Олакс
Феодал
Я, Олакс Лавэр, сиятельный владетель земли Гружан и близлежащих окрестностей, попечитель населяющих её разумных и не очень людей, почти людей и совсем не людей, защитник искренней веры и общего благочестия. Уступая жизненной необходимости, как вы, чада мои, по сию пору подчиняетесь моей воле. С той же почтительной скромностью, что питаю к заступнице нашей пред Тьмой, Инквизицией. И так же твёрдо, как она искореняет на землях наших скверну ереси, колдовства и аморального поведения. Находясь в здравом уме и трезвой памяти, лично и тайно приступаю к написанию сего труда. Взываю к снисходительности и человеколюбию вашим, редкие избранные читатели мои, ибо, как вам должно быть ясно, воспоминания эти отнюдь не предназначены для посторонних глаз, и всякий нанятый для их искусной обработки менестрель обречён хранить тайну до конца жизни своей, коия из соображений безопасности не могла бы продлиться очень долго. В многотрудном этом деле бездари мне не помогут, а талантливых вельми жалко.
Впрочем, пишу я со спокойной уверенностью во внимании вашем, ибо на листах сиих изложу свою последнюю волю. Из вас, моих многолюбимых чад, я избрал семерых претендентов на долю наследия. Кого именно укажу в официальном завещании, участие в наследовании обусловливаю написанием сочинения по сему мемуару на тему "Главой твоей, родитель мудрый, испить бы мёду" в объёме не менее сотни свитков. Количество работ от одного автора не ограничено, сроку - сколь мне на роду начертано судьбою. Сочинения проверю лично, за отписки страшно покараю, вы меня знаете, обожаю ваши трогательные литературные потуги. Сами же и виноваты льстивым заискиванием и подобострастными просьбами поделиться мудростью, поскорей и побольше, будто я помру скоро. Не волнуйтесь, многих из вас я ещё смогу лично, по обычаю древних, вознести на погребальный костёр. Посему первая настоятельная необходимость в сём труде давно назрела, ибо пока некуда посылать вас в ответ на многомудрые вопросы об искусстве управления, войны и торговли.
Вторая насущная потребность обща и очевидна - дела наши отнюдь не блестящи. Золото и запасы в старом хранилище не помещается, а новое не достроено. В башне торговой гильдии нет места от просроченных долговых свитков, а их имитенты всё ещё оскверняют гармонию мира своим присутствием. И это неудивительно, поскольку заговоренного оружия в арсенале лишь половина из запасённого, у того что на руках в частях, заговоры морально устаревают за считанные месяцы работы гильдии тактики и применения, ведунам стратегии не хватает времени, а маги из Хронобашни всё ещё валандаются с эффективными ускорителями дробного применения. Это ж какое расточительство тратить часовые пожиратели на дела пятнадцати минут! Его оправдывает лишь то, что хозяйство наше усложняется каждый миг, благодаря гномьему хитроумию, и у шаманов дружественных орков трещат бубны от частых вызовов демонов упрощения и оптимизации. Их весьма плачевные побочные эффекты ещё уравновешивают осевшие у нас эльфы, одичавшие, по мнению их действительно диких, лесных сородичей. Сами певцы, и вдохновители певцов, украшают землю нашу культурой, но ушастые разложенцы спутались с феями плодородия и общей удачливости, этими вертихвостками с крылышками, бюстами, ножками, в мини и топиках. Это может прескверно сказаться на общественной морали. Хвала вере в истинную первопричину и ревнителям её, инквизиторам, беда сия пока не вылазит из садов, огородов и кустов. Поглоти Бездна Глупости Инквизицию! Ведь реально уходит бездна золота и волшебных изделий на доказательство того самоочевидного факта, что никакого колдовства не существует. По крайней мере, в земле Гружан. И обычные наши подданные, твёрдые в вере в незыблемость и понятность всего ощущаемого, вынуждены лично ходить за колбасами - доступна пока лишь доставка зелени, фруктов, свежего молока, сыров и прочих молочных продуктов. Хотя бы нормально работает служба доставки по специальным домам горожан, ослабевших в вере в пабах от пива или на торжищах от скоморошьего кривляния. И не сносимый позор этот дым над закопчёнными крышами! Даже в Гружанхолле многие дома отапливаются обычными кочегарками, не все ещё подключены к паровому отоплению от драконьих плавилен. Приходится каждую неделю красть месяц на часок и запускать драконов разгонять взмахами крыльев клубы смога. Сама эта процедура весьма для казны обременительна и вредна для общественного настроения, поскольку население убывает, к счастью, в самой тупой своей части, не способной усвоить простейшей связи между еженедельной ночной тьмой и необходимостью проверить санитарное состояние подвалов и погребов. Да и драконье время дорого, хорошо, что им эти забавы повышают лояльность и оптимизм. Заряда позитива как раз хватает всего на неделю, и с этим пора что-то делать.
