- Кто ты?
Звук чужого голоса окончательно выбивает меня из равновесия. С протяжным выдохом, как древний паровоз, я останавливаюсь. Прекрасный незнакомец стоит, положив руку на тяжелую медную ручку. В его потемневших глазах смешаны любопытство и недоверие. Как будто он отказывается верить собственным глазам.
Даже не сдавливай мое горло рука паники, я бы вряд ли нашла, что ему сказать. Я ждала нашей встречи, но только не при таких обстоятельствах. Не в образе девушки-призрака, застывшей между уходящими в темноту книжными полками. Вряд ли в такой ситуации достаточно просто сказать «привет» или представиться. Нужно объяснять, кто я и что здесь делаю. Но на это уйдет слишком много времени. Вряд ли он меня захочет слушать.
Наконец испуг придает импульс застывшим мышцам. Вцепившись в ремень сумки, я бросаюсь в облако спасительной тьмы. Мой рывок неожиданный, и мужчина, потеряв драгоценные мгновения, начинает погоню слишком поздно. Я успеваю спрятаться в небольшой нише в одной из стен. Я становлюсь тем, что должно было здесь находиться – статуей или каким-то иным украшением. Я полностью неподвижна. Холодные пальцы прижаты к губам, чтобы умерить звуки хриплого дыхания. Красавчик проходит совсем близко, круг света от фонаря едва не касается края платья. В моей голове снова возникает «чужая» мысль о том, что мне помогает сам замок, его наполненные неизвестной магией стены.
Вернувшись в башню, я, чтобы не думать о незнакомце, открываю первую из отобранных книг. О том, чтобы лечь спать, не может быть и речи. В крови бурлит адреналин и куча остальных гормонов. Думается, их, пока я бежала по темным коридорам и поднималась по лестнице, выработалось пару ведер.
Возбужденно покусывая губу и перелистывая страницы, я ищу те легенды, которые не только помогут найти зеркальную комнату, но и объяснят мне, что происходит вокруг. Я имею в виду не грандиозную перестройку замка, а то, что идет параллельно ей и затрагивает по неизвестной причине только меня. В общем-то, пока замок мне помогает, а башня стала настоящим домом, но любая сила природы, которой ты не знаешь, с легкостью может причинить вред. Этот урок я усвоила, живя с Джейком. Он отпечатался в мозгу даже раньше, чем сошли с кожи синяки в форме отпечатков пальцев моего любимого. Можно принимать щедрые дары, но нельзя терять бдительности.
***
Когда я погружаюсь в сон, на той стороне ждет мертвая подруга. Элис смотрит на меня и смеется. Рядом пылают под солнечными лучами воды круглого озера. Посмотрев в его гладь, я понимаю, что и во сне на мне старинное платье. С пышными оборками и высоким воротником. Разумеется, мой вид вызывает приступ веселья у Элис. Я тоже начинаю смеяться. Но мой смех звучит жалко, почти жалобно, как будто я умоляю ее проявить жалость. Или сострадание. Хотя уж мне-то известно, что ни того ни другого Элис никогда не признавала. Отсмеявшись, подруга подходит ближе. Теперь становится понятно, что она явно на меня обижена. Ее губы сложены в скорбную линию. Они сжаты так плотно, что не дыши Элис через нос, она бы задохнулась.
- Нашла кем меня заменить. Этой белой выскочкой. А у нее, знаешь ли, хорошие волосы, впрочем, блондинки никогда мне не нравились. И ноздри вполне успешной кокаинщицы.
Если сон – это порождение разума и преломление дневных событий, то как такое может быть. Я вообще не думала о ноздрях Энн. И тем более о том, что они подошли бы для втягивания дорожек. Впрочем, я слишком хорошо знаю, как втягивают дорожки и как выглядят подходящие ноздри. Мои плохо годились. Слишком слабая слизистая и как результат – частые носовые кровотечения. Кровь на платке и длинных рукавах офисных рубашек, на пальцах и на кожаном сиденье моего «вольво».
