– Как ты?
– Ничего, – ответил Паша. – У меня уже совсем всё прошло. Честное слово! Я просто так чихнул. Нельзя, что ли? – Паша шмыгнул носом, стараясь подобрать жидкие сопельки, потёкшие струйкой.
17
Ночью беспрестанно надрывал глотку бестолковый петух.
Он буйствовал в кромешном мраке.
Он, вдруг появляясь, потрясал багряным гребнем, яростно колотил крыльями и, налетая сзади, бил клювом по темечку.
Воздух закручивало вихрями.
Кружились перья.
И петух снова горланил!
Сотрясаясь от звонких ударов домашней птицы, Марат ворочался с боку на бок, комкая мокрую от пота постель, стонал и неразборчиво бормотал.
Его бабушка, Авдотья Лукинична, выпив массу всевозможных таблеток – сразу ото всех имеющихся у неё недомоганий, – крепко спала. Стоны внука и постоянный скрип сетки его кровати не нарушали её ночного покоя.
– Хи! Хи-хи… хи-хи-хи… – нежным колокольчиком звучал смех игривой лесной девы, проворно перебегающей, прячась, от дерева к дереву.
Неуловимо мелькая в белой тонкой сорочке, она возникала то у одного, то у другого ствола в густых зарослях леса. На миг замирала, прижималась ладонями к шершавой коре, призывно, лукаво улыбалась и, прискакивая, устремлялась дальше, пуская по ветру длинные пряди волос. Валя за ней не поспевал. Он хотел приблизиться к ней, чтобы рассмотреть её, чтобы насладиться её свежестью и озорством.
Дева скользнула в их тайное убежище.
Он поспешил за ней, решив, что на этот раз она попалась!
Она лежала на постели из сочных трав с фиолетовыми, красными и жёлтыми цветками, а её лёгкая сорочка была прозрачной.
Валя двинулся к ней нетвёрдой походкой.
Валя склонился, чтобы припасть к её манящим приоткрытым губам.
И всего лишь он сморгнул – ан нет её! Исчезла!
Где-то в стороне снова послышался нежный смех.
Что за оказия! Какая проворная, неугомонная девушка!
– Где ты? Куда ты бежишь? Постой! Подожди меня! – не кричал, а шептал Валя, запыхавшись от возобновившейся беготни по лесу.
Ему было жарко. Сердце бешено билось. Голову наполняла дурнота. Ему казалось, что он с минуты на минуту потеряет сознание, – но он никак не мог остановить своего бега, в стремлении изловить чудесное лесное существо…
Валя спал в беседке, стоящей далеко от дома, в котором почивали его бабушка и дедушка, спал в окружении плакатов "Депеш Мод", "Кисс" и "Металлика", разбавленных старыми киноафишами. Вдоль стен и под кроватью были сложены кипы газет: "Пионерская правда", "Комсомольская правда" и просто "Правда", и журнала "Юный натуралист" – остатки былых времён.
Хвощ покрывал всё его тело – он сам был Хвощём!
Нежно-зелёной чешуйчатой массой он незаметно пробирался по мшаре: он припадал ко мху, таился в хилых деревцах, невесомо скользил над топями, затаив дыхание слушал бурление газов, поднимающихся из их гниющих глубин, высматривал на окраине леса перепелов, вальдшнепов и куропаток.
Паша "пел"! Его душа ликовала!
Он приблизился к изрытому морщинами стволу дуба, и слился с ним, распластавшись по нему хвощём, который рос прямо на коже Паши, глубоко проникая в его плоть, бороздя её белыми корешками, подменяя собою жилы, сосуды и нервные волокна. Паша был за одно с лесом. Он принял его! Он чувствовал и понимал его. Он скрывался в нём от странных и непонятных людей! Он следил за ними. Он преграждал им дорогу непроходимым местом, отправляя их в неверном направлении. Он пугал их, выгоняя из зарослей лося или волка, а то вдруг бросал под ноги огненную стрелу – рыжую лисицу, или швырял ошалелого зайца.
Он поднимался вверх, до самых макушек высоченных сосен, и гонял на их ветвях дроздов и синиц с одиноким старым вороном. Он угощал белок орехами и грибами. Он дарил дятлам упитанных жуков и червей, – и дятлы стучали по стволам деревьев ещё веселее и звонче, благодаря его, а дрозды им вторили, щебеча и свистая… отчего в висках у Паши запульсировала и без того разгорячённая кровь, вздувая их.
