Пашка пофыркал, умываясь на улице, и крутанул вентиль крана на полную! Он радостно подпрыгнул от ударивших в живот ледяных брызг. Он по-воровски оглянулся, нагнулся и отхлебнул, пока никто не видит, от жёсткой струи холодной водицы.
Закрыв краник, Пашка ладонью смахнул с лица капли воды и побежал в дом, чтобы утереться полотенцем и посмотреть, что есть поесть.
24
Настороженным шёл Паша к друзьям, переживая о том, что сами они так и не объявились.
Почему? Где они? По какой причине они о нём забыли?
Паша опасался, что, если даже с Валей и Маратом ничего не случилось, а их дружба по-прежнему крепка, они могут заупрямиться и не согласиться идти в лес сегодня – всё-таки это далеко, да и планы у них, при его отсутствии, могли созреть совсем иные. Паша усердно думал, как и чем их уламывать, соблазнять, подводя к нужному решению. И, конечно, он волновался по поводу нахождения их дома: не уехали бы они с утра в город – на рынок да в магазины за покупками.
А может, они заболели, подцепив от него заразу?
Приблизившись к домам Марата и Вали, которые стояли практически друг напротив друга, Паша обеспокоился ещё одной мыслишкой – очень неприятной и особенно волнительной мыслишкой: а что, если они уже ушли?
И не зашли к нему?
Да. Бросили, кинули его! Что тогда?
"Нет. Они не могли так поступить. За что? Что я такого сделал?.. А просто так! – говорил Паша сам себе. – Потому что моя мама ругается… и вчера она сказала, что я очень сильно заболел. Поэтому они решили, что я ещё долго буду выздоравливать, и никуда, конечно, сегодня не пойду. Ну, разве что, куда-нибудь недалеко, возле дома… и тогда, при таком случаи, им будет неудобно меня бросить, сказать мне, что они оставляют меня и идут в лес одни. Да. Такое может быть. Очень может быть. И поэтому им лучше вообще ко мне не заходить, потому что потом от такой обузы не избавишься!"
Паша встал на дороге.
Он колебался, не зная кому из приятелей отдать предпочтение.
Он, как и Марат, опасался бабки и деда Вали из-за их суровости и порой неоправданной категоричности в суждениях даже о собственном внуке, – что уж говорить о его друзьях: поэтому не удавалось ему посмотреть на них иными глазами. Однако, скорее всего, в это время их нет дома, потому что Валя часто завтракал в одиночестве – это Паша знал точно. Но у Вали ещё есть куры! И это значит, что возле крыльца может объявиться сам Петух, задира и забияка: он будет качать высоким хвостом, трепыхать крыльями и бить шпорой по земле, охраняя покой своих наложниц-куриц!
Пока Паша стоял и колебался, решение нашло само себя: соседка Марата, тётя Аня, вышла на двор, чтобы повесить на верёвку для просушки стираные ползунки и пелёнки Ванютки.
Павел двинулся к ней.
– Здравствуйте, тётя Аня!
– А, Паша! А мне сказали, что ты очень болен.
– Да это пустяки, – отмахнулся мальчик. – Это я вчера болел, а сегодня – ничего нету!
– Да? – Анна посмотрела на него с недоверием. – Разве так бывает?
– А как же! Конечно бывает. Обязательно! Я – живое тому доказательство. – Павел с гордостью выпятил грудь и засунул руки в шорты – пофорсил, покрасовался, поворачиваясь то вправо, то влево.
– Вижу уж, вижу, – Анна улыбнулась. – На больного ты, вроде как, совсем не похож. Ты за Маратом зашёл?
– Ага.
– Так его нет.
– Как нет? Он что, уехал в город?
– Какой там город! Они с Валей, ещё шести часов не было, на рыбалку ушли.
– Да?
– Да. А ты ступай, посмотри их на пруду. Они говорили, что на него пойдут.
– Спасибо! – Паша обрадовался и побежал-потрусил к магазину.
От магазина Паша спустился по тропинке мимо забора двора Печалиных за нижние огороды и оказался среди старых раскидистых ив, нависших над тёмной водой пруда, поросшего ряской, тиной и кувшинками в дальней стороне. Мальчик внимательно осмотрел берег, но увидел только чахлого деда Ануфрия, задремавшего над удочкой, и мужика лет пятидесяти, которого в деревне прозывали Косачом. Он не осмелился тревожить рыбаков вопросами о своих куда-то запропастившихся приятелях и, вздохнув, печальным побрёл домой.
