– Фу, какая гадость! – сказала над самым ухом внука Авдотья Лукинична. – Сколько же с этими новыми временами, будь они неладны, понабралось мерзких вещей. Посмотри только. Что за рожа. У-у-у, погань! Сатанинское вымя. Прости, Господи. – Она указала на плакат с нарисованным страшным лицом, приглашающий посмотреть фильм в кинотеатре Дома культуры, под чьими древними тополями они только что прятались в тени от зноя. – Где наш автобус? Этот?
– Да.
– Тогда садимся, а то не достанется места.
Они пошли к распахнутым дверям рейсового автобуса, где перед кондуктором толпились пассажиры.
– Подальше от этой клоаки, – прошептала старушка, стараясь никуда больше не смотреть, чтобы не увидеть ничего скверного и дурного.
Она редко выбиралась в город, тем более аж в самый его центр. Только отъезд дочери, которую она не видела два года, и теперь, скорее всего, не увидит целый год, заставил её пуститься в дорогу и забраться в самое сосредоточение смрада, вот уже десять лет как исходящего от хлынувшего в страну потока капиталистического распада, – всех тех изменений, которые вторглись в её старый, привычный мир: в размеренный, давно принятый уклад жизни скромного сельского труженика, простого советского человека.
3
В автобусе №32 бабушке уступили место, и она сидела, а Марат стоял возле, как благовоспитанный, уважающий старость молодой человек, школьник… ребёнок. В автобусе было как в парной – спёртый, душный воздух: казалось, что он давит, заставляя одежду прилипать к потной коже не меньше, чем люди, сотрясаемые ухабами дороги. Пассажиры топтались, пихались, галдели. Марат с удовольствием покинул бы их тесные объятия, сев к окну, чтобы в покое придаваться созерцанию быстро меняющегося, проносящегося за окном пейзажа, – только облака оставались прежними, а далёкий берег реки, утонувший в дымке, нехотя уползал назад.
Марату надо было подождать всего лишь двадцать минут, чтобы снова увидеть крыши домов знакомой ему деревни с её манящим раздольем и сокрытыми где-то там, в её пределах, его друзьями. И он терпел, смотря на противоположный берег реки и вспоминая события минувших дней, предполагая, где и чем ему предстоит заняться сегодня и как отыскивать друзей.
Хотя он смотрел на берег реки, не видя её саму, он почему-то не вызывал в сознании образ её тёплой, как парное молоко, рыже-зелёной воды, а думал всё о том месте в лесу, которое они нашли и облюбовали вчера. Что-то влекло его туда, понуждало вернуться – там хотелось находиться: спрятаться и прислушаться к лесу, переговаривающемуся тихим шелестом листьев в вышине крон легко качающихся деревьев.
***
Деревня тянется двумя рядами домов вдоль дороги, заасфальтированной в стародавние времена, с юга на север, от почти что самой реки до леса. Большая часть её расположена в низине – промеж двух бугров.
Всего 83 домика или, точнее, 123 самостоятельных двора.
Это, собственно, и есть Устюги: Устюги Верхние и Устюги Нижние – так их величают жители.
Верхние Устюги отличаются от Нижних тем, что находятся они на круче у леса, и тянутся они с востока на запад. Но они существенно уступают Нижним в своей длине, и потому это нисколько не отменяет того общепризнанного факта, что Устюги, всё же, если считать от автобусной остановки, тянутся с юга на север – оттуда, откуда приходит вся "жизнь". И остановка эта – в Нижних Устюгах, несимметрично рассечённых межрайонной автомобильной дорогой, стелящейся параллельно речушке Дульке, которая течёт с запада на восток. Меньшая часть деревни, отсечённая дорогой, конечно же, самая ближняя к этой славной неторопливой речушке.
…и порой так хочется посмотреть с высоты Верхних Устюгов на Дульку и заречную даль, что забывается всякая там автодорога с её остановкой, и считаешь, что направление деревни с севера на юг! От тёмного леса – к теплу, к солнцу!
К Дульке.
