Впрочем, рядом с Милой присутствовало чудесное, без всяких на то намёков, существо - комендант Наджер. Его личико было какое-то сморщенное, хотя и морщин на нём хватало. Некоторые, белорозовые, выглядели довольно странно и располагались явно в не предназначенном для морщин месте и порядке. Вы бы сочли его отталкивающим, а мне и по сию пору милы и остренький подбородок, и тонкогубый рот, и крючковаты нос, и колючие грязнозелёные глазки под кустиками бровок. А пепельноседые волосы он по воинскому обычаю сплетал в косу и прятал за ворот. Невысокий, сухой, с виду щуплый, он напоминал пацана порывистостью движений. Но перед этим хилым мальчиком трепетали здоровенные кузнецы, и вовсе не из-за его положения управляющего. Я обожал наблюдать за ним, что бы он ни делал, а что-нибудь делал Наджер всегда - настолько точен и лаконичен он был в движении. Я бы сравнил его с механизмом, но лишь в смысле эффективности - у него всё и всегда получалось. Простотой и плавностью он был словно лесной ручеёк, что оставаясь безмятежным, недвижимым, о чём-то журчит-хлопочет и бежит со всех ног. Вернее, со всей одной ноги, ветеран не был стар, но увечен. В основном он возился с обожаемым оружием, чем весьма докучал кузнецам, а они отчего-то этому лишь радовались. Ну, не потому ж, что он как комендант замка лично занимался боеспособностью гарнизона? Ведь это было так здорово наблюдать, как бугаи вылетают из загона, ломая бошками жерди ограждения! Меня особенно забавляло угадывание - какая же в данный момент у него нога деревянная?
***
Других развлечений так же было вдосталь. Замок наш больше походил на приличный коттедж со рвом и башней. Да и приличным сейчас я б его не назвал. Но в тогдашних моих глазах он смотрелся вполне себе ничего. В центре располагалась башня в целых три яруса и с крытой смотровой площадкой, или попросту чердаком. По своему происхождению она была королевская, сторожевая, но захваченная некогда разбойниками, а потом отбитая отцовской дружиной. Сейчас я не очень уверен в истинности официальной папиной версии, как и в том, что его компания была именно дружиной, а не чем-то наподобие её, но тогда мы с ребятами увлечённо разыгрывали славные дела своих отцов. В самой башне, мало с тех времён изменившейся, лишь обветшавшей, ребятне разгуляться не дозволялось, а нам не очень-то и хотелось постоянно отираться на глазах у взрослых. Вокруг башни расположились всевозможные хозяйственные постройки, где нам иногда разрешали смотреть, как работают мастера, и даже изредка позволяли помогать. За палисадом из врытых стоймя заострённых брёвен и рвом вольготно раскинулись угодья. Пасека, яблоневый сад, огороды и речка Журлица. Далее начинался лес, в него мы долго опасались ходить без взрослых. Но в него убегала река, и мы, спускаясь по ней всё ниже, всё глубже заходили в страшные дебри. Это было восхитительно, до внутреннего вздрагивания жутко! И без взрослых, совсем-совсем! Компанию нам составляли только замковые псы. Угрюмые, клыкастые звери тоже гуляли сами по себе, признавая авторитет лишь коменданта и немногих старых солдат. Хотя я старшую самку Зажору снисходительно именовал своей на том весомом основании, что мой папа был владетелем, и она только мне позволяла к себе иногда осторожно прикасаться. Мы условились считать, что это я её ласково треплю.
Впрочем, меня из замковой детворы особо не выделяли. Приятели никогда не задерживали мне на сдачу оплеуху или едкое словцо. Как всех, отчитывала Майла за порванную или испачканную одежду. Вместе со всеми я долгими сумеречными вечерами, когда рано ещё было зажигать лучины, слушал её чудесные, страшные и весёлые сказки о мастерах, рыбаках и разбойниках. О перекрученных тропках и заколдованных омутах, о болотниках, водяных, леших одеревеневших и просто попутавших. Зимой особой популярностью пользовались холдрыгеры, троюродные родичи задубенцев, подвид дварфов, в отличие от последних, впадающие в оцепенение летом. По сказочной версии их приводил в бешенство вид любого тела в жидком состоянии - они его пытались либо выпить, либо заморозить. Или впадали в ментальный сезонный ступор от несовместности объективной реальности с их воззрениями на природу вещей. Предупреждая ваши кривые ухмылки, спешу заявить - это совсем не попытка пошутить. Подобное состояние я на самом деле не раз испытывал на себе, а впервые это случилось ещё тогда, в детстве, от слов Наджера. Он тоже поучал ребятню, рассказывал свои истории. С его лёгкой руки мы выучились определять по солнцу который час, просто чувствовать время и направление - меня и сейчас очень непросто запутать. Больше всего мы любили его были о походах и побоищах. Я слишком всерьёз воспринял выражение "деяния славных предков", и несколько раз даже позволил себе высказать что-то вроде намерения стать "достойным сыном своего отца". В довольно-таки глупой, пафосной манере.
