В полдень папа устроил короткий привал. Мы поели на лужайке, Ила застелила травку для того и припасённым покрывалом. А папа перекусил на козлах, со взведённым арбалетом на коленях. Это обстоятельство никто больше не оценил, кажется, даже не заметил, и я тоже не стал заострять на нём внимания. Всё с виду было благополучно, отец казался благодушно умиротворённым. Если честно, его показное спокойствие меня слегка пугало. Хотя по сию пору не могу представить себе папу чем-то встревоженным. Боюсь, что в том возрасте я от такого зрелища мог и в порты накласть. Но, повторюсь, всё выглядело мирным, и мы спокойно продолжили свой путь. Вечером Ила с детьми вышли в Скворцах, а папа направил лошадей, куда бы вы думали? Конечно же, в Скворечник! Путь в столицу герцогства занял семь дней, у нас было множество различных попутчиков, ночевали мы, конечно, не под открытым небом, а в постоялых дворах. Вы вполне себе представляете обычные дорожные впечатления. Но о первой ночёвке я хочу рассказать особо.
Прежде всего, нас там встретили - отец хорошо знал этих странных монахов. Ему кивали, хлопали дружески по плечу, улыбались. А меня не удостоили и взглядом! Но меня не очень это обижало, настолько монахи казались удивительными. В книжках сказок странствующих обычно изображали людьми в летах, согбенными, с клюками или посохами, в длиннополых одеждах с непременными капюшонами. Там же таких не было вовсе! Все мужчины были средних лет, стройные, поджарые, крепкие, подтянутые. Я не увидел ни одного больного или просто уставшего - все они были какие-то напружиненные. Но и не суетливые или дёрганые, их отличали явственно мною ощущаемый покой, отрешённость. Странное сочетание? Для меня удивительное! Я вдруг понял, что вижу просто множество различных версий собственного отца! Они все были для меня, как для вас драконы одной серии. Я нисколечко не обижался на то, что меня не замечают. Мне просто очень понравилось быть с ними, среди них. Но отец отвёл меня к детям.
В Скворечнике за высоким тыном располагались несколько палат, среди них была и детская. В трапезной множество ребят моих лет или постарше ужинали за длинными столами. Я запросто присел на лавку, какой-то паренёк, уже отужинав, облизал ложку, протянул её мне. Другой подал краюху хлеба и луковицу. Я в очередь потянулся к блюду с кашей, захрустел луком. Обычно мы так и ужинали у себя в замке. Поев, я направился за ребятами в общую комнату, где продолжил интересные наблюдения. Мальчишки так же, как взрослые, ни о чем меня не спрашивали, старательно не смотрели на меня. У некоторых это получалось весьма уморительно. В целом они вели себя как взрослые монахи, но им, конечно, ещё было расти и расти. Особенно это выражалось в их одежде, такой же, как у взрослых. Но не просто такой же, а явно перешитой из взрослой! Причём, несомненно, не женскими руками. Та же замша и шерсть, рейтузы, блузы и жилеты. Так же одновременно и различные, и, без всякого сомнения, принадлежащие одному гардеробу. Впрочем, в общей зале меня сразу заинтересовали книжные шкафы. К ним и подходили мальчишки, чтоб с удобством расположиться за столиками. Удивительно, на каждом стояла лампа!
- Обалдел? - доброжелательно спросил паренёк значительно старше меня, - пойдём-ка вон туда, там сказки.
Он потянул меня за рукав к низенькому шкафу всего в несколько полок. И я действительно обалдел - на полках я увидел некогда подаренные мне дедушкой книжки! Я не знал, что и думать о папе. Запомнил лишь заполнившую меня с головой гордость - как здорово быть его сыном!
Повторюсь, путь наш до столицы, славного града Дузвилла, ничем особенным мне не запомнился, что совершенно неудивительно - нас сопровождали несколько странствующих монахов, а их как-то уважительно ненавидели все дорожные неприятности, от таможенных стражей до обычных хамов, не наделённых должностными полномочиями. Отец с друзьями так и правили по очереди лошадьми или ехали верхами поблизости. На подъезде к столичным окраинам, когда я оказался в одиночестве, он неожиданно решил составить мне компанию.
- Не удивляйся, Олакс, моим словам, - начал он проникновенно и немного печально. - Особенно прошу тебя - не пытайся понять их сразу, просто постарайся хорошенько запомнить.