Только не вздумайте мне сказать, что у нас всё в целом весьма культурно, ведь в соседних землях большинство вшивого, замызганного населения жмётся к простым очагам в убогих лачугах и трясётся в ознобе, подвывая от голода. В то же время люди и нелюди наши, смеясь, распевают звонкие песни, деловито гремят инструментами, упражняются с оружием, пером или постигают мир в лабораториях башен. А уже за Стырь-рекой никто не уверен в следующей минуте жизни, да и в том, что она будет вообще. Не следует сравнивать себя с неудачниками, как зазорно всякому достойному человеку иметь одномоментно в уме своём развязанных, размалёванных псевдоэльфов и ветеранов горных походов. Я знаю, что вы считаете это положение заслугой моего ума и трудолюбия. Увы, я почти не причастен к бедам и дикости соседей - главная вина на их собственной глупости и лени. Истинная причина секретности сего труда и самого его написания в мудрости, коей вы настоятельно просите поделиться. Дело в том, что её тупо нет и не было никогда. Если честно, я до сих пор с трудом представляю, что это вообще такое. Просто однажды случилось настоящее чудо. Именно чудо, а не привычная вам магия изменений, подмен и перестановок смыслов сущего. Да-да, чудеса случаются даже с теми, кому верить в них по титулу невместно. Но ведь титул у меня был не всегда, в юности я мог верить во что угодно - мне нравилось так думать. Вот с того времени я и начну свой рассказ.
***
Родителей я помню смутно, поскольку нечасто их видел. Отец и сейчас вызывает сильные, сложные чувства заразительным смехом, бесшабашной, озорной весёлостью глаз, глубоким, порой даже проникновенным голосом. В то же время он запомнился в виде крепкой смеси запахов лошадиного пота, дичины и табака, а так же неохватной поясницы и очень твёрдой спины, поскольку в самом начале большая часть моей с ним близости проходила на коне, позади него, когда я изо всех сил старался не свалиться на скаку. Я отчего-то был уверен, что родитель вряд ли заметит пропажу. Путь же наш проходил лесной дорогой, впрочем, и на торном тракте грохнуться с коня, летящего галопом, мне казалось малоприятственным. И забери всё ядовитая плесень, я очень долго просто не знал дороги и наверняка бы заблудился! Что я мог разглядеть, больше всего пытаясь не раскатать в блин об его твердокаменную спину свой многострадальный нос?
Мама постоянно гостила у своего отца, моего дедушки, и мы виделись, когда отец возил меня им показывать. Я вспоминаю её образ не без трепета, настолько неприступна она была. Высокая, стройная, мама снисходительно взирала огромными, светящимися льдом глазами на строгом, бледном, будто прозрачном лице, когда я на тряских, подламывающихся от страха лапках приближался к её трону для лобзания длани. Сейчас я лишь слегка удивляюсь своей робости, но тогда, вот не вру, счёл бы вполне для себя естественным облобызать даже ножку её кресла. Величественным мановением она передавала меня прислуге, без слов говоря, - приведите это в подобающий вид.
