Глава 5.
Через пять часов непрерывного бега, я дала отбой. Надо было перекусить, отдохнуть, восстановить силы. Как-то было обидно и непривычно, неправильно. Но была поставлена задача, и мы ее выполняли. Нас оставалось пятеро, пятеро самых не нужных, бесталанных. Не скули! -разорвал менталом мне голову Немой. Я в ответ грустно улыбнулась, не став даже возмущаться: – Не делай мне мозги,-мысленно послала я ему ответ. Обойма расслабилась, наспех перебив аппетит консервами, отдыхали молча, стараясь не особо испачкаться и промокнуть от грязного подтаявшего снега. Каждый ценил мгновения передышки. Мышцы откликались слабой далекой приятной болью, на любое случайное неумышленное движение. (Вот оказывается где истоки мазохизма,-подумала я, ещё раз внимательно перечитав, только что написанные мной строки.) Цыган насторожился, понюхал громко воздух и тихо, хриплым, ломающимся голосом, приподнявшись, сказал-Волки! Мы окаменели, без Медузы, в двух шагах от нас пробежала, не останавливаясь стая волков, (Я почему-то видела только их темные, лоснящиеся под лучами солнца, шкуры) Сколько их было, никто не запомнил, только вожак, пробегая, что-то коротко рыкнул, словно поздоровался. Стая скрылась в темнеющем за скалой пролеске. Фу! Пронесло,-подумала я и от чрезмерно нервного напряжения, расхохоталась, представив, что, если бы Нумизмат был бы с нами, и как бы лучились радостью его глаза, от кучи сереньких игрушек. Кому еще повезло,-подумала я. Рядом, свалившись в снег, хохотал Немой, дрыгая в воздухе ногами (Подслушал, гад) Вскоре к нам подключились остальные. Смеялись так, что я даже испугалась, что волки могут возвратится, обидевшись, что пробежали мимо таких веселых людей. Через пару минут мы уже бежали по пересеченной местности, заведомо оббегая аулы и все, что хоть малость было похоже на жилье. Инструктаж Чавося выполнялся неукоснительно. Под вечер сделали еще один вынужденный перекур. Впереди нашего пути были явно слышны выстрелы, раздавались автоматные очереди, чередуясь с ругающимся баском ПК. Иногда квакал АГС. Хорошо хоть «бог войны «отсутствовал,-подумала я,-да танков нет. -Нет, так будут-, намекнув на свои иллюзионные способности, влез в мою голову Немой. Я запустила, в Немого, палкой. Он быстро, шутя, спрятался за дерево и показал язык. Я набросилась на него, мутузя кулаками по широкой спине, он клекотал от смеха, как можно от меня защищаясь. Со стороны казалось, что я до него заигрываю, Стерва повертела пальцем у виска. Типа, здесь стреляют блин, а они как дети! А мы и были шестнадцатилетними детьми, Цыган был, наверное, моложе нас, лет 14, наверное, у него только голос ломаться начал, иногда, как загнет что ни будь фальцетом…Девчонки подсмеивались, на скороговорки его раскручивали…Потом он гонялся за хохочущими насмешницами и дергал за косички. Некстати вспомнился Интеграл. За ним пришли в казарму ночью, он быстро оделся, заправил кровать и улетел, мы спали, не слышали даже работу двигателя вертолета. Вместо него вернулась маленькая мраморная плитка, прикрученная к стене, перед входом в школу. Я даже не знаю, дожил ли Интеграл до шестнадцатилетнего возраста? Даже на плитке (неспроста), умышлено была скрыта эта информация. Перед смертью Чавось рассказал Немому, что через два дня, как мы покинули центр, самолеты, без опознавательных знаков нанесли сначала ракетный, потом вторым заходом, бомбовый удар по белой скале, сравняв все с землей и полигон и казармы, и весь учебный центр. Немой спросил о Михайловиче, Чавось-промолчал. Следы всегда заметали аккуратно. Еще до замужества, работая гидом-переводчиком в составе канадской туристической группы, я тайком сбежала от подопечных, совсем рядом с бывшим учебным центром, целый час бродила по заросшим багульником и травой развалинам. только по фундаментным контурам, можно было определить, что здесь когда-то были постройки, от Памятной плитки Интеграла, даже осколков не осталось. (Люди быстро забывают героев, придумывая и заменяя их удобными.) В туристическом лагере меня не искали, канадцы, вполне успешно, ловили в горной речке рыбу, похожую на гольца. Шумно галдели и позировали перед кинокамерами…