4
– Спи уж, – молвила молодая мать, сидя перед люлькой беспокойного годовалого дитятки. – Будет возиться, пора угомониться. Поел и – ладно, и – на боковую… Спи малыш спокойно, баю-бай. Я тебя укрою, тихо засыпай. В радуге на небе, водят хоровод. Птицы всё пернаты – песенки поют. Спи малыш спокойно, тихо засыпай. Мама рядом будет, глазки закрывай. Баааа-ююю… баа-й… – нараспев продекламировала она то ли стих, то ли колыбельную. И Ванютка мерно засопел, успокоенный ласковым голосом матери.
– Что, уснул? – подойдя, спросил отец.
– Спит, – не отрывая добро смотрящих глаз от малютки, отозвалась жена его, Сударышкина Анна.
– Пойдём, попьём чайку, – предложил муж, Анатолий Сударышкин. – Авдотья Лукинична приехала. Надо думать, сейчас зайдёт.
Сударышкины жили в одном доме с Лукашиной, с бабушкой Марата, Авдотьей Лукиничной: дом был поделён на две равные половины, которые принадлежали разным хозяевам, совсем чужим людям.
Марат дотащил до дома сумки и уже было собрался убежать по своим делам, как вдруг бабушка строго наказала ему идти умываться и садиться за стол.
– Негоже болтаться голодным. С утра не евши! А теперь убежишь, так твой след простынет до самых сумерек, – сказала Авдотья Лукинична внуку, не подчиняющемуся ей, рвущемуся под кучевые облака. – Кому говорю! Сейчас же делай то, что наказываю. Теперь ты – под моим подчинением. Отец с матерью уехали, и вся ответственность за тебя – на мне. Не подводи и не серди меня. Я – не девочка. Ты хочешь, чтобы у меня не выдержало сердце? Хочешь уморить, поскорее свести меня в могилу?
– Ну ладно, ладно, чего ты разошлась? – Марат сдался. Он не хотел ссориться с бабушкой в первый же день, и тем самым её печалить. Он любил её. Она была славной старушкой. Правда, он редко её видел, но он быстро с ней сходился, заново привыкая всякий раз при приезде на родину своей матери, Анастасии.
– Что же, – намыливая руки, шептал под нос Марат, – ребята были без меня половину дня – ещё с полчаса уж как-нибудь подождут, ничего… А если я не найду их? Что, если мне придётся искать их неизвестно как долго?! Нет! Надо спешить! – И он помчался на терраску, за стол.
Бабушка разбирала сумки, а Анна Сударышкина собирала на стол.
– Авдотья Лукинична, вы посидите с Ванечкой? – спросила Анна. – Он только что уснул, и хлопот не доставит.
– Конечно посижу, – отозвалась Авдотья Лукинична.
– Ой, а вы не очень устали?
– Нет-нет, ничего. Он же спит. Я прилягу у вас, и за одно присмотрю за ним. Мне это в радость.
– Ну, мы тогда сейчас посидим с вами, попьём чайку и пойдём.
– Хорошо-хорошо. Сегодня так жарко, а вы целый день – в доме. Обязательно надо сходить на реку – искупайтесь.
– Спасибо вам! Что бы мы без вас делали!
– Да что ты, Аня. Это я должна говорить вам спасибо. Вы мне такую радость дарите.
Марат сидел и морщился от разговора, который он вынужденно слушал, и из-за которого он никак не мог дождаться своего обеда.
– Марат, как там город? – спросила Аня. – Как проводили маму? Домой не хочется?
– Всё хорошо. И мне здесь очень даже неплохо. Домой я всегда успею.
Анна улыбнулась и поставила перед ним тарелку со щавелевыми щами и банку сметаны, разрезала яичко, положила ломоть свежего, и ещё тёплого, чёрного хлеба, дала ложку.
– Жуй и не спеши. Твои друзья никуда не денутся.
Марат сдерживал себя недолго: несколько раз покосившись на тетю Аню, хлопотавшую на кухне, он набросился на кислую, стимулирующую обильное выделение слюны, зелёную жижу: щи да каша – пища наша! Каша ждала его впереди – на второе.
– Марат, а ты не пойдёшь с нами на реку? – поинтересовалась Аня.
– У? – Марат судорожно проглотил то, чем набил рот. Он растерялся, замялся. С одной стороны, это замечательно: он пойдёт на реку! С другой стороны, он хотел бы узнать, где Пашка и Валя, чтобы присоединиться к их заботам или пойти на реку уже с ними. Но… может, они уже на реке?
"Ладно, – решил Марат, – по-скорому сбегаю к Пашке и, если его нет, пойду с тётей Аней и дядей Толей".