Я насторожился.
- Это называется отцовским напутствием, и это мой долг. Ты можешь слушать с закрытым ртом?
- Прости, папа, - спохватился я.
- Вот и умница, потерпи, я недолго, - улыбнулся он. Лик его омрачился. - И ты прости, что так рано выпало нам прощаться, толком не познакомившись. Но ты не раб, и не заложник мой, ты гость, тебе надлежит идти своей дорогой. Дорога та трудна. Ты знаешь, что такое дружба?
Я кивнул.
- У тебя будут друзья. Одних ты потеряешь, другие тебя предадут. Это называется разочарованием. Ты знаешь, что такое любовь?
- Как мама?
- Да. Как мама. Она ввергнет тебя в отчаянье, что горше всех разочарований. Ты знаешь, что такое боль?
- Вроде бы да...
- Люди будут делать тебе больно просто из развлечения. Чтобы послушать, как ты плачешь...
- Я не заплачу! - воскликнул я зло.
- Нет стыда в слёзах от боли, сын. Срамно смеяться над слезами. - Покачал он головой. - Я верю в тебя. Ты покараешь предателей, отомстишь обидчикам, оправдаешь чьи-то упования. И сам не раз предашь, обманешь, и в гневе нанесёшь напрасные обиды...
- Папа, нет, никогда...
- Ты слушаешь?
- Прости.
- И ты поймёшь, что всё это лишь путь, дорога - то солнышко, то град с дождём. Ты вернёшься в замок. Придёшь в Скворечник, спросишь, чем помочь? И однажды...
Я вновь открыл рот, не снеся драматизма взятой им паузы.
- И однажды ты повторишь всё это сыну, слово в слово!
- Ой! - мне захотелось плакать и смеяться. Но получилась просьба. - Папа, научи играть на лютне?
***
Прода 09. 04. 2018
Вот и исполнил я отцов наказ. Немного запоздало, каюсь. Я не ищу оправданий, мне не нужно ваше прощение. Хочу лишь передать, как в этом плане мне видятся моя и ваши судьбы. Я верю своему отцу и точно знаю - он верил в то, что мне сказал. Он верил в меня, когда мне шёл всего десятый год. Выходит - я не верю в вас? К чему тогда затеял эту писанину? Уж точно не затем, чтоб покрасоваться изящным слогом. И я всегда в вас верил, просто... боялся за вас. Да! Забери всё духи тьмы, мне было страшно! Что вашими слезами, жизнями возьмут с меня за все мои дела. А мой отец был светел, чист, и жил, не зная ужаса расплаты. Я мог бы написать, что так о вас заботился, и многие из вас всё приняли б за чистую монету. Нет! Я так же, как отец мой, знал всегда, что не смогу научить вас ничему хорошему, а в остальном вы вскоре превзойдёте и меня. Сказать, что не хотел для вас той жизни, полной неурядиц? Да, горька доля сиротки-школяра, когда ты сам себе защита и советчик. Вас же я защищал и лелеял, как себя, как собственную жизнь, как свободу. И что в итоге? Никто не причинит мне боли через вас. Теперь у меня есть семья, а у семьи есть вы - чувствуете разницу? Вы сами судите о себе лишь с точки зренья пользы для семьи! В отличие от меня - я жил всегда отдельно от всех и вся. Так и погребите в своё время прах мой в лаве драконьего озера. Я знаю, что все вы, особенно юнцы, мечтаете украдкой о свободе, о приключениях-свершеньях, о борьбе. В конце концов, о собственной судьбе. Скажу вам просто - доброго пути. Напутствие вы видели, свободны. Летите вдаль! Вслед за отсеканием хвостов, сдачи всех курсовых работ, рефератов, зачётов, экзаменов, написания дипломного проекта и защиты оного. И, уж конечно, после моего личного одобрения ваших сочинений по сему мемуару. Тем паче необходимому, что, увы, образование ваше лишь вам и кажется превосходным. В том нет вашей вины, сиё моя заслуга - иное знание гнетёт, ломает души. Но коль уж вам однажды суждено занять свои места в нашем оплоте, земля вас не удержит древней пылью, вы отряхнёте её с крыл.