- Лишь орки скажут, чей ты сын, - вдруг сквозь зубы процедил он.
Я опешил - ведь все ж знают моего папу! И откуда знать об этом каким-то оркам?
- Вот у них и спросишь, если после вашей встречи, тебе самому что-то будет неясно. Другой вопрос, решишься ли ты когда-нибудь повторить их ответ! - он странно усмехнулся, и я с тех пор точно знаю, как выглядят орки. Ну, или настоящие разбойники. В сердцах я страшно отомстил Наджеру. Он всегда перед отходом ко сну ставил свой протез в специальную подставку у кровати, чтобы, вставая, долго не искать, и было удобней его пристёгивать. Вечером я налил туда столярного клею, а утром дождался, когда он пристегнётся - я имел достаточное представление, как быстр этот убогий даже на одной лапе. Вот дождался, высказал ему в лицо всё, что думаю о нём, о разбойниках и орках, и вновь убедился в ошибочности своих суждений. Не успел я толком войти во вкус, как настала пора улепётывать во все лопатки, что, как обычно, не особенно мне помогло.
Выяснить, чей я всё-таки сын, удалось даже без орков - папочка смог определить это дело самостоятельно. Вместе со сверстниками, вернее, подражая взрослым и по примеру старших ребят, я довольно рано взгромоздился на лошадь. Сделать это никто не запрещал и не помогал, просто по логике нашего общего существования вместе с парнями и мужиками мы увлечённо возились с конями, упряжью, сёдлами, сбруями. Довольно скоро я настолько овладел искусством верховой езды, что смог сделать, ни разу не свалившись, кружок по лужайке на смирной упряжной Плаксе. Триумф мой был замечен и оценён Наджером в его обычной насмешливо-грубоватой манере, - как я погляжу, ты прожил достаточно, чтобы свернуть себе шею. Отныне будешь кататься по-настоящему.
___
Много позже я узнал, что это "кататься по-настоящему" называется конкуром и триатлоном. Настоящим наездником я стал годы спустя, но мне удалось не свернуть тогда шею в скачках по лесу, через препятствия, или просто дурачась на быках. А это могло выглядеть настоящим чудом. Я уверен, умения наших всадников широко известны и считаются колдовскими. Вы же, просвещённые дети мои, не хуже всякого кавалериста владеющие конным искусством, прекрасно осведомлены о природе этих чудес. Вы никогда не станете повторять за глупцами сентенции о непостижимости женской натуры или о женской логике. Беднягам просто никогда в жизни не доводилось объездить и приручить коня. Сделать своими взрывную ярость, мощь, всемогущество боевого скакуна! И простите старика за банальность, но я, всё же, отмечу, что причиной и основой всему служит любовь. Нужно просто любить лошадей и особенно свою, подаренную судьбою, лошадку. Ничего от неё не требовать, не ждать, тем более не рассчитывать. Просто любить потому что, она такая, и потому что она твоя.
Вот и папа никогда меня не наказывал, даже не поучал. Играл со мной, только пока я был ещё мал, в основном, носил на плечах, порой забывая совершенно, что на шее у него есть кто-то ещё. Собственно, таким образом я впервые испытал прелесть верховой езды. В пути я сидел, замерев, и боялся, что чудесный полёт происходит не со мной, что стоит мне напомнить о себе, он сразу же кончится. И столкнулся с первым жизненным разочарованием - за полётом неизбежно падение. Отец, входя в трактир, забыл пригнуться в дверях и наконец-то вспомнил о моём присутствии по истошному рёву. Но я подрос, обвыкся со своим местом позади него, и, как заведено самой жизнью, место это мне осточертело. Одним своим новым летом я так ему и заявил на приглашение залезать на коня. Что мне по силам одолеть дорогу к деду самостоятельно, на отдельной лошади. Папа ответил, что тогда я могу оставаться, он уедет один. В душе я сомневался в радушии деда в папином варианте, а значит и в смысле всего путешествия "без меня". Однако мне хватило ума не высказать этих соображений, я лишь с видом покорным судьбе сказал, что предпочитаю сбор мёда на пасеке перспективе свалиться дорогой с лошади и заблудиться. Отец серьёзно кивнул, расстегнул пряжку, вынул ремень и велел подойти поближе. Я не верил своим глазам - меня будут пороть??? Но всё оказалось ещё хуже. Он нагнулся с седла и подхватил меня под мышки, перехватился за ляжку и, как набитый тряпьём мяч, отправил себе за спину! Я уже всерьёз собрался падать, когда отец стянул нас обоих одним ремнём!