"Что же, подожду, может, объявятся, – посудил Паша. – Пока посижу в шалаше".
Надо сказать, что этот шалаш был на самом заду его огорода, в правом углу забора, и был очень надёжной, укромной, чистенькой постройкой, сделанной из негодных, но приличных на вид досок, а покрыт он был листами железа, год назад снятыми Пашей и его отцом с крыши дома при её капитальном ремонте, – листы были выкрашены бордовой краской, которая от старости была тусклой и облуплялась.
Но Паша не хотел сидеть сычом, поэтому он быстро передумал: он залезет на высоченную и толстенную липу, которая растёт позади огорода, впритык к забору, сразу за шалашом, дополнительно укрывая и облагораживая эту умелую постройку – его драгоценный, любимый шалаш! Он поднимется на семь метров, удобно устроится на толстом суку и станет обозревать окрестности и наблюдать за передвижением машин и людей: его будет марать пятнами солнце, с трудом отыскавшее среди густой массы листьев бреши, вокруг будут оглушительно стрекотать кузнечики, а поля и дальний берег Дульки будут колыхаться в потоках воздуха, поднимающихся от разогретой земли, – красота!
Паша подошёл к липе, встал на полешко, специально для такого случая приспособленное, вскарабкался на забор и закинул ногу на ближайший сук – он встал на нём и уловил краем глаза что-то несвойственное внутренней обстановке шалаша, точнее, в шалаше лежало что-то не принадлежащее Паше, – оно было длинное, жёлтое и местами немного блестело.
"Что это?" – удивился Паша и, нисколько не сомневаясь в своих действиях, ловко соскочил на землю через проём в крыше шалаша, оставленный для быстрого лазания на липу.
"Удочки! Бамбуковые удочки, садок для рыбы и баночка с наживкой!" – выдохнул Паша.
Он опустился на корточки и стал рассматривать рыбацкое снаряжение.
У Паши не было ни капли сомнения в том, кому принадлежит всё это добро.
"Ушли на рыбалку! – воскликнул в сердцах мальчик. – Вот их рыбалка!"
"Тогда, где же они?"
"А как ты думаешь? – с издёвкой спросил он сам у себя. – Там они! Там! Где же ещё? Конечно, там – в убежище. Без меня!"
Пашу переполняло справедливое возмущение.
Он какое-то время потратил на бессмысленное созерцание снастей, машинально их щупая. В голове у него шумела пустота – или то были листья старой липы, кланяющиеся в приветствии ветру, гуляющему на просторе?
"Где бы они ни были, я… я пойду, пойду туда ОДИН! Пойду! И, если их там нет, так им и надо! Пусть! А если я не пойду? Что тогда? Тогда тебе сделается ещё обиднее… не пойдёшь, а они – там! И вчера они тоже были там! Без сомнения! Нет, я пойду! Сейчас же пойду!"
Но Паше было страшно. Ему никогда не приходилось преодолевать в одиночку такой сложный путь. Он никогда не забирался в столь далёкие от цивилизации лесные чащобы. Никогда не оставался один на один с дикой природой, – когда на километры вокруг нет ни единого человека, и даже не видно населённого пункта или хотя бы какого-нибудь домика на горизонте – только шумит лес и трещат сучья, – и где-то в зарослях, под пение редких птиц, бродят и таятся всяко-разные звери – поджидают его. Вдруг: "Ку-ку", – скажет кукушка. Внезапно поднимется из можжевельника птица или стремительно выскочит заяц – и зайдётся, взбеленится от неожиданности сердце мальчика, гоняя лошадиные дозы адреналина, отчего начнут казаться и придумываться Паше всякие ненужные страхи. И он с ещё большим вниманием станет делать очередной шаг, боясь наступить на чёрный блестящий прут – на шипящую и больно кусающую, а может, даже ядовитую змею!
Павел забрался на липу – повыше, и осмотрелся.
Нигде не увидев друзей, он решил ещё раз зайти к ним домой: может, они уже дома, а может, объявлялись и снова ушли, – это последняя надежда, последняя… оттяжка.