У Паши помутилось сознание.
Паша потерял сон.
Он заметался по постели в горячке.
Над ним склонилась мать, дотронулась до его лба – Паша горел: у него была высокая температура, из носа бежали сопли, и он захлёбывался ими, кашляя.
"А может, у него воспаление лёгких?"
От этой мысли мать окончательно потеряла покой, и усерднее прежнего стала отыскивать более действенные лекарства и готовить новые снадобья.
Она насыпала горчицы в белые хлопковые носочки и натянула их на ноги сына, а поверх добавила носки из шерсти. Область горла смазала камфарой и обвязала шарфом. Прилепила на грудь и спину листы горчичников. Натянула на сына водолазку. Скормила ему по таблетке пенициллина и олететрина, и напоила его горячим молоком со сливочным маслом и мёдом.
Она долгие ночные часы сидела возле постели сына с полотенцем, которое периодически опускала в холодную воду и прикладывала к его горячему лбу, остужая его.
К трём часам ночи мальчик мерно засопел, судя по всему избавившись от кошмаров, порождённых лихорадкой.
– Как он? – спросил отец, всё это время маявшийся без сна в постели.
– Полегчало. Спи! Тебе утром на работу, – ответила женщина, возвратившись от кровати ребёнка и ложась рядом с мужем. – Как бы не было воспаления лёгких, – горестно добавила она и, немного поглядев в серый потолок, сама не заметила, как уснула.
Муж видел, как пропал блеск луны в её глазах под опустившимися веками. Он смотрел на жену без каких-либо мыслей, ожидая успокоения в милостивом сне.
18
Промучившись ночь с повышенной температурой, жжением в голове, насморком и болью в горле, преследуемые беспокойными снами, Марат и Валя выбрались из постелей, когда солнце жарко припекало землю, высоко поднявшись в чистое небо.
Они не помнили вчерашнего вечера, а потому не могли сказать, как и когда они возвратились из леса.
Руки и ноги у Вали были изодраны ветками и колючками. Немало досталось и его лицу, в это утро серому от общей слабости. К тому же у Вали неприятно ломило голову, ныли мышцы и суставы. Он не понимал, отчего с ним такое творится: вчера он, вроде, не выполнял никаких непривычных нагрузок. Он подумал, что заболел гриппом. Каким-то необычным летним гриппом. Но он надеялся, что это всего лишь простуда, и его организм благополучно одолеет столь пустяковую напасть.
Не поевши, не образив своего внешнего вида, Валя прямиком пошёл к Марату, ожидая от него понимания и поддержки.
Марат встретил его возле яблони. Мальчик стоял с закрытыми глазами, прижавшись к стволу дерева ладонями и правой щекой. Марат не услышал скрипа пружины и последовавшего за этим хлопка закрывшейся калитки.
– Марат, ау! Ты чего это?.. – спросил Валя, озадаченный необычным поведением друга, и содрогнулся от боли, всколыхнувшейся у него в голове упругой волной. Он сморщился, потрогал ноющую челюсть, провёл припухшим языком по ноющим зубам.
Марат не отвечал.
Валя приблизился к нему и, желая тронуть друга за плечо, ненароком мизинцем коснулся ствола яблони – улыбка блаженства растянула его губы, потому что у него в одни миг перестали ныть мышцы, а голова сделалась лёгкой и успокоились нервы.
Валя тут же прижался ладонями к серой коре яблони, припал к ней щекой и закрыл глаза. Он стал внимательно прислушиваться к себе… и потонул всеми чувствами в приятных тёплых волнах, которыми накатывала на него неведомая, но желанная энергия. Он наполнялся ею с головы до пят.
Валя расслабился до кончика последнего волоса…
Авдотья Лукинична выглянула в окно, всплеснула руками и запричитала:
– Боже милостивый, что же это! Что же они делают? Как им это пришло на ум?
Она торопливо засеменила и вышла на крыльцо.
– Что же это вы, бесенята, затеяли? Какое такое затмение на вас нашло? Разве можно лежать на холодной земле? А ну вставайте! Вставайте сейчас же! Живо!