А если без пафосу, вы не можете многого себе даже представить. Знакомые вам сызмальства предания, народные ли песни, творенья ль менестрелей - всё лож. Я знаю, о чём говорю, поскольку лично сочинил многие из них. Вот, например, я написал "славный град Дузвилл". И вы сочли это неумной иронией. Наверное, крутите перстами у виска: "Что он несёт? Какая столица???" Конечно! Старая столица, известные вам древние руны, наследие предтеч. Найденные там артефакты действительно очень древние, что ошибочно принимается за доказательство древности самих руин. Поверьте очевидцу - я видел Дузвилл процветающим, а мне не так уж много лет. И уж не сомневайтесь, я долгие годы пристально следил за тем, чтоб никакому умнику бы не взбрело расспрашивать камни развалин. Зачем мне это было нужно, вы уясните далее.
А тогда мы ехали по широкой, удивительно гладкой и ровной дороге в предместьях Дузвила. Я и не понял сразу, что мы в предместьях - просто ровная дорога меж сплошных высоких живых ограждений. За ними располагались все мануфактуры и заводы, люди там не жили. Вы спросите, как на предприятия проникали рабочие, если заросли были сплошные и непролазные? Немного позже я узнал, что по воздуху. Да, по воздуху, именно так, как это принято у нас - по подвесной дороге. Говорят же вам, что не такие уж они были древние! Или по реке и каналам, кто жил недалеко. По воде осуществлялась и вся логистика. Так что впервые я запомнил лишь ровный, как стрела, тракт и стены живых изгородей. Так же запомнились они мне и перед первым пожаром. Простите, не берусь с уверенностью утверждать, что пожар тот был самым первым в истории города - в школе нам ни о чём подобном не рассказывали. То есть таким мне запомнились предместья Дузвилла до первого пожара, устроенного при моём непосредственном участии. Более того, я приложил немало усилий к самому его устройству. Каковы у меня были причины на это, я обязательно попытаюсь вам объяснить. Только последний раз повторяю - не ждите от меня оправданий. Итак, мы с папой миновали предместья и въёхали на окраины. Что уже начался город, я понял сразу. Таким мне его описывала Мила - шумным, неряшливым, бестолковым.
Сначала я его лишь услышал. Отец строго запретил прикасаться к шторам, но такой шум им было никак не заглушить. Множество голосов, шорохов, скрипов, лязгов, звонко взрезали мальчишеские выкрики: "Дэйли мирор! Пожар в притоне на Кусковке! Снимки с места происшествия! Два десятка голых шлюх выпрыгивают с третьего этажа в объятия стражей!!!" И, конечно, после столь неблизкого пути я ни с чем бы уже не спутал отчаянную ругань возчиков. Наше движение замедлилось, часто сменялось остановками и поворотами под указанный выше аккомпанемент с неожиданными вступлениями непонятных мне тогда свистков. Вдруг шум стих, его как отрезали, мы куда-то въехали. И точно, вскоре экипаж остановился, отец сказал, - выходи и держись ко мне поближе.
Тон его был строг, ему не потребовалось уточнять: "И веди себя тихо". Из возка мы вышли в обычном каретном дворе, как в дедушкиной усадьбе. Но чужом, даже чуждом - никто не подпирал спиной заборов сидя или стоя, не ковырялся задумчиво в носу, вокруг царила деловитая, городская суета. Нас, судя по всему, ждали и находились в готовности. Работники без лишних слов выпрягали лошадей, зачем-то принялись снимать сиденье с козел, лакейскую ступеньку на запятках. Под низ возка на деревянные подставки установили железные цилиндры с длинными ручками-рычагами. Принялись раскачивать рычаги, и цилиндры стали удлиняться! Только, пожалуйста, не говорите мне потом, что это были домкраты - я знаю, просто тогда увидел впервые и принял за волшебство. Всё вокруг казалось заколдованным, и мастеровые напомнили мне сказочных гномов. Отец взял меня за руку и повёл. Оглянувшись напоследок в воротах, я увидел, как работники сняли с экипажа двери, и приятели папы зачем-то забрали их с собой. Мы вышли в проулок, прошли немного между высоких кирпичных стен каких-то складов или мануфактур и вышли на улицу. Монахи, не простившись с нами, свернули налево, а я и папа неспешно пошли направо. Он вёл меня за руку и давал необходимые пояснения к только что мною увиденному.