Но ни Марата, ни Вали не было дома, и они не объявлялись, а ответ ему был прежним: "Они очень рано утром ушли на рыбалку и ещё не возвращались".
Одинокое путешествие в лес теперь уже казалось неизбежным – у Паши тряслись ноги, но, однажды приняв решение, не глядя на своё теперешнее состояние, он не собирался отступать, проявляя мягкотелость, поддаваясь мнительности.
Паша двинулся к их тайному месту в глухой чащобе.
Но прежде он завернул на пруд, – как знать, может, всё-таки Марат и Валя за чем-то отлучались, на что-то отвлекались, и теперь преспокойно сидят на берегу и следят за поплавками, которые дёргают малосильные мальки, объедая наживку.
Мальчиков не было.
"Спросить или не спросить?" – колебался Паша, стоя у воды и глядя на сонных рыбаков: на Косача и деда Ануфрия. Он трусил обратиться к ним за помощью. А идти в одиночку в лес, он трусил ещё больше. Тем более что ребят там может не оказаться, и тогда… тогда он окажется там один! В глухой чащобе, где почему-то очень, очень тихо… и может получиться так, что, действительно, это – то место, о котором в народе ходит недобрая молва, вокруг которого много тайн, – пускай некоторые из них заманчивые и притягательные, но всё же… и возвращаться тогда Паше придётся тоже одному!
Такое напугает кого угодно, не только двенадцатилетнего паренька.
Паша оторвал ноги от земли – сдвинулся с места, направляясь к деду Ануфрию, который казался ему менее опасным и более радушным в разговоре с ребятнёй, чем Косач.
Паша неслышно подошёл и встал позади Ануфрия.
Он стоял и молчал.
Хотя и дремал дед Ануфрий, но, благодаря не одному десятку лет рыбацкой практики, нет-нет да приподнимал он дряблое веко, чтобы через открывшуюся маленькую щелочку поглядеть на красный поплавок, – подошедшего Павла дед приметил сразу же.
Паша стоял истуканом, мучаясь новой дилеммой: уйти или постоять ещё?
Дед пытался дремать, но малец, вставший за его согбенной спиной, не позволял его мыслям течь вольно – уноситься в уже достигнутые, по старости лет, соблазнительные пустоты сознания. Он терпел, наблюдая за тем, как с каждой истаявшей минутой всё дальше отступает дрёма.
– Чего тебе? – не поворачивая головы, прошамкал Ануфрий. – Чего встал? Чего тень бросаешь? Рыбу пугаешь. И без того клёва нет! Ступай уже!
– Д-дедушка, а Вы не видели здесь двух мальчиков часов в шесть утра? Или, может быть, они сейчас, недавно здесь были?
– Не видел я! – огрызнулся дед от скопленной досады. – А тебе кого надо? – опомнившись, добавил он мягко.
– Марата и Валентина. Ласкутова и…
– Аааа… этих…
Паша – в миг! – обрадовался.
– Н… нет. Не видел! – обрубил дед и сразу же потерял интерес к мальчику.
Взгляд у Паши потух, и он побрёл прочь от деда Ануфрия.
Дед посмотрел на его неуверенный шаг и хмыкнул, после чего выудил из воды крючок, выругался на дохлого червяка, разбухшего и расползшегося от долгого пребывания в воде, заменил его новым, закинул всё это дело на прежнее место и, последив за утихающей гладью воды, за водомерками, зачем-то куда-то спешащими, урывками перебегающими, уставился на красный маячок поплавка… и прикрыл глаза, блеклые от древности.
"Ну и пусть, пусть, – бормотал Паша, идя с низко опущенной головой. – Я иду… всё решено – я иду… Я уже иду. Вот он, лес. Сотня шагов, и ты – в нём. Поздно переменять планы и возвращаться. Иду! Дальше…"
"А мама не станет ругать? Она сказала, к обеду быть. Это значит, часам к двум дня. Ну, ладно… ничего. Часам к четырём приду – это не страшно, пустяки… а может, к пяти".
"Иду!!!"
Павел выпрямил спину, расправил плечи, вытащил руки из карманов и широким шагом уверенно вошёл в лес.