- Теперь можешь даже поспать, - весело воскликнул папа, посылая коня вперёд.
Мне не спалось. От поворота до поворота я, прижавшись соответственно левой или правой щекой к его спине, запоминал дорогу и считал шаги лошади, - тыгыдым-тыгыдым, раз, тыгыдым-дым-дым, два... Вы подумали, что занятием этим я пытался отвлечь себя от обиды? Напрасно, просто у меня уже тогда была очень хорошая память. И через месяц, когда папа без комментариев пристёгивал меня к себе, в рукаве моём таился нож.
Прода 03.04.2018
Часть пути я незаметно перерезал ремень, пока не осталось тонкой полоски. На удобном повороте, когда отец убавил ходу, я соскользнул по конскому крупу и откатился в подходящие лопухи. Полдня у меня ушло на преодоление того же расстояния, что верхом мы покрыли за пару часов. Хотя дался он мне без особого труда, к тому времени я уже стал довольно самостоятельным парнем. В замке я сразу же явился к Миле и честно рассказал, что упал с лошади, а папа не заметил и не услышал моих криков. Естественно, скромно умолчав, что падение я перенёс беззвучно. Мила, смеясь чудными глазами, так же честно посочувствовала папе, и особенно мне - дескать, я сам, сказав, что предпочитаю пасеку такому способу езды, избрал свою судьбу на сегодня. Потому обедать я буду хлебом с мёдом. И с краюхой в руках я с отвагой и торжеством обречённого отправился к пчёлам. Хотя честно, по сию пору предпочитаю яблоки, пусть и доводилось мне и падать с яблонь, и претерпеть от сторожей сада всяческие укоризны.
День прошёл средненько, ночка тоже выдалась не особенно спокойной, зудели и чесались от укусов руки и лицо. А утром ещё до раннего летнего рассвета прискакали дед и папа. Дед сам не свой от радости тискал внука, а папа исходил притворным, насколько я его изучил, раскаяньем. Дедушка потребовал мою версию событий, ну, я всё ему и рассказал - не мог я лукавить, предавать его. Узнав, что дело просто в приличной лошади, тот расхохотался, даже хлопнул отца по плечу. Он бы никогда не подарил мне своего, и дело не в том, что я был ещё довольно юн для боевого рыцарского коня. Вы ж знаете, рыцарь просто никому никогда не отдаст своего скакуна. Дед не зашёл к нам даже перекусить с дороги, сразу развернулся восвояси, а через день посыльные привели его подарок, белоснежного жеребца. Моего Снежика.
- Ну, теперь на этаком коне ты просто обязан стать принцем! - добродушно улыбнулся отец. Он как раз со смехом рассказывал Миле, что обнаружил моё отсутствие одновременно с дедом уже у него в усадьбе. Всю правду обо мне ему поведал явно перерезанный ремень. Но всё равно дед бы ничего слушать не стал, и папа оставался в живых лишь до тех пор, пока мог показать, где потерял ребёнка. На этом месте он обрёл странный для меня вид, я впервые увидел, как он задумался. И повторил растерянно, - потерял ребёнка...
- Теперь я могу быть за тебя спокоен, сын мой, - неожиданно торжественно обратился ко мне. - Ты доказав, что являешься истинным моим сыном, выбрал свою судьбу, и она сразу вознаградила твой выбор!
Я во все глаза, раззявив рот, дивился на неизвестного мне доселе папу. И он снизошёл к моему удивлению. - Решено, к началу следующего семестра мы едем в столицу герцогства. Ты поступаешь в королевский колледж!
***
Сказать, что я обрадовался, было бы преувеличением, поскольку совершенно ничего не понял из папиных слов. Кроме того, что мы, скоро или нет, поедем куда-то далеко, и я там могу надолго задержаться. Однако далее выражать удивление мне стало неловко, я, захлопнув варежку, потупил взор и направился к своей судьбе, к лучшей её части - к жеребцу. Он покосился на меня недоверчиво, но, видимо, мой умоляющий вид тронул его большое сердце. Снежик немного расслабился, по его атласной шкуре пробежала рябь, он снисходительно всхрапнул и склонил голову ко мне навстречу. Я, не веря реальности происходящего, погладил, скорее, просто потрогал его чёлку. И он взглянул мне в глаза, заглянул прямо в душу! О Смысл Творения и Душа мира! Именно с того мгновенья я уверен, что у меня есть душа! Гм, ну, точно была до некоторых пор.
