— Боюсь, я мало смыслю в этих делах.
— Понимаю, — Эрик вздохнул, — но по крайней мере не идите у него на поводу. Не поддавайтесь, если он станет задирать вас. И не спорьте с ним, хорошо?
— Могу обещать вам только, — сухо ответил Луи, — что первым не начну никакого раздора. И не буду настраивать его против жены.
— Жаль, если это всё. Ладно, можете идти.
Если бы венцам вдруг стукнуло в голову посмотреть на то, что кроется за всем известным выражением memento mori**, на мгновение позабыв свой девиз memento vivere***, они просто могли бы спуститься в катакомбы, тянувшиеся под некоторыми кварталами старого города и появившиеся, наверное, еще во времена Виндобоны; их взгляды остановились бы на картинах, полных горести и безысходности.
В катакомбах лежат тысячи трупов, защищенных от полного разложения сухим воздухом и какими-то другими способами естественной мумификации. Некоторые из них — в общих кучах, вызывающих естественный ужас, другие аккуратно разложены или словно сидят у стен тесных коридоров. Отблески неверного света факелов загадочно пробегают по их оскаленным лицам, по телам, на которых еще видны остатки сгнившей одежды, будто стараясь поднять их для странного и потустороннего чудовищного карнавала.
Туда-то, в подземную часть города, взяв в руки факелы, и направились после ужина двое молодых людей.
— Вы что, участвуете в заговоре против императора? — поинтересовался Луи, когда они с Рафаэлем спустились достаточно глубоко, чтобы никто не мог слышать их голоса.
Рафаэль обжег его многозначительным взглядом, и Луи умолк.
— Слышали ли вы легенду о графе Калиостро и наследии Жака де Моле? Луи покачал головой, и Рафаэль продолжал: — В документах, конфискованных после ареста графа Калиостро, нашли вот такую историю: в 1314 году в Париже костёр инквизиции унёс на небо пепел Великого магистра ордена тамплиеров Жак де Моле. Но пока он содержался в Бастилии, он передал послания четырём своим ученикам и по его приказу появились на свет четыре ложи, ставшие в последствии четырьмя Великими Ложами вольных каменщиков: для Востока — в Неаполе, для Запада — в Эдинбурге, для Севера — в Стокгольме, для Юга — в Париже. Наутро после того, как отгорело пламя, рыцарь Никола д’Омон и еще семь воинов Храма, переодетых каменщиками, собрали пепел Великого магистра. Четыре основанные им ложи поклялись уничтожить власть папы, истребить род Капетингов, уничтожить всех королей и создать всеобщую республику.
Чтобы никто, кроме самых надёжных соратников не проведал об этих планах, они учредили фальшивые ложи под именами Святого Иоанна и Святого Андрея. Эти малые «тайные общества» на деле не ведали никаких тайн, но через их посредство их руководители могли вербовать людей, способных принести действительную пользу делу. В этих ложах нередко можно услышать разговоры о равенстве и братстве, они немало денег жертвуют страдальцам земным, но истинно посвященным нечего делать среди этих людей: их собрания называются капитулами, и их разговоры куда важней. Это, чёрное масонство, всю жизнь свою отдаёт великой цели — Священные рыцари Кадош, призваны свершить месть за преданного Магистра.
Луи тихонько хмыкнул.
— Мой отец немало сделал, чтобы избавиться от этих безумных идей. Много раз он рассылал циркуляры с целью упорядочить высокие градусы и запретить степень рыцаря Кадош, поскольку он «фанатичен, нетерпим» и враждебен истинному масонству и «долгу перед государством и религией». Только полный глупец не понимает, что дело здесь не в магистре де Моле, память которого некоторые решили извлечь на свет.
Рафаэль поднёс палец к губам, и в отблесках факелов Луи поймал на его лице улыбку.
— Я согласен с тобой, — сказал он, — но в том месте, куда мы идём, тебе лучше не произносить подобных слов и делать вид, что ты веришь во всё, что тебе говорят. Так же, как делают другие люди вокруг тебя.
Луи молча кивнул. Они повернули в очередной раз и стали подниматься наверх. Остановившись перед небольшой дверью, Рафаэль постучал в неё с перерывами несколько раз. Дверь открылась, и оттуда хлынул поток света, от которого успели отвыкнуть глаза молодых людей.
Переступив порог, Рафаэль скинул плащ и повесил его на крючок у двери.
Они оказались в помещении, где кроме них уже было около двух десятков человек. Все — в белых кожаных фартуках каменщиков поверх обычных дворянских камзолов, а некоторые — в высоких шляпах, украшенных пером и изображением орла.
Само место походило на зал таверны — гости сидели за столами небольшими группками и говорили каждый о своём.
Рафаэль замер, выискивая кого-то глазами в толпе.
— Вон там… — выдохнул он и, проследив его взгляд Луи, так же заледенел. — Когда я вижу его, меня настигает такое чувство… Как будто я знаю его много лет. Как будто он пророс в меня. Как будто мы два дерева, растущих из одного корня.