25
Пока Паша не увидел неприступной стены из зарослей, преградивших путь к заветному месту, его ожидания ни разу не подтвердились: ему нисколько не было страшно в лесу, по-летнему радостном, тёплом, играющем светом, наполненном однообразным звенящим шумом. Ноги сами несли Пашу вперёд – душа у него ликовала, а сердце размеренно стучало, очищая голову от ненужного волнения потоком непринуждённо гонимой крови, обильно насыщенной кислородом и обогащённой смоляным духом леса.
Как же свободно дышалось, как же легко шлось Паше! Как же спокойно ему гляделось вокруг! С каким же восторгом он приветствовал травы, оплетающие его ноги, и ветви, хлестающие его по оголённым рукам и по лицо!..
Немного последив за ястребом, всё так же, как и два дня назад, парящим в небе, Паша опустился на четвереньки перед естественной преградой и полез во вполне удобный лаз, случайно найденный ими, тремя товарищами, в первый день знакомства с этим странным местом. И там, в сумраке, среди ветвей, стеблей, колючек и корней ему стало нехорошо. Он почувствовал наваливающийся на него страх.
Паша заторопился, стараясь как можно быстрее выбраться из тёмного извилистого коридора, – пока никто, вдруг возникнув позади, до него не добрался.
С шумно бьющимся сердцем, тяжело переводя дыхание, мальчик с облегчением выбрался на свет, сразу же ощутив тишину и дикость этого изолированного от остального мира места.
И уловил запах костра.
"Что это? – удивился Паша. – Кто здесь? Неужели здесь может быть кто-то чужой?"
"Или это Марат и Валя?"
Он осмотрелся и осторожно пошёл к убежищу.
Запах дыма вроде как усилился.
А может, ему только так показалось?
Паша прошёл ещё немного и врос в землю.
Их тайное место, их убежище было не узнать!
Удивительные метаморфозы произошли с ним за столь короткое время: вьюнок, весь в бело-розовых цветках, и повилика, густо переплетясь с древесной лианой, лишённой каких-либо видимых признаков листьев, накрепко связали орешник и, перекинувшись на ветви берёз, соединились, накрыв плотным сводом пространство между девятью берёзами.
"Как могли растения так быстро вырасти и вытянуться? – недоумевал Паша. – И как всё уместно, хорошо – правильно! – Паша был в восторге, но, от таких неожиданных, чудесным образом случившихся перемен, он чувствовал оторопь. – Ведь такое не могли сотворить ребята, правда же?"
Он прислушался.
Ничего.
Абсолютная тишина.
Природа по-прежнему таилась в молчании, и ни один человек не смел его нарушить.
– Удивительно, как тихо… – прошептал Паша.
Он видел в метре перед собой узкий проход внутрь убежища.
Паша стал осторожно в него протискиваться.
Сквозь заросли мелькнула красная футболка.
"Марат! Это Марат!" – обрадовался Паша.
Он осмелел и заторопился, пробираясь через естественный коридор, созданный растениями-вьюнами, плотно связавшими орешник.
В центре сухой и плотно утрамбованной земляной площадки горел без дыма и треска небольшой костёр. Марат и Валя сидели, обхватив руками колени, и бессмысленно смотрели на почему-то розовые языки пламени.
– Привет, – сказал Паша.
Марат и Валя не шелохнулись.
Тогда Паша повторил приветствие громче:
– При-ивет!
Результат был прежним.
– Что же, они не слышат меня? И не видят?
Паша приблизился к товарищам и встал перед ними.
Но они его не замечали.
– Ребята, вы чего? Обиделись, что ли? Или у вас какой-то сговор? Чего молчите?
Ответа не было.
– Как же это вы умудрились всё здесь так славно обсадить, так быстро всё вырастить? – спросил Паша.
Молчание.
– На земле сидеть не холодно? Не заболеете?
Молчание.
Паша помялся… огляделся, увидел нежную берёзовую веточку, неуместно торчащую из крыши, естественным образом устроенной травами-вьюнами. Он потянулся и отломил её, чтобы была симметрия и аккуратность.
Мальчики вздрогнули.
Мальчики уставились на Пашу широко распахнутыми глазами.
– Ч-чего? – испуганным голосом спросил Паша. – Не надо было ломать?