысль вышла невероятно тихой и жалкой. Эйшелин чувствовала, как ее сознание угасает, растворяется, а потом не осталось ровным счетом ничего.
Эйшелин проснулась от странного, никогда ранее не испытанного ощущения: ее укрывало тепло, и это совершенно точно не походило ни на тепло одеяла, ни на что-то еще в таком духе. Она открыла глаза и тут же закрыла их, ослепленная ярким непривычным светом.
— Молодой леди не пристало так разлеживаться, — раздался рядом знакомый голос. Эйшелин от неожиданности села и снова открыла глаза. Голова закружилась, она закашляла, вдохнув разом множество совершенно незнакомых запахов, и тут же зашарила рукой по лицу, с ужасом обнаруживая, что респиратора нет. Беглый осмотр показал, что сумки ее тоже нет, а еще, как ни странно — ботинок.
Оглядываясь по сторонам, Эйшелин приходила во все большее недоумение: место ей незнакомо, но при этом казалось, что она его уже где-то видела. На самом краешке сознание вертелось воспоминание, в котором был и этот косогор, и эта высокая зеленая трава и прекрасное, хрустально-голубое небо.
— Я сплю? — Эйшелин с трудом поднялась на ноги, отчаянно щурясь от слишком яркого дневного света. Трава щекотала босые ступни, и девушка тихонько хихикнула. Потом она засмеялась громче, отчаяннее, пока смех вдруг не оборвался слезами.
— Я умерла, да? Там была машина. Точно помню. А потом не помню ничего, — Эйшелин нашла глазами кота, чей голос и разбудил ее. Здесь и сейчас он совершенно не походил на тот дымный силуэт, что являлся ей в снах. Кот казался призрачным, сотканным из прозрачной росы и тончайшего утреннего тумана, только глаза его по-прежнему сверкали голубизной, по сравнению с которой меркло даже местное небо.
— Нет, Эйше. Ты не умерла, — Кот ободряюще потерся о ее ноги, согрев непривычным теплом, — ты просто спишь. Очень-очень крепко спишь.
— Я проснусь, скажи мне, я — проснусь? — Эйшелин опустилась на колени так, что их с котом глаза оказались на одном уровне.
— Не знаю, — он отвел глаза и тихо, практически по-человечески вздохнул, — если захочешь.
— Я хочу, — Эйшелин упрямо выпятила подбородок, — я хочу проснуться! — последние слова она выкрикнула в небо, чьи яркие и чистые краски казались ей сейчас издевательскими.
— Рано, Эйшелин, пока — рано, — голос Кота внезапно обрел силу, а сам его силуэт стал таким огромным, что заслонил собой солнце, — вспомни о своем обещании!
— Обещании? — она нахмурилась, а в виски будто сами собой ткнулись опрометчиво сказанные слова. — Так это ты? Это все ты? — ошеломленная внезапной догадкой Эйшелин отступила на шаг. Противное ощущение обиды, смешанной со страхом, поднялось в ее груди, придало сил, и девушка побежала. Куда — она и сама не знала, но желание оказаться как можно дальше оказалось сильнее здравого смысла.
— Вот… глупая, — Кот огорченно покачал головой и уменьшился до обычного своего размера. Несколько мгновений он смотрел вслед Эйшелин, — пропадет ведь, — пробормотал он себе под нос и легчайшей дымкой полетел следом.
***
Эйшелин не могла сказать, как долго она бежала: время в этом странном месте не ощущалось совершенно, солнце не торопилось менять свое положение на небосводе, а травяное поле никак не хотело кончаться — темная кромка леса, на которую она ориентировалась, так и осталась лишь туманной полосой на горизонте. Тяжело дыша, Эйшелин опустилась на траву — она не привыкла ходить босяком, и ноги теперь немилосердно болели, к тому же девушка умудрилась наступить на какую-то колючку.
— Далеко убежала? — Кот возник рядом с ней, как будто никуда и не уходил. Эйшелин моргнула и вдруг поняла — она сидит на том же самом косогоре, с которого и началось ее бегство.
— Это ты… не пускаешь? — движение остудило ее пыл, и Эйшелин сейчас была настроена менее воинственно, чему немало способствовала усталость.
— Ты просто не знаешь, куда идти. Я тут ни при чем, — Кот фыркнул в усы и зевнул, вальяжно потянувшись и распушив хвост, — ты успокоилась?
— А у меня есть выбор? — Эйшелин разгладила на коленях юбку. Только сейчас она заметила, что платье на ней не ее, вернее, ее, но носила что-то подобное она еще в далеком детстве. И косогор был тот самый: когда-то совсем рядом стоял бабушкин дом. — Почему именно это место?
— Места выбираешь ты, — Кот поднялся на лапы, — я лишь могу показать тебе тропинку, — с этими словами он подошел к самому краю. Эйшелин помнила: там — овраг, по дну которого бежал веселый ручеек, где они с Романом совсем маленькими ловили лягушек. С некоторым трудом она поднялась на ноги и остановилась рядом с котом.
— Смотри, — повинуясь голосу, Эйшелин наклонилась над краем: внизу клубился удивительно густой туман. Она хотела спросить, что это такое, но тут почувствовала, как в спину ударили тяжелые кошачьи лапы. Девушка громко взвизгнула и, не удержав равновесие, стала падать. В страхе Эйшелин зажмурилась, но ожидаемого удара так и не последовало. Нерешительно она открыла глаза и замерла, совершенно глупым образом открыв рот: вокруг клубился туман, а прямо под ее ногами начиналась серебристая тропа. Она походила на дорожку лунного света на воде, такую, какой Эйшелин видела ее во сне.
— Что это?
— Все, что ты захочешь. Ну же, Эйше, представь что-нибудь.
Кот улыбался так, как это умеют делать только очень довольные кошки. Девушка глубоко вздохнула и нерешительно закрыла глаза, позволяя своему воображению дорисовать картину. Она ясно услышала шум воды, дорожка под ногами самую чуточку качалась, и Эйшелин, уже совершенно не сомневаясь, открыла глаза: вокруг расстилалась бесконечная водная гладь, а они шли по лунной дорожке прямо к сверкающему диску Луны.
— Мы увидим оборотную сторону Луны?
— Если ты захочешь ее увидеть, — Кот поднял хвост будто корабельный флаг и неторопливо посеменил прямо по воде. Его силуэт то и дело растворялся в лунном свете, а он сам казался сотканным из ее лучей.
— Эй, а как тебя зовут? Я так и не спросила… — запоздало окликнула его Эйшелин.
— Я кот, просто Кот. Но если тебя так волнуют названия, пусть будет Дымный Кот.
***
Недавно Эйшелин набирала статью, в которой говорилось о том, что оборотная сторона Луны точно такая же, как лицевая — безжизненная, испещренная рытвинами и кратерами. Она не запомнила имени автора, но была уверена — в Луне он не смыслил ровным счетом ничего, потому что на ее оборотной стороне не было никаких кратеров, а вот цветы — были. Множество самых разных цветов, большую часть которых Эйшелин не видела даже на картинках в книжках. Она стояла на самой кромке цветочного поля и не решалась сделать шаг — все боялась, что своим прикосновением разрушит совершенную красоту природы.
— Идем же, — Кот, успевший раствориться в цветочном море, вернулся обратно. Кончик хвоста его нетерпеливо подергивался, он переступал с лапы на лапу, и Эйшелин стало совестно, что кто-то вынужден ее ждать. Она неуверенно ступила на цветочный ковер и восхищенно замерла, глядя, как цветы сами спешат вывернуться из-под ее ног и возвращаются обратно, стоит сделать еще шаг.