В благородной городской среде не любили табак и тех, кто его курил. Но почти каждый вечер Луи видел Рафаэля во дворе с сигарой в руке. Он стоял в одиночестве и смотрел, как блестят в лунном свете голубые воды Дуная.
Поначалу Луи сторонился его и не желал подходить. У него хватало собственных проблем, чтобы брать на себя ещё и чужие. Однако постепенно, после нескольких месяцев пребывания Луи в Вене, они сошлись.
Обоим было по двадцать шесть, и Луи даже помнил смутно, что они играли вместе, когда были детьми, и мать Луи приезжала в Империю к родным.
Что-то подобное помнил и Рафаэль, но куда большее значение для него имело то, что с Луи можно было поговорить. Что Луи был чужд местной политике, как и он сам, и что Луи охотно слушал его, с готовностью принимая всё то новое, что предлагала ему местная жизнь.
Сначала они обсуждали местные парки, сорта кофе и особенности охоты в Венском Лесу, где пока ещё оставалась дичь. Потом постепенно перешли к вопросам философии, и Рафаэль осторожно выяснил у Луи, республиканец тот или монархист, и каковы его мысли относительно того, что ждёт их всех впереди.
— Революции в Австрии можно и нужно избежать, — сказал Луи ему в ответ, — если только мы сами первыми сделаем шаг навстречу простому народу, если не будем пить и есть за их счёт, как все прошедшие сотни лет — иначе нас сметёт неизбежно идущей к берегу волной.
Рафаэль закивал. Самому ему было всё равно, но тех же взглядов придерживалось окружение его отца — предпочитая, впрочем, лишний раз о них не говорить.
Надо заметить, чтобы создать картину о настрое в духовных интересах в Вене в конце XVIII века, что независимо от беззаветной приверженности населения к католической церкви, ее главенству и всем обрядам, на умы и высших классов, и обычных жителей города огромное влияние оказывало масонство.
Членство в ложах без каких-либо проблем совмещалось с верой, посещением месс и выполнением всех обрядов. Что прекрасно подтверждал пример великого Амадея, который совершал паломничества и проявлял истинную, идущую из глубины души набожность на протяжении всей своей жизни. Это не мешало ему принадлежать к двум ложам — Увенчавшейся надежды и Гастрономов.
Преданные вере венцы не прекращали ходить в церковь, одновременно с этим с удовольствием участвуя в жизни и собраниях масонов. Никакого противоречия в их мыслях от этого не возникало — масонство не считалось движением против Христа среди обывателей, хотя сама Церковь с тревогой наблюдала за ростом иллюминатских увлечений, а растущее влияние масонства всё более грозило подорвать ее авторитет. Однако монаршая семья относилась к этому достаточно спокойно.
В годы перед революцией во Франции те, кто обладал проницательностью и способностью к аналитике, видели, что избежать грядущую катастрофу возможно лишь оказавшись во главе волны, идущей снизу — и таким образом попробовать уменьшить разрушения, установив контроль и направив стремления народа в нужное русло.
Убедившись, что в делах политики Луи не станет ему врагом, Рафаэль легкомысленно перешёл к следующему набору тем, а именно — к делам семьи.
— Отец женил меня, едва мне исполнилось восемнадцать лет, — говорил он, — можешь себе представить, какая радость была, не испробовав ещё вкуса настоящей жизни, обнаружить в своей постели Софи?
Софи, как и им обоим, было двадцать шесть. Высокая и статная, она была рыжеволоса и обладала правильными, хотя и немного не свойственными этой местности чертами лица.
— По-моему, она весьма обаятельна, — тактично ответил Луи, которому, впрочем, возможность женитьбы на молодой и красивой аристократке казалась далеко не самым страшным, что может произойти. Сам он предпочёл бы подобную судьбу той, которая настигла его.
— Да, она… — Рафаэль запнулся, — она хороша, — сказал он наконец, — она красива. И я знаю, что многим в браке везёт куда меньше, чем мне. Но она властная, и как бы тебе сказать… всё воспринимает всерьёз. С ней невозможно общаться легко, как я сейчас общаюсь с тобой. Когда она смотрит на меня, меня не оставляет чувство, что она ждёт, что я исполню какой-то одной ей ведомый долг — и можешь поверить, постелью дело не ограничивается, там у нас всё хорошо. Но я скорее выпью яду, чем проснусь с ней в одной кровати с утра, потому что увидеть спросонья этот взгляд… — Рафаэль поёжился, — впрочем, кузен, ты не женат. Вряд ли ты сможешь меня понять.
Они обсуждали это, сидя на веранде, выходившей в сад, и, закончив свой монолог, Рафаэль сделал глоток вина, а Луи последовал его примеру.