– Что "у"? – переспросила Анна.
– Угу. То есть – хорошо. Только я сбегаю, посмотрю, что делает Пашка.
– Ну, сбегай… Не торопись! Что ты так глотаешь? Это вредно, – строго сказала тётя Аня и позвала за стол его бабушку и своего мужа Анатолия.
Только все собрались, как Марат, быстро побросав в рот сладкую жирную кашу, уже вскочил, сказал "спасибо" и умчался до Пашки.
– Вот неугомонный, – посетовала бабушка. – Это в нём южная кровь играет.
Анатолий снисходительно улыбнулся и сказал:
– Да ладно вам, Авдотья Лукинична, пускай бегает.
– Пускай, конечно. – Бабушка не упрямилась. – Но уж больно он шустрый, бесёнок.
– Ему теперь раздолье, без родителей, – сказала Аня.
– Вот-вот! – всполошилась бабушка. – Боюсь, я в одиночку с ним не слажу! Вы бы подсобили мне, присмотрели бы за ним, а где надо шикнули бы, приструнили бы его, а?
– Хорошо, Авдотья Лукинична, мы приглядим, насколько возможно, – сказала Аня.
– Всё мне как-то спокойнее будет, – добавила старушка. – А то ведь он того гляди от рук отобьётся – в конец испорчу мальчишку.
– Он не такой уж испорченный, – сказал Анатолий.
– Нисколько не испорченный, – поддержала его Аня. – Очень славный, подвижный подросток.
Авдотья Лукинична вздохнула.
– Вот то-то и оно, – сказала она, – что то ли подросток, а то ли ещё нет. Да ещё и славный… Он слишком заводной и доверчивый. Такого кто хошь, куда хошь заведёт, а не заведёт, так евошняя прыть сама его туда прямичком и доставит.
– Темперамент! – утвердил Анатолий. – Ничего не поделаешь.
Рассеяно улыбаясь, они взяли по румяной булочке – с пылу, с жару, только что купленные в городе бабушкой и Маратом, и принялись пить чай.
Было около двух часов дня.
5
Валя жил через два дома от Марата, но на противоположной стороне улицы, на чётной. У Вали – дом №22, у Марата – №19. Практически соседи. Удобно. Правда, у Вали была чрезвычайно суровая бабушка, и Марат её побаивался. Поэтому он почёл за лучшее сразу пойти к Пашке, дом которого также располагался на нечётной стороне улицы, но через четыре двора от дома Марата, по пути к Верхним Устюгам. Для этого Марату предстояло миновать дом Вали, – и он пошёл бы дальше, мимо, да только бабка Раиса, как назло, возилась на помидорных грядках перед самым забором.
Марат поколебался… и приблизился.
– Ну что, проводил мать? – увидев его, спросила бабушка Вали.
– Угу.
– И что теперь? Станете балбесничать?
– Нет.
– Знаю я вас, у вас только одно на уме и есть. Так и думаете чего-нибудь нашкодить. Его нет! Он ушёл с самого утра. И не объявлялся! Тут за ним Пашка заходил. Стало быть, мой упёрся куда-то один. А уж опосля нашлись они друг для друга или нет, о том я не ведаю. Извини, товарищ!
– С-спасибо…
– Увидишь его, скажи, чтобы целый день не болтался, что б объявлялся до вечера, а не к ночи! Слышишь?
– Да… – отозвался Марат и вернулся на дорогу, чтобы осмотреться и пораскинуть мыслишкой.
"Где же они могут быть?"
К Пашке он не пошёл: скорее всего, его тоже нет дома.
"Только зря пробегаешь, а Сударышкины не дождутся и уйдут на реку одни".
Марат посмотрел на дом Шутилина Олега – напротив дома Вали. Но, встряхнув головой, он припустил к себе, решившись идти на речку Дульку: как знать, может быть, его друзья уже там.
– Ну что, идёшь с нами? – встретила его вопросом Аня.
– Иду. Только натяну плавки, и иду! – Марат кинулся в укромный угол дома, где стояла его спальная кровать, отгороженная занавеской и шкафом.
– Готов, шкет? – спросил Анатолий Сударышкин у Марата, когда тот выскочил на терраску. – Пошли, щас поплаваем!