Мальчики не обратили на старушку никакого внимания. Они её попросту не заметили и не услышали. Они лежали на спинах, сняв футболки, раскинув руки и ноги – как пятиконечные звёзды на морском дне. Они развернули руки ладонями к рыхлой чёрной земле, упёрли в неё босые стопы ног и с восторгом смотрели в далёкие небеса широко распахнутыми влажными глазами.
Авдотья Лукинична сошла по ступеням, похватала одёжу мальцов и с решимостью принялась их лупить ею, причитая:
– Ах вы, бесенята, паршивцы этакие, вот вам, вот! Бесенята, ах вы, ах вы…
И это помогло.
Мальчики очнулись от забытья, встрепенулись от хлопков по голым животам, ошарашенными вскочили на ноги – и никак не могли разобрать, в чём собственно дело, в чём они провинились?
Они усердно крутили головами и вращали глазами.
– Бабушка! Бабушка, что ты! – возмутился Марат, наконец осознав угрозу. – Что ты бушуешь? Что стряслось?
– И он ещё спрашивает! – возмутилась Авдотья Лукинична и, чтобы нанести очередной удар, замахнулась – футболки, от неповоротливости и неторопливости её старческих движений, вяло заболтались в воздухе. – Вы… – она мягко приласкала одёжкой внучка, – что же это удумали? Зачем это вы улеглись голышом на холодную землю?
– Кто? Мы?.. – растерялся, не понимая, о чём она говорит, Валя. – Мы не…
– Смотрите, как перемазались – теперь придётся стирать штаны. Вот же досталось на мою голову горе! Никак не думала, что ты, Марат, такой неслух и оболтус.
Мальчики осмотрели себя и убедились, что они, и правда, грязные.
– Что же это… как же… это? – только и сказал Марат, не помня, как и зачем он лёг на землю, да ещё сняв футболку.
Валя и Марат стояли пристыженными, мучаясь от тягостного замешательства, стараясь понять произошедшее. Они лупали глазами и не двигались с места. Молчали.
– Чтобы больше я такого не видела, – потребовала Авдотья Лукинична. – Ясно? Так и запомните на верно!
– Чего это вы такие ошалелые? – присмотревшись к мальчикам, спросила она. – Хорошо-хорошо, – всполошилась Авдотья, посудив, что это она чрезмерно напугала их нежданным битьём и строгим выговором. "Как бы не стали заиками", – подумалось старушке. – Давайте, живенько ступайте в душ, мыться, а я сейчас всё постираю, и на летнем солнышке, под гулящим ветерком всё сделается сухим в одночасье. – Она подтолкнула мальчиков, и они послушно пошли, не произнося ни единого слова – это сильнее прежнего понудило призадуматься Авдотью Лукиничну о неприятных последствиях, которые могли случиться от её шибкого наскока на детей. – А потом я вас покормлю, – добавила бабушка, глядя на то, как мальчики тихо входят в душ.
– Чего это они? – спросил Анатолий Сударышкин у жены своей Анны, вставшей в дверях с Ванюткой на руках, который улыбался румяным округлым личиком.
– Не знаю, – отозвалась Анна. – Пойдём, мы хотим кушать, да, Ваня? Аю?.. а-а… да-да-да… вот, да, так, да-да… – Малыш ухватил её за нижнюю губу, а потом – за нос, и весело засмеялся беззубым ртом.
Молодая чета прикрыла входную дверь на свою половину избы.
19
Мальчики по-прежнему не разговаривали: они в тишине опустошили тарелки, а потом, всё также без слов, погладили подсохшую одежду, – они лишь изредка многозначительно переглядывались. И теперь, направляясь к Пашке, чтобы безотлагательно идти в лес, к заветному убежищу, они не знали, с чего лучше начать обсуждение: что же их сильнее всего озадачивает, что является наиважнейшим, что их беспокоит больше остального?
При пробуждении утром, и Валя, и Марат были готовы поделиться с другом своими переживаниями, которые были порождены ночным болезненным состоянием и тревожными или волнительными, для кого как, сновидениями. Теперь же произошло необыкновенное и необъяснимое происшествие возле яблони, с пронзившим их чутким восприятием окружающего мира и с чудодейственным оздоровительным эффектом. Они были потрясены. Они не понимали, почему такое произошло, а многое они и вовсе не помнили.