- Ты была последней, кто меня еще не предавал.
По щеке Элис катится слеза. Смахивая ее кончиками пальцев, я прикасаюсь к гладкой коже, блестящей на солнце. Под моими пальцами как будто кусок льда, и он не хочет таять.
Просыпаюсь я с головной болью и сухостью во рту. От первого принимаю таблетку аспирина, от второго – стакан воды. Однако вялость и тягостное чувство в сердце никуда не уходят. С этим бесполезно бороться.
В своей серой форме я вливаюсь в общий поток. Завтракаю. Кажется, то, что я ем, это пудинг и булочка с повидлом. Кофе едва теплый, но я выпиваю свою кружку за пару глотков. Меня больше, чем мерзкий вкус не растворившегося кофе и холодного молока, занимает последний сон.
Я как-то не замечала, что после Элис у меня не было подруг. Джейкоб поместил меня в защитный круг своей заботы. Он не подпускал ко мне ни коллег, ни случайных знакомых, ни даже подружек своих знакомых. Но Джейкоба было так много, что мне и самой было не найти места для кого-нибудь еще.
В тюрьме заводить близкие отношения также было не с кем. На нарах сидели в основном лицемерные суки. Хотя именно они меня и раньше окружали. Если подумать, то Таня ничем не выделялась бы на фоне прежних коллег по рекламному бизнесу. Люди, которых я встречала в залах для конференций и лобби отелей, не отличались от тех, что поднимали штангу в тюремном дворике. Разница была лишь в том, что последние хуже себя контролировали и легче являли миру истинные чувства, поэтому многие из них уже или кого-то убили, или покалечили. С ними нужно было держать дистанцию.
Так странно понимать, что Элис была для меня словно остров. Сначала я долго добиралась до него, а после того как твердь поглотили морские волны, для меня не нашлось другого клочка суши. Это мое проклятье – тащиться по жизни одной. Тем более странно, что ни замкнутой, ни злобной я никогда не была. Циничной. Но не более, чем того требуют правила выживания. Я умею хорошо лгать и менять лица, но подруг у меня нет.
***
Ни в одной из книг нет упоминания о зеркальном лабиринте. Вполне может быть, что это просто красивая выдумка. Смешение правды и вымысла. С другой стороны, наследный замок семейства Калленов – это явно не объект поклонения туристов. И никому, его прежним владельцам в том числе, он неинтересен в той мере, чтобы тратить время на сочинение подобных бредней. А раз нет причины лгать, значит, эта комната, выложенная зеркалами, существует в реальности. Скорее всего. Вероятно. Но все же не точно. Либо же мне не удастся ее найти.
Проводя дни за монотонным трудом, нанося раствор на стены и краску на цемент, ночами я с головой зарываюсь в книги. Мои набеги на библиотеку становятся более продуманными, а поведение – осторожным. Для большей достоверности я посыпаю волосы украденной в магазине мукой. Теперь, когда в замке появилась кухня и я могу получать там хоть и невкусный, но зато горячий завтрак и обед, частью собственных продовольственных запасов можно пожертвовать ради маскировки.
Маленький фонарик, также ворованный, я прячу в широком рукаве платья, отделанном богатым кружевом. Эта одежда в равной степени похожа и на платье, и на погребальный саван. На случай встречи с рабочими у меня приготовлено несколько жутких воплей, а еще леденящий душу смех. Я долго отрабатывала их в своей башне. Надо сказать, жалобные стоны, десятки раз отразившиеся от голых стен, способны свести с ума. Поэтому тренировки пришлось оставить. Пока я лишь притворяюсь безумной, но не хочу ею быть.
В один из дней я буквально налетаю на красивого незнакомца в коридоре. В руках у меня грязная тряпка, которой я вытираю пятна, и открытое ведро с красной краской. Слишком похоже на кровь: при взгляде на маслянистую поверхность к горлу подкатывает тошнота. От резкого толчка краска выплескивается на одежду мужчины. Я даже «твою мать» сказать не успеваю. Красные брызги покрывают светлые джинсы, ботинки. Их узор, как нанесенные кровью письмена дикарей, поднимается до самого выреза футболки. Несколько капель долетает до лица.