– Поплаваем! – радостно согласился Марат и – убежал в сарай за футбольным мячом, потому что он был убеждён, что мяч упростит общение со всё-таки посторонними ему людьми. Они уже ни один и ни два раза ходили на реку все вместе, но ещё ни разу не было такого, чтобы Марат отправлялся с Сударышкиными куда-нибудь в одиночестве: всякий раз рядом были папа с мамой, а потом – только мама, а теперь он – один.
"Ничего. Прорвёмся!" – решил Марат и заспешил к тёте Ане и дяде Толе, уже стоявшим на деревенской дороге.
6
Проведя ещё один незабываемый день летних каникул с Пашкой и Валькой, которые отыскались на обширном песчаном пляже речки Дульки, Марат проснулся на следующее утро в не меньшем боевом настроении, чем пребывал накануне: он был полон решимости идти в лес к тайному месту, – об этом ребята условились ещё с вечера, когда играли на задах в мяч.
Ночью Марату снилась прекрасная дева. Она мелькала среди деревьев. Она играла с ним… она хотела, чтобы он её догнал. И была она в тонкой ночной сорочке… почти что прозрачной – Марат волновался… Марат бежал…
Но это было ночью, теперь же мальчик выбежал в прохладу утра.
Он сгонял с щёк и ушей ночной румянец, умываясь ледяной водой, пущенной из крана летника в раковину, стоящую под раскидистой яблоней, – а сон его не отпускал.
…тёплый, влажный лес, изляпанный тенями… и женщина, девушка… в лёгкой белой рубахе до пят…
О, да!
Воображение извлекало из глубин сознания ночные картины и дополняло их, домысливало уже рассудочно, здраво. Сердце у Марата сладко сжималось. Оно маленьким комочком часто-часто билось и стукало. Кожа у мальчика сделалась сверхчувствительной – она будто бы требовала соприкосновения с тёплой и одновременно с тем прохладной кожей той, которая, быть может, в этот момент бродит где-то там, в лесу… и ждёт его… только его… он нужен ей… она хочет, чтобы он был рядом – и в ранний утренний час их станет ласкать дуновение свежего ветра, а роса, обильно посеребрившая высокие травы, будет холодной…
– Бррр-рра! – содрогнулся, как пёс, Марат от окостеневших под ледяной водой рук. И сделал он это с особым смаком, желая избавиться от навязчивого образа и от нахлынувших на него, им овладевших пронзительных чувств.
С ветки над раковиной упало на землю ещё зелёное яблоко.
"Бред какой-то! Это всё рассказы и страшилки бабушки. Это её рук дело! Если бы не её байка про лесную… л-е-с-н-у-ю, – протянул мальчик и задумался… – Ах ты! – воскликнул он про себя, опомнившись. – Ёжкин кот! Фея! Так её и этак. Её и нет вовсе. Чего там думать и мечтать? Конечно, согласен, хорошо. Да ещё как! Как сахар… Ай-ай, как холодно!"
Марат отдёрнул руки из-под крана летника, закрыл воду и помчался в дом, утираться. Он не заметил бабушки, которая за дверью подбирала корзинку: Авдотья Лукинична, пользуясь утренней прохладой, хотела обобрать с грядки огурцы, чтобы потом замариновать большую их часть, а сейчас – дополнить ими завтрак, – и ещё надо было сорвать укропчика и петрушки – для мариновки и для мальчика: "Покуда лето, пущай, сорванец, наедается впрок полезными витаминами".
7
Марат завтракал за столом на терраске, когда скрипнула калитка, пропуская Валентина.
– Привет, – сказал Марат, выйдя на крыльцо.
– Привет, а Пашка заболел, – сообщил Валя.
– Как так?
– Вот так. Я иду к тебе, а тут – его мать, в магазин пошла. Дай, думаю, спрошу, не встал ли Пашка? Догнал её, а она мне и говорит, что встать-то он встал, да только опять лёг, потому что горлом сипит и температура тридцать семь и три.
– Тю… это же ерунда!
– Ерунда-то – ерунда, да только, что же поделаешь? Не пускают.
– И что же нам делать? Мы же договорились… Может, мы одни пойдём?
– Можно и одним. Но то место нашёл Пашка – он обидится.
– Обидится, – согласился Марат. – Может, пойдём к нему и узнаем? Может, он всё-таки пойдёт?