— Наверное, мне и правда тебя не понять, — сказал он. — Чего может желать человек в нашем положении, кроме как сохранить свой статус и обрести приятную жену? Софи мрачна? Пожалуй, да. Но разве ты был бы больше рад, если бы она все вечера проводила на балах, тратила деньги напропалую и меняла любовников, как перчатки? Насколько я могу судить, она вполне достойная жена. Чего ты хочешь от неё ещё?
Рафаэль поджал губы и постучал пальцами по подлокотнику кресла, в котором сидел.
— Даже не знаю, говорить тебе или нет.
Луи вопросительно смотрел на него, но Рафаэль замолк и, видимо, всё же решил не продолжать.
Он, впрочем, продержался не более нескольких дней.
Теперь, присматриваясь к Софи и Рафаэлю за столом, Луи и сам всё чаще замечал этот взгляд: выжидающий, как будто Софи была уверена, что что-то должно произойти — и никак не произойдёт. Луи не был искушён в любви, всю его молодость ему было не до того, но он научился неплохо понимать людей и сейчас начинал подозревать, что знает, чего именно не хватает Софи: она безнадёжно ждала, что Рафаэль полюбит её, но тот продолжал смотреть мимо неё.
Пару раз Луи доводилось оставаться с Софи вдвоём, но он не считал допустимым расспрашивать её о личных делах — и она оставалась молчалива, хотя иногда и смотрела на него так, как будто желала что-то сказать.
В конце той же недели разговор с Рафаэлем повторился, хотя теперь они бродили по берегу реки, а не сидели в саду.
— Она душит меня, — говорил Рафаэль. Он подбирал с земли маленькие камушки и один за другим швырял их в воду, видимо, не в силах иначе выразить злость. — Я как будто в темнице. Не понимаю, почему отец так хотел, чтобы я обвенчался с ней? У нас хватает денег и без того приданного, что дали за неё…
Луи остановился, прислонившись бедром к каменному парапету, и задумчиво смотрел на друга.
— А мне показалось, она любит тебя. Может, если бы ты не отталкивал её, ваше непонимание бы прошло?
— Но я не… — Рафаэль запнулся и на какое-то время замолк. Потом вздохнул, — скажи, Луи, ты умеешь хранить тайны?
Луи внимательно посмотрел на него.
— Не думаю, что дожил бы до двадцати шести, если бы не умел.
Рафаэль поколебался немного, затем кивнул.
— А умеешь ты держать слово, как пристало дворянину?
— Само собой.
Рафаэль побарабанил пальцами по каменному парапету.
— Тогда завтра будь готов. Я отведу тебя в одно место… И покажу, чего бы я хотел. Но ты должен дать мне слово. Поклясться кровью предков, что что бы ни случилось, ты не возжелаешь и не попытаешься заполучить того, о чём мечтаю я. Потому что даже себе я позволяю лишь мечтать — но не стремлюсь коснуться рукой.
Луи не слишком понравилась таинственность, которой напускал его друг, но он всё-таки согласился и вслух пообещал:
— Я не стану отнимать у тебя того, что по праву принадлежит тебе, Рафаэль. Ты — мой друг и брат. Вряд ли что-то в мире может быть важней.
— Тогда завтра, после ужина, в семь часов, — повторил Рафаэль, — холодает, идём домой.
========== Глава 3. ==========
В тот день после обеда граф Лихтенштайн позвал его к себе.
Когда Луи вошёл, хозяин сидел за столом из светлого дерева, изукрашенным резьбой, и что-то читал. Впрочем, едва скрипнула дверь, он поднял голову от бумаг и встал, приветствуя гостя, чтобы уже вместе с ним пересесть на ореховый, обитый зелёным ситцем диван.
— Маргарита, прикажите подать кофе! — крикнул он, не дожидаясь, пока закроется дверь.
Они с Луи сели на диван, и против воли молодой граф почувствовал себя неуютно. Стены библиотеки, хоть и были залиты солнечным светом, давили на него, порождая странное ощущение дежавю. Мужчина, сидевший рядом, тоже не выглядел угрюмым. Всё в нём — светлые волосы и мягкая бородка, аккуратно выстриженная на лице — казалось, должно было располагать к себе, но Луи не мог отделаться от чувства, что всё это декорация, тонкий слой эмали. Что стоит немного подковырнуть — и он увидит настоящее лицо графа Лихтенштайн, тень которого сейчас едва проглядывала в пристальном взгляде его льдисто-голубых зрачков.
— О чём вы хотели со мной поговорить? — спросил Луи, когда чашка кофе оказалась в его руках.