Оказывается, продать частный возок очень непросто. Особенно в городе. Седаны, как дедушкин, с площадкой для слуг или багажа сзади здесь не очень популярны. В тесноте требуются универсалы, которые не требуется разворачивать - лошадей можно запрячь с любой стороны. Вообще, городские люди очень привередливы, желают владеть вещами, сделанными персонально для них, вот мастера и делают из потерявших актуальность экипажей совершенно новые на заказ - кому с переменным клиренсом, кому с обычными тормозами, а кому и вовсе без тормозов, но с обязательными навесными частями кузова. Я, конечно, мало, что понял, но для себя уточнил. - А двери?
- Гм, двери. Видишь ли, сынок, на дверях стоит герб владельца, если он рыцарь или просто купил себе дорожный герб, а если своего подорожного герба нет, палата стражей дорог выдаёт обычный, но для каждого возка строго индивидуальный. Официально считается, что возок - это только двери с гербом.
- Но как же всё остальное?
- Хм. Дорожным стражам в основном хватает гербов на дверях, они очень редко требуют предъявить свиток истинности транспортного средства и сличают руны на перекрестии основания или на раме.
Я снова кивнул, будто всё понял, и папа, поверив, видимо, что его сынок и вправду "маленький гений", всё для меня совершено запутал, добавив. - Вот видишь как просто! А дедушке мы возьмём другой, только поставим старые дверцы, так что его возок фактически вернётся к нему в целости!
Мне было совершенно ясно только одно - я попал в очень странное место, которое мне сходу не понять. Папа ещё рассказывал, отвечая на мои вопросы, что такое клиренс и зачем блокировка тормозов, а я впитывал городские впечатления. Мы немного прошли по широкой улице с дорогой посередине для повозок, и с тропинками для пеших по краям. Меня поразили дома - они все были шириной с дедушкин замок, а высотой больше нашей башни! Двери домов стояли открытые, в некоторых не было даже самих дверей, просто проходы. Через них ежесекундно сновали серьёзные люди с папками подмышкой. И по пешеходной дорожке все едва ли не бежали. Наконец мы свернули в один из переулков и попали в другое царство! Тёмное - переулок оказался узким, казалось, что стены домов смыкаются в вышине. Встречные выглядели не деловитыми, а хмурыми, злыми. И это было рыбное царство - рыба была повсюду. Её везли в тачках, несли в мешках и корзинах, она висела под каждым окном и на протянутых над головой верёвках между домами. Сверху, как снег, опадали чешуйки. Солнце вытапливало жир, вокруг стоял резкий рыбный запах. Впрочем, не только рыбный. Я впервые увидел окна цоколей и полуподвалов, мне было забавно думать, кому пришло в головы закапывать их в землю? Первое впечатление самое сильное, первые слова самые памятные. Город встретил меня надписями на стенах над окнами полуподвалов: "Не срать!"
***
Дома в переулке, наверное, вам показались бы такими же хмурыми, серыми, нарочито неприметными, неотличимыми один от другого, как тамошние обитатели, безразлично встретились бы вам мужчины, женщины или дети. Тогдашнего меня, ещё юного Олакса Лавэра, дома и люди привлекли загадкой, точней, загадочностью. Они явно неспроста так старались быть похожими и неинтересными. Будто общий на всех секрет заставлял их не поднимать лиц, отводить взгляды, они все словно носили разные маски одного неумелого мастера. Трещины и морщины на фасадах домов и лицах людей складывались-сплетались в полустёртый орнамент, траченный молью узор одного старого ковра, покрытый следами аляповатой краски нездоровых румянцев, или бледностью, словно плесенью. Неприкрытые космы свисали, усы и бороды топорщились, как пучки сорной травы у стен. Неопрятные, мешковатые, повседневные одеяния смотрелись на них так же, как и на бельевых верёвках по соседству с рыбой - подумалось даже, что тряпки не сушатся после стирки, а выбрав наименее вонючие, повесили прованиваться до принятой в здешнем обществе обязательной вонючести. Я уверенно ощутил, что всё здесь происходит по незыблемым правилам, каждый уверенно привычно следовал своей роли. Люди точно знали, куда и зачем идут, кто из незнакомых встречных должен уступить дорогу и куда при этом смотреть. Дома стояли в строгом порядке, занимали свои места согласно продуманной кем-то диспозиции в чудесном действе или битве, которые вот-вот должны начаться.