Не доходя до Пашки двух домов, Марат и Валя остановились посреди дороги. Бестолково и несколько виновато посмотрев друг на друга, они поняли, что надо брать тайм-аут, чтобы обо всём обстоятельно поговорить или хотя бы просто выговориться, поделившись мыслями и чувствами, а в первую очередь – посетившими их ночными страданиями, как сладкими, так и мучительными, но в обоих случаях с сильной лихорадкой.
Не сговариваясь, они одновременно повернулись к скамейке у двора Барановых, отгороженной от хозяйского дома разросшейся за забором сиренью. Они огляделись – никого нет, и скромно присели на покрытую синей краской широкую доску.
– Ты помнишь, как мы вчера добрались до деревни? – приблизившись к уху товарища, беспокойно блуждая глазами, шепотком прервал их долгое молчание Валентин.
– Нет. Это невозможно, но я ничего не помню, – таким же заговорщицким шёпотом отозвался Марат. – Помню, как проснулся утром, и помню, что снилось ночью.
– И я, представь, то же самое! – Валентин ударил ладонями по коленям и выпучил на приятеля глаза.
Они немного вот так вот глупо посидели, попялились друг на друга.
– Представляешь? – сказал-таки Валентин. – Ничего не помню!
– Да-а, – с придыханием, то ли подтверждая, то ли удивляясь, ответил Марат.
Они повернулись к деревенской дороге, изъеденной дырами-ямами и украшенной хаотично размётанными камушками гравия, – о чём-то задумались.
– Мне снилось, – заговорил Валя привычным голосом, только негромко, – наше убежище. – Валя изучал лужайку между домом Барановых и дорогой, при этом он, как маленький, качал ногами, не доставая ими до земли. – Только, не одно оно, а всё то место, понимаешь?
– Угу.
– И там была какая-то девушка. И она от меня убегала… мелькала среди деревьев и задорно смеялась… хихикала… а я хотел догнать её, и не мог, а потом… потом она шмыгнула в убежище, и я подумал, что оттуда она уже никуда не денется, и вот сейчас я настигну её, захвачу… ну, знаешь, как это… ну… понимаешь?
– Ну… вроде…
– Ну… ладно… вот. Я пролез в убежище. Она была там… на собранных, натасканных туда кем-то травах и цветах. Знаешь, всё было так красиво! Вот. И она улыбалась, и как будто звала меня, манила. Я сам не знаю как, но я подошёл к ней и склонился над ней… – Валя стушевался. – Ну, в общем… хотел поцеловать её. – Он метнул на приятеля воровской взгляд. – А её нет! Пропала! Исчезла! И – смех! Уже из леса. Я кинулся в лес, чтобы снова ловить и гоняться… играть в её игру. Ну, так и пробегал до тех пор, пока не проснулся. И всё так, знаешь, волнительно, влекуще…
– Я знаю.
– Что? – Валя уставился на Марата, требуя пояснения, готовый вскипеть от любого пустяка – взревновать, страшно, а потом, может быть, обидеться.
– Да. Я знаю. Она, ну, наверное, она… она и мне снилась, – бесстрастно ответил Марат, уже успевший свыкнуться со сновидением и остыть после его запарки.
– К-когда? Мы, что же, одновременно… одно и то же?
– Нет. Мне она снилась не этой, а прошлой ночью. Перед тем, как мы пошли туда.
– А… – Валентин успокоился. – И ты тоже за ней бегал? – Марат кивнул. – А почему ты решил, что это одна и та же?
– Моя бабушка много рассказывала мне о той, что живёт в лесу, которую все называют Лесной Феей – ты о ней слышал.
– Ясное дело, как же без этого?
– Вот. Я как-то сразу о ней и подумал. Так вышло. И теперь, особенно после того, как ты сказал, что наше место в лесу, может быть тем местом, я прямо уверен, что так оно и есть, что это она являлась нам. Как и почему такое выходит, не знаю. Но думаю, что то место каким-то образом на нас повлияло. Такое не покажется ерундой, если поверить, что россказни о Чёртовых Куличках – это не сказки. И тогда… Ведь говорят же люди, что в том направлении они как раз и находятся, разве нет?