Сколько раз повторяли эту истину – загадывая желания, уточняй все до мелочей. Если хочешь встречи с мужчиной, о котором думаешь последние дни, то лучше оговори отсутствие случаев травматизма. А еще попроси не лишать себя в момент этой встречи последних крупиц рассудка. Ничем иным, кроме отсутствия разума, я не могу объяснить свои действия. Грязной тряпкой я пытаюсь стереть пятна краски с брюк и светлой футболки. Незнакомец настолько поражен внезапной яростной атакой на себя, что послушно позволяет мне творить любой беспредел. И лишь когда грязная тряпка, пропахшая краской, утыкается ему под нос, он осторожно перехватывает мою руку и говорит, что, пожалуй, уже хватит. Не могу с ним не согласиться. Но по инерции еще пару минут продолжаю махать рукой. Тряпка, как тропическая птица, расправившая крылья, летает по воздуху. Я не представляю, что дальше. Что должно быть после моей оплошности. Смущенная улыбка, россыпь извинений, невнятное бормотание? Вместо этого, протягиваю свободную руку и громким четким голосом представляюсь – как рядовой во время смотра.
- Белла, - моя рука разрубает холодный воздух. Я не хочу называть имя полностью. Боюсь, оно до сих пор лежит в памяти у многих. Слишком уж моя история понравилась журналистам. Поэтому я Белла и больше никто. За моими плечами пустота. Нет никаких связей, кровных уз и кровавых подробностей. Я стираю прошлое одним взмахом. Оставляю его далеко. Впрочем, оно все равно в моем мозгу, пятнает мысли и искажает действия.
- Эдвард, - он потрясен, но не против новых правил игры. От легкого пожатия его широкой руки по коже бегут мурашки. Такое чувство, будто я без одежды вышла на пронизывающий ветер и его дыхание забирается в самую душу.
- Может, я могу вам помочь? - он указывает на упавшее ведро и лужу краски на полу. Я уверенно трясу головой. Помощь такого рода мне не требуется. Это всего лишь грязь и я могу ее убрать. Помочь в остальном мне сможет лишь психиатр.
- Возможно, это странно и страшно банально, но мне кажется, мы уже встречались, - он вопросительно смотрит на меня. Ждет подсказки, но я, напротив, пытаюсь увести разговор от опасной границы.
- Ничего удивительного. Здесь много людей, всегда на кого-нибудь натыкаешься, кто-нибудь проходит мимо, - равнодушно пожимаю плечами. Так, чтобы не выдать своего волнения. Я ведь знаю, что поводов для узнавания у него куда больше. Не знаю только, что хуже – если он угадает в моем лице черты девушки-призрака или признает фоторобот скандальной «дамы с ножом», порезавшей своего парня. Либо воровка и нарушительница прав частной собственности, либо жестокая психопатка.
Нет, я не убийца, но прочитав газеты, слишком просто составить обо мне ошибочное представление. И зачем спорить, кровавые убийцы - о да, эти девочки в платьях с пышными юбками в пятнах крови, с окровавленными ножами, жаждой кровавой резни в глазах – привлекают читающего газету обывателя больше, чем очередная жертва насилия. Дошло до того, что насилие само по себе перестало возбуждать. Теперь даже оно должно быть должным образом упаковано и желательно перевязано красивой ленточкой с пышным бантом. В общем, Белла-убийца больше подходила для газетчиков, чем Белла-жертва. А фото с безумным взглядом в футболке, густо покрытой засохшей кровью несчастного парня, больше подходило для первых страниц, чем, скажем, снимок с выпускного. Тот, где у нее милая застенчивая улыбка и вид потерянной странницы, словно она, дожив до семнадцати лет, так и не поняла, каким образом оказалась на планете Земля. Судя по виду и более чем дешевому платью, она была с Марса или с планеты Вечная-Скорбь-По-Элис.