Добрые, совсем незлые тётушки, наконец, уводили чадо прочь с её прекрасных глаз. Меня вели широкими коридорами по пушистым коврам, все помещения в замке деда казались мне огромными, необъятными, высоченными. В удивительной, просторной, отделанной искусной керамикой мыльной отмывали меня на два раза, натирали ароматными маслами. Потом стригли волосы - мы всё ж нечасто приезжали, и они успевали изрядно отрасти. Одевали во всё новое и тут же подгоняли платье под мою подросшую фигурку. К назначенному часу за мной являлся величественный, как крепостная башня при королевском визите, Гногги, дворецкий. Он уже не вёл, но препровождал к деду. Просто в огромном для меня тогдашнего зале аудиенций Гногги грозно орал, что Олакс, внук сэра Оманда, явился выразить глубочайшее почтение, и зачем-то громко трескал своей дубиной по драгоценному паркету. После чего я бежал к деду означенное почтение искренне выражать - лез к нему на колени, хватаясь за вороную бороду. Далее лишь достойно поддерживал беседу, отвечая на его участливые вопросы - взахлёб хвастался истинными и воображаемыми успехами под его ласковым взором. До того мучительно тянувшееся время до обеда пролетало обидно быстро, а за столом мне полагалось молча кушать. Открыть рот раньше деда не полагалось вообще никому, а он на моей памяти не обронил во время еды ни слова.
Добирались мы до дедушкиной избушки, как он иногда шутил, лишь к вечеру, хотя и отправлялись спозаранку. После трапезы все чинно, по рангу, шествовали в часовню на вечернее благодарение. Первым с дубиной вышагивал Гногги, за ним дед старался не оглядываться на моего папу с безучастной на вид мамой под ручку, что-то шепчущего ей на ушко. А я ковылял в хвосте, стараясь слишком сильно не сопеть и не запутаться в шлейфе маминой накидки, будто он мог здесь обо что-то запачкаться. В часовне милые девушки в длинных белых платьицах пели Гимн Уходящей Надежде, свет заходящего солнца, пройдя через удивительные витражи, самым волшебным образом раскрашивал строгую красоту фресок и барельефов. Мне стоило немалых душевных сил не поддаваться очарованию этого чуда, не отвлекаться от должного благочестивого настроя. Главное - от контроля за своим естеством - я попросту очень не хотел снова испортить момент слишком громким пуком. Отстояв благодарение, все так же чинно шли в салон высокого искусства, но в чём оно заключается, я тогда разобраться не мог. Меня, не чинясь, уводили спать добрые служанки.
В мою спальню, представьте себе! Дед в своей скромной избушке отвёл мне гостевую комнату, а мы выбирались к нему от силы раз в месяц. И комната эта была не меньше зала папиного замка, причём большую часть места занимала кровать. Служанки раздевали меня и желали спокойной ночи, а я забирался на перины по лесенке! Больше всего мои мысли занимал смешной для вас вопрос - почему там было зимой тепло? Все гуляли в лёгком изящном платье, никаких меховых жилетов и тёплых рейтуз. В отцовском замке под ворохом овчинных тулупов мы с приятелями, детьми солдат гарнизона, спали в обнимку на печи, что громоздилась почти во всё пространство общей комнаты. И просыпались затемно от грохотания дровами и звяканья заслонками, истопник торопился растопить большую замковую печь. Иначе мы могли бы просто не проснуться никогда, от холода. И согреться нам удавалось лишь горячей кашей и отваром из засушенных летом трав, каждое зимнее утро у меня зуб на зуб не попадал.
А здесь меня будил дед, в светлой комнате, уже после восхода! Он всегда приходил попрощаться, только со мной. Каждый раз приносил новый дорожный костюм взамен красивых, но непригодных для человеческой жизни парадных одёжек. И дарил мне сказочную книжку! Одевался я самостоятельно и без провожатых сразу шёл в огромную дедовскую кухню. К моему приходу там уже обычно вовсю резвился отец - сверкал глазами, крутя ус, и лучась сотней улыбок. Он не очень жаловал церемонии, щипал и хлопал филеи смешливых кухарок, балагурил, странно многозначительно мне подмигивал, кивая то на одну, то на другую. Я уплетал оладушки с вареньем, мёдом и запивал сливками. А папа, пользуясь видимым к нам расположением, не упускал случая набить наши расчётливо приготовленные загодя котомки вином, сырами, окороками и колбасами на дорожку, да чтоб ещё и на потом оставалось.