Луи смотрел на юношу, на котором замер взгляд Рафаэля, и ему казалось, что он сам произносит эти безумные слова — настолько они отражали то, что ощутил в эти мгновения молодой граф.
Юноша в обычном суконном камзоле, с белыми брызжами шейного платка на груди, стоял вполоборота к ним. На нём не было парика, и волосы цвета расплавленной меди языками пламени разметались по плечам. Он был, наверное, того же возраста, что и они с Рафаэлем — но общая хрупкость и немного детские черты лица делали его несколько моложе на вид. Вздёрнутый носик покрывали лёгкие тени веснушек, лишь подчёркивавшие матовую белизну кожи, и Луи показалось, что он мог бы стоять так часами и просто смотреть на того, кто оказался перед ним. Он сам не заметил мгновения, когда рука его приподнялась в бессильной попытке коснуться молодого человека, который стоял настолько далеко, что вовсе их не замечал.
— Я не смею приблизиться к нему, — продолжал тем временем Рафаэль в унисон его собственным мыслям, — боюсь спугнуть. Я даже ни разу с ним не говорил. Мне кажется, как только он увидит меня — сразу растает, как дым. Ты скажешь, что это безумие, Луи — и я соглашусь с тобой. Да, я сошёл с ума. Но ты видишь только его лицо. Если бы ты видел его глаза… Если бы ты слышал, как он пел…
Луи сглотнул.
— Теперь ты понимаешь, друг мой, почему я не могу смотреть на Софи? Она ничего не значит и никогда не будет значить для меня.
Не отрывая взгляда от юноши, Луи глухо ответил:
— Да.
* виды кофе по его приготовлению
** Помни о смерти
*** Помни о жизни
========== Глава 4. ==========
В ту ночь, вернувшись с собрания Вольных Каменщиков, Луи с трудом смог уснуть.
Профиль юноши с рыжими, как пламя, волосами всё не оставлял его, и дело здесь не ограничивалось только лишь его красотой — хотя очаровавший Рафаэля молодой человек, безусловно, был красив.
Луи чувствовал, что его тянет к этому незнакомцу, как тянутся руки к камину в жгучий мороз. Граф видел его всего раз — но Луи казалось, что он знал этого мальчика всегда. Назвать его мужчиной не поворачивался язык — слишком хрупок и невесом понравившийся Рафаэлю юноша был на вид.
Рафаэль…
Тот факт, что юношу первым увидел его двоюродный брат, не давал Луи покоя вдвойне. Да, он дал слово, и да, он до этого дня верил, что нет ничего крепче кровных уз — но в то же время внезапно для самого себя Луи начинал понимать, что Эрик каким-то образом угадал: и в самом деле есть чувства, которые одинаково пленяют и неопытного юнца, и старика.
Время уже близилось к рассвету, когда Луи наконец уснул. Костры горящего Парижа метались в его сознании, переплетаясь с огненными прядями волос юноши, даже имени которого Луи так и не узнал.
— Он поёт в Опере… — только и сказал ему Рафаэль, — он талантлив, как Аполлон.
Аполлон Луи не интересовал. Он даже был бы согласен, чтобы мальчик не пел вообще — только бы Рафаэль забыл его навсегда.
Проснулся Луи невыспавшимся, но день начался своим чередом, и он постепенно успокаивался. Сад Лихтенштайнов и газеты, которые он обычно читал по утрам — всё казалось ему каким-то серым в этот день. Луи чувствовал, что жизнь его не может остаться такой, какой была до сих пор — но причины этой перемены не понимал.
Он не удивился, когда после второго завтрака к нему подошла Софи — Луи давно этого ждал. Она оставалась единственной обитательницей дома, кто до сих пор, кажется, не до конца ему доверял.
Распорядившись принести кофе и устроившись в библиотеке напротив него, она спросила:
— Как ваши дела? Как вам нравится у нас?
В голосе молодой госпожи фон Лихтенштайн чувствовалась некоторая скованность, как будто она сама не до конца понимала, зачем пришла.
— Спасибо, мадам фон Лихтенштайн, всё хорошо, — вежливо ответил Луи, не откладывая, впрочем, газеты, как будто она могла послужить ему защитой.
Кухарка принесла кофе, но Софи лишь кивнула ей, а чашку в руки не взяла.
Вместо этого она встала и прошлась по комнате, чтобы затем остановиться у окна.
Луи краем глаза пристально следил за ней, чувствуя, что собеседница напряжена, как натянутая стрела.
— Месье Луи… — сказала наконец она, — вчера мой супруг водил вас туда, где сам проводит вечера, ведь так?
Луи молчал, не зная, что именно имеет право ей сказать.
— Я знаю, что так, — продолжила она, — и я не намереваюсь спрашивать вас о политике, если он вдруг увлёкся ею. Все эти революции, фронды и реформы приходят и уходят, а мир кругом нас тем временем слабо отличается от того, что был тысячу лет назад.