Я повёл его... то есть жеребца, конечно, взнуздали, и поводья были, но я даже не протянул к ним руки. Сказал "пойдём", сделал несколько шагов от башни, обернулся. Он смотрел так... я улыбнулся и повторил: "Ну, пойдём же! Я покажу тебе сад и речку". Он смешно неуверенно переступил копытами, и тогда я вместе с душой обрёл своего первого настоящего друга. Мы просто шли рядом, он как-то сподобился приноровиться к моему короткому шагу. Я рассказывал, что сейчас мы идём в сад, там здорово, только ему придётся разрешить мне на него залезть. Яблоки ещё не совсем созрели, и взрослые не разрешают их рвать. И не потому, что им жалко яблок, просто нельзя лазить по деревьям и ломать ветви, а с высоты его роста этого не потребуется. И ещё все сердятся, когда мы слоняемся без дела, так если я буду верхом, это будет не простым гулянием, а полезной конной прогулкой. Ведь он мой новый конь, мне положено осваиваться с ним. Снежик от удовольствия прядал чудными ушами и важно кивал.
После экскурсии по саду Снежик, вполне одобрив вкус яблок, позволил препроводить себя на речку. Он долго с явным беспокойством наблюдал, как я барахтаюсь в воде и, наконец, отважился зайти в реку сначала по колено. Я тут же принялся плескать на него, над нами получилась даже небольшая радуга. Жеребец притворно испуганно отпрыгнул на берег и снова зашёл в воду, уже по грудь. Я стежками рванул на стремнину, он поплыл следом, споро меня догнал. Какой же это восторг, впервые ощутить посреди коварной, изменчивой, ненадёжной реки надёжную шею! Вдвоём мы стали сильнее реки, сильнее всех... я почувствовал себя властителем всех царств и стихий! Хотя Снежика обуревали другие эмоции, ведь конь властитель пространства лишь на тверди под своими могучими ногами. И я сам решил, что достаточно испытываю его дружеские чувства. Мы вернулись к берегу, но вылезать из воды я не спешил. Вообще, я и по сию пору никогда не тороплюсь, особенно в бане. Снова начал брызгать, а он ответил! Копытами он брызгаться не мог, мы стояли на глубине мне по шею, так умник задействовал морду. Это дело натолкнуло меня на интересную мысль. Я перестал плескаться, подплыл к нему, вскарабкался. Снежик ждал нового развлечения, но такого ждать точно не мог. Я присел на корточки, ухватился за уши и перепрыгнул на голову, её аж притопило. Он негодующе вскинулся, что от него и требовалось. Целое мгновенье полёта, я и небо, я и река... снова я и Снежик!
Возможно, что вы сочли сии детские воспоминания проявлением старческого слабоумия. Коли так, читать далее не обязательно, писать тоже ничего не нужно, мне и без вашей писанины приходится читать достаточно сочинений недоумков. Тем же, кто ищет тайного смысла, просто объясняю - этот момент я привёл, дабы показать, как в играх дети, и ваши тоже, постигают законы самой жизни. Что значат для человека дружба, друзья? Это и собеседник, и новый уровень возможностей, и надёжное плечо. Не слишком задранная шея, умная голова и, в конце концов - трамплин. И кроме бескрайнего, как небо, счастья дружбы со Снежиком, я запомнил на всю жизнь эти мгновенья озарения, постижения.
Приятелей у меня всегда было множество, мы росли в замке одной дружной семьёй. А в большой семье лучше не сводить с братцев и сестрёнок влюблённых глаз - если двое шепчутся тишком, это значит, что кому-то третьему вскоре не поздоровится. И нужно обладать весьма изощрённой изворотливостью, чтобы этим кем-то ненароком не оказаться. Вам, чада мои, возросшие у меня на глазах в нашей дружной семье, где, не считая персонала, семь, одних только известных вам, любящих вас мам, трудно понять меня. У Милы и Наджера, даже если б они забросили все дела и занимались бы только нами, не хватило бы ни сил, ни рук, ни особенно ног, конечно, для приведения двух десятков разновозрастных пацанов и пацанок в хоть сколь-нибудь приличное состояние. Мы сами друг другу были и няньками, и воспитателями. Комендант с супругой задавали лишь общий вектор нашего развития, устанавливая определённые рамки и правила. И по правилам этим близился час занятий на лужайке за рвом, куда мы и направились. Там застали Наджера и почти всех замковых ребят, и он объявил, что я вскоре уезжаю из родного замка очень надолго. И дабы не казнила меня на чужбине совесть за зря нанесённые обиды, чтоб не мучил стыд не оплаченных долгов, сегодня и ежедневно в это время до обеда я вплоть до дня отъезда буду давать всем желающим сатисфакцию.