Здесь, в Вене, кофе пили везде и на протяжении всего дня. Сортов и разновидностей его набиралось столько, что в венском кафе нельзя было попросить официанта просто «чашечку кофе. Нужно было абсолютно точно выразить свое желание, ведь голова шла кругом от количества сортов, вариантов заваривания, нюансов цвета и аромата, что предлагались посетителям. Кроме традиционных «шварцер*» и «тюркишер*» хозяева кофеен готовили «шале голд*», «францисканер*», «нуссбраун*», «кайзермеланж*» — и другие разновидности сего колдовского напитка, во всевозможных соотношениях разбавленного молоком или сливками. Венские кафе придумали хитрость — их столики покрывали лаком в виде цветовой шкалы, показывающей до двух десятков оттенков цвета кофе, и заказы официантам звучали так: «Будьте добры, номер девять» или: «Я же показал вам четыре, а что тут такое? Это же шестой!». Для постоянных клиентов подносили и кофе, сделанный по секретным методам: например, «уберштюрцер Нойманн*», изобретенный неким Нойманном, который уверял в том, что специальный вкус напитку придает порядок его смешения, и что для достижения этого специального вкуса нужно в налитые сначала сливки «быстро» влить горячий кофе.
— Я заметил, что мой сын доверяет вам.
«Вот оно что», — подумал Луи, но вслух ничего не сказал.
Эрик Лихтенштайн откинулся назад и, поднеся чашечку мокко к губам, сделал глоток. Казалось, он размышлял.
— Видите ли, Луи, я волнуюсь за него. Мой сын — сложный человек. Может случиться так, что вы повздорите с ним… И я хотел бы взять с вас слово, что в этом случае вы не будете настаивать на своём и уступите ему.
Луи поднял бровь.
— Прошу прощения, я могу понять вас как отца, но… Вы просите меня во всём потворствовать и подчиняться вашему сыну, герр Лихтенштайн? Боюсь, это будет несколько затруднительно для меня — уступать кому бы то ни было во всём, чего бы тот ни пожелал.
— И тем не менее я вынужден обращаться с этой просьбой к вам. Поскольку вы сейчас в моём доме, вам, очевидно, следует блюсти уважение к моим словам.
Луи встал.
— Если моё присутствие тягостно вам, я готов сегодня же покинуть этот дом. Но находиться на правах кавалера при вашем сыне я не могу и не хочу. Мой отец был не менее знатен, чем вы, и если бы несчастье не постигло не только нашу семью, но и всю нашу страну…
— Месье Луи! — Эрик тоже встал. — Перестаньте! Я не пытаюсь каким-либо образом использовать или принизить вас. Ваше присутствие здесь радует меня, и я хотел бы, чтобы вы считали этот дом своим. Вам сейчас сложно это осознать… но я в самом деле рад вам, как радовался бы, если бы в мой дом вернулся потерянный сын. Но я знаю Рафаэля — и знаю, что он… Скажем так, он заглядывает не очень далеко в завтрашний день. Это было не так страшно, когда он был в этом доме один… из молодых людей его лет. Теперь же, когда вы здесь, и когда я вижу, что вы с ним становитесь друзьями… Я и рад тому, что вы сумели преодолеть сложности его характера, и в то же время опасаюсь… И за вас, и за него. Я вижу, вы горды. Вы были таким всегда. И вам, очевидно, будет трудно переступить через себя. Но я всё же вынужден просить вас. Если между вами случится раздор, если Рафаэль захочет что-либо отобрать у вас… По крайней мере, не пытайтесь разрешить спор сами. Я знаю, как это делают молодые люди вроде вас. Обратитесь ко мне. Я прошу не только ради него, но и ради вас.
Луи стоял, поджав губы, не зная, что ответить на эти слова. Обида начала немного утихать, но беспокойство Лихтенштайна не было до конца понятно ему.
— Граф Лихтенштайн, уверен, вам не о чем беспокоиться, — сказал он осторожно, — мы с вашим сыном не так уж близки, хотя вы правы, он доверился мне на днях. Но так или иначе я не собираюсь вступать с ним в какие-либо споры. У меня хватает других бед, кроме как доказывать что-либо ему. Возможно, это звучит несколько высокомерно, но хотя нам с ним и поровну лет, я смею предполагать, что видел немного больше, чем он. Иными словами — нам нечего делить. Что заботит его — мало значимо для меня, и наоборот.
— Я был бы рад, — с нажимом ответил Эрик, — если бы это было так. Но я немного старше вас обоих и знаю, что есть дела, в которых равны юноша и старик. Есть вещи, которые одинаково затрагивают каждого из нас, какие бы беды он ни пережил. И если вы уверены, что вам не придётся спорить с моим сыном, я тем более прошу вас дать слово, что в случае серьёзной размолвки вы сразу же придёте ко мне. Скажу честно, я уже просил Софи присмотреть за ним. Я думал, что брак с ней немного урезонит его — но, кажется, это ничуть не помогло. Ему абсолютно безразличны её мнение и слова.
— Боюсь, что это похоже на правду, — Луи отвёл взгляд. — Хоть я и не могу его в этом понять.
— Если бы вы смогли повлиять на него, — глаза Эрика блеснули, — если бы вы смогли сделать так, чтобы он обратил на неё свой взгляд… Я был бы до конца дней благодарен вам.