— Я бы всё же поспорил с вами, — слова Софи отчего-то разозлили Луи — быть может потому, что мир, в котором он родился и рос, изменился всего за несколько десятков лет.
Софи глухо рассмеялась.
— Каждое лето война, — сказала она, — каждую зиму холода. Каждую ночь Рафаэля нет со мной, и каждый раз я боюсь, что он не вернётся никогда. Да, время, в котором мы живём, куда более благополучно, чем те — давние — времена. Но что изменилось, если сменить эту изысканную мебель в стиле буф на простой деревянный топчан и сундук? Мы всё так же мерзнем, каждый из нас всё так же одинок, и души наши всё так же тянутся к огню, не в силах его достать.
Луи поджал губы и какое-то время молчал.
— Боюсь, я вижу всё это несколько не так, — сказал он.
— Не так? — Софи повернулась к нему и чуть приподняла брови. — А как? Удивите меня.
— Мы сами выбираем тот мир, в котором живём. Революция во Франции показала это как нельзя лучше. Вековые устои рухнули в один миг, поддавшись напору людей, которые верили в свои силы. Остальному миру предстоит выбирать — изменится он сам, или те же силы, столько лет томившиеся в оковах предрассудков и неверия в самих себя, разрушат его. Я предпочёл бы первый вариант, потому что люблю тот мир, в котором мы живём. Но даже если вы присмотритесь к нему так, как смотрите вы… ваш взгляд будто бы направлен из глубины веков. Так вот, стоит вам присмотреться к нему — вы заметите, насколько высох и покрылся костяными наростами этот мир за прошедшие века. Когда первые графы и бароны только начинали служить первым князьям, это были люди полные благородства, военные вожди, которые кровью покупали своё право властвовать над людьми. Теперь же… Не обижайтесь, Софи, но ваш супруг, Рафаэль, ярчайший тому пример. Мы привыкли только есть и пить — и ничего не отдавать взамен. Всё достаётся нам легко — и мы уверены, что имеем право на всё. А мечи наши ржавеют в ножнах над каминами в замках наших дедов. Что ж, придут те, кто умеет их держать и уничтожать нас.
— Опять политика! — Софи закатила глаза. — Никогда не изменится этот мир! Никогда, слышите меня! Жизнь — это колесо! Если бы вам довелось родиться через сотню лет и вспомнить вашу нынешнюю жизнь, вы бы поняли меня. Будет всё то же, что и сейчас. Но я не об этом хотела поговорить, — Софи качнула головой, прогоняя непрошенный разговор, — мой муж, Рафаэль. Вы верно описали его. Я и сама… — Софи замешкалась, подбирая правильные слова, — я и сама не могла подумать, что он таков, когда мечтала выйти за него. Не понимаю… — она качнула головой, — знаете, много лет назад, когда всё для нас с ним только началось, он представлялся мне воином из древних мифов, если можно так сказать. Он был так статен и красив…
— Он таков и сейчас.
— Да… Но только лицом, — Софи качнула головой и опустила взгляд, — я часто задаю себе вопрос, люблю ли я его ещё… И не могу ответить сама. Возможно, мне просто обидно от того, что он не любит меня.
Луи промолчал. Он не любил врать, а правда успокоить собеседницу не могла.
— Вот видите, — Софи криво усмехнулась, — вы даже не станете меня переубеждать. Впрочем, я об этом и не прошу. Я только пришла вас спросить… — она пристально посмотрела на Луи, — кроме политики было там вчера ещё что-нибудь?
— Мадам фон Лихтенштайн…
— Я имею в виду, — Софи говорила, безжалостно печатая слог, как будто знала всё и без него, — не встретил ли мой супруг кого-нибудь, кто мог бы украсть его внимание у меня?
Луи закрыл глаза, чтобы избежать её взгляда.
— Мадам фон Лихтенштайн, никого, кто хотел бы украсть Рафаэля у вас, я не видел вчера.
— Но есть кто-то, кого он хочет украсть сам, да?
— Какая-то ерунда! — Луи встал и прошёлся по комнате из конца в конец. — Простите, но я приехал не для того, чтобы над ним надзирать. Мне хватило того разговора, который устроил мне его отец… а теперь ещё этот допрос. В самом деле, мне было бы проще съехать от вас.
— Месье Луи! — заметив, что тот направляется к двери, Софи преградила ему путь. — Я не хотела обидеть вас. Поверьте, вы очень дороги для всех нас. Я просто хочу быть уверена — как и любая жена — что Рафаэль не натворит глупостей, пока меня нет рядом с ним. Я вижу, что вы куда опытнее и уравновешеннее его, потому и прошу вас… Позаботьтесь о нём. Если он проявит легкомыслие — будьте мудрей. Не дайте ему натворить бед. Представьте, что он ваш младший брат.