Если кандидат на роль сказочного принца читал хотя бы одну статью, посвященную моей истории, то мои нынешние дела плохи. У меня нет шансов оправдаться. Несмотря на умение лгать, не уступающее умению журналистов искажать правду и извращать истину умелым замалчиванием и расстановкой акцентов. Для них история – это не застывшая в камне вечность, а живая плоть, которую можно привязать к секционному столу и вонзить скальпель. В любом случае их много и им доверяют, а я одна и лишилась права быть услышанной. Все, на что я еще могу надеяться, это отрицание, которое глухой стеной огораживает от прошлого.
- Я точно тебя видел. Прости, но твое лицо не из тех, что мужчины легко забывают.
Нет, лицо мое как раз из таких. Лишенное явных недостатков, оно в той же степени лишено какой бы то ни было уникальности, чего-нибудь, за что, как за соскользнувшую со строчки букву, может зацепиться взгляд. Округлое, с бледным кожным покровом, так мне всегда говорила Элис. Когда речь шла обо мне, она часто употребляла слова, которым самое место в отчете криминалиста. Глазные впадины – глубокие, конечности – длинные и форма черепа – шар. Как будто я была для нее предметом исследования, и она не просто делала замечания, а делилась со мной результатами научных трудов. В то время как мой взгляд был искажен мистической пеленой тумана, пропущен через призму фэнтезийных историй и обмазан толстым слоем романтичных грез. Это лишь подчеркивало разницу, что всегда была между нами.
- Вероятно, в прошлой жизни? - слова не так далеки от истины. Не в плане кармической связи всех душ, а во вполне реальной связи, но существовавшей в тот период прошлого, что превратился для меня в другую жизнь.
Эдвард принимает мои слова в буквальном их значении, не видя или не желая видеть подтекста и двойного дна, под которым прячется истина. Он едва заметно и смущенно улыбается. Словно мы говорили о религии, и он не хочет задевать моих чувств. Видимо, в его глазах я теперь последовательница буддизма. На самом деле о буддизме я знаю не так много и никогда не задумывались даже над посещением ашрама1.
- Значит, ты веришь в прошлые жизни?
- Тогда придется сказать, что я верю в судьбу и признать неслучайность нашей встречи. В ней есть смысл, причем гораздо более великий, чем мы себе можем представить.
- Вполне может быть. Я не очень люблю случайности, они привносят хаос.
- Но если все предопределено и в нашей встрече есть смысл, то не так много вариантов дальнейшего развития событий. Мы должны будем пару месяцев или лет встречаться, при определенном везении заключим брак и воспитаем как минимум троих детей.
Эдвард едва сдерживает рвущийся наружу смех. Его красивые губы дрожат.
- Почему так много?
- Разве станут высшие силы растрачивать энергию по пустякам? Если уж смысл есть, то он должен быть значимым. Согласись, свести двух человек для того, чтобы они выпили по чашечке кофе и разбежались, это же безумие.
- Тем более что кофе в столовой отвратительный.
- Зато бриоши вкусные. То есть мне нравятся. Но мужчины ведь не питают таких сильных чувств к сладостям.
- Увы, я прискорбное исключение.
- Прискорбно, что к этому времени у них не осталось бриошей.
- Думаю, я смогу выпросить несколько. В этом преимущество лицемерного подонка.
- А я не заметила, что говорю с подонком. Теперь я хотя бы поняла, почему ты столь восторженно отозвался о моей внешности. Стоило отнести это насчет лицемерия.
Его лицо внезапно утрачивает всякую несерьезность, и говорит он уже не как хороший славный парень, а как проповедник со своей кафедры.
- В этом я только и был честен. Не обижайся, но я считаю, что девушка либо красивая, либо запоминающаяся.
- Значит ли, что красивая девушка всегда будет предана забвенью?