Как ни обожал я гостить у деда, всё-таки дорога в отцовский замок мне нравилась больше, чем в дедовскую избушку. Обратно мы ехали в крытом возке, с рессорами, с кожаными сиденьями, а зимой даже с печуркой. И я с остервенением волчонка вгрызался в новую подаренную книжку, отвлечь от чтения меня могли только остановки в трактирах. Мне не казалось странным, что папа вдруг позволял нам немного комфорта. Он был незлым и нежадным человеком. За дедушкин счёт. А книжки, что ж - ну, была бы у меня библиотека из подаренных сказок в память о дедушке, разве я смог бы чтить его ещё больше? В общем, папа был не так уж и не прав, во всяком случае, благодаря ему я по сию пору читаю книги, как будто прощаясь с ними навсегда.
***
Возможно, вы сочтёте отца моего простой сволочью, и будете в корне неправы. Папу я всегда почитал, а тогда особенно потому что, его искренне уважали комендант Наджер и его жёнушка, экономка Мила. Отец постоянно находился в разъездах, и они занимались хозяйством, а так же моим воспитанием. Воистину замечательные люди! Мила и впрямь была очень мила простой, спокойной женской красотой. Стройная, высокая, особенно в сравнении с мужем, она умудрялась постоянно держать себя со строгой твёрдою спиной, но и не чопорно. Всегда покойное лицо в то же время светилось искренней заботливостью. Впрочем, что я вам, дети мои, пытаюсь рассказать нового? Просто вспомните своих мам - все они не случайно очень похожи на Милу. Им всегда отлично шли и переднички с чепчиками, и драгоценные шелка - одежда просто подчёркивает, гармонирует с их природной красой. Впрочем, её я запомнил лишь в чепце и в переднике. Казалось со стороны, что она нас, замковых мальчишек, почти не замечала, настолько была занята хозяйством. Разве что придирчиво следила за чистотой и опрятностью, и делала это так очаровательно, что даже упрёки её мы рады были слушать бесконечно. Все прямо таяли в лучах тёплых глаз, тёплого голоса, улыбались её иронии и незлым шуточкам. Кстати, именно от неё я получил первые представления о чувстве юмора, о чувстве слова. И она непостижимо естественным образом научила нас читать и считать. Просто чтобы каждый из нас мог приносить хозяйству посильную помощь - не отвлекать же мужиков на побегушки и пересчёт! Мы как-то незаметно для себя усвоили принятую в королевстве систему мер и весов, денежную систему. Более того, в дальнейшем, в школе, я с удивлением открыл, что уже знаю четыре арифметических действия и дроби. Там я только узнал, как они называются, а задачи на счёт давно решал буквально на бегу. Например, такая мелочь, как передать плотнику Снотти, что от него нынче требуется изготовлять подпорных балок для кровли башни на три больше, чем днём ранее, пока не заменят обветшавшую крышу и не покроют ново-приделанные балконы по числу сторон света. Донести распоряжение нужно было быстро и доходчиво - просто сказать плотнику, чего и сколько за какое время он должен сделать.
Здесь я прошу заострить на сём нетривиальном факте особое внимание. Отчётливо вижу ваши недоумённые улыбки на эти совершенно бессмысленные в любом хозяйстве расчёты. Я не хуже вас владею основами управления, и давно уже усвоил, что всё рассчитывается наоборот - способы и сроки потребления материалов выводятся из темпов их производства. Конечно же, последняя дурость забивать головы изготовителей подобной чушью. Но всё соль в том и заключена, что Мила ни на щёпоть дурою не являлась, уверен - она изобретала эти поручения специально и только для нас. Явление это трудно назвать типичным и для лучших королевских колледжей, его вполне можно считать первым настоящим чудом моей жизни. Или, как минимум, прозрачным на оное намёком.