***
Утром на построении я объявила наряд на столовую. Медуза меня, чуть с говном не съела, но промолчала, и побежала в палатку пудрить носик, о чем-то жалуясь Интегралу. Между ними тоже существовала, наверное, ментальная связь. Скоро пришли Немой с Цыганом, принесли котелки с подгоревшей кашей и пачку индийского чая, забыв при этом полагающийся нам на обойму сахар. (Курсанты поставили брагу. Напрашивалась такая мысль). Завтрак был унылым, все друг на друга смотрели грустно. Кавказец понюхал высыпанную для него кашу и отвернулся. Чай был вкусным (Спасибо за чай, сказал Леонид Ильич, на приеме у Индиры Ганди.) После чаепития, Цыган пропал вместе с Кавказцем. Наверно к близняшкам побежали, за добавкой. Девчонки ушли к столовой, остальные на охрану наших границ, с нашими неизменными амазонками, увязался Нумизмат. Они о чем-то громко спорили, что-то рисовали на земле, в конце концов забрались на свой наблюдательный пункт и замолкли, Интеграл с Немым занялись маскировкой входа в наш лагерь. Через двадцать минут прибежал запыхавшийся Цыган-там, там -, машет руками, мотает головой,-Там местные, выпускников видели, мне девчонки близняшки рассказали. Не дали отдохнуть, побежали вместе с разведчиком в штаб. По пути я попыталась расспросить пятого, но так толком ничего не поняла. Единственно поняла, что враг топчет мою землю и совсем рядом. В лагере меня не ждали, все, включая командиров, подметали плац, между палатками, и наводили обыск в штабной берлоге, вереница курсантов передавали ведрами воду из ближайшего ручья и за всем этим наблюдала Мальвина. Водой курсанты поливали всю округу, вокруг штабной палатки усердно работая мётлами, а в самой палатке, командиры мыли земляной пол тряпками. Лица у командиров были злые, но все работали молча и сосредоточенно. Самое главное в армии-это порядок,-всегда подчеркивал Михайлович….
***
На нас с Цыганом никто не обращал внимания. Я пыталась достучаться до командования, но они ноль эмоций, только еще усерднее протирали следы после моих кроссовок (Совсем не армейская обувь. Первые ботинки нам пошили по заказу, когда исполнилось16 лет) Что -то здесь не так,-заподозрила я, и пошла к Мальвине. Мартышка сидела на камне и в такт работы курсантов мотала ногой. И давно эта генеральная уборка продолжается? -спросила я. С утра. Как только Медузу в командирскую палатку пригласили, и она умудрилась испачкать свои бархатные лодочки, которые целую дорогу бережно несла в руках. Я кажется начала догадываться. Сегодня наверно Медузе придётся спать в палатке Нумизмата. (Он даже здесь, на свежем воздухе, вонял своей лабораторией.) А где сама Медуза? -спросила я у третьей. Да там, в столовой, плачет. Я пошла в палатку, рядом с полевой кухней. Службу похоже не тащил никто. Пять человек вертели одну картофелину, один держал острый нож, так они чистили картофель. Рядом стоял прямоугольный чан с нержавейки, больше половины заполненный картофелем, красной соленой рыбой и мороженными куриными окорочками. В углу забилась Медуза и плакала и, если её взгляд случайно касался маленьких, почти балетных туфелек (Зависть всей женской половины обоймы), её плачь переходил в рев. От туфелек, даже отстиранных, пахло Нумизматом и еще чем-то. Я вспомнила, как тайком отдраивала свои кроссовки, в холодном горном ручье, песком, после посещения командирской палатки. Лодочки, конечно, свой вид потеряли. Мне, как женщине, было жаль Медузу. Курсантов в столовой было больше, чем на улице, все были чем-то заняты, кто, чистил, кто мыл, кто скреб, кто стучал колотушкой по бараньей туше. Никто не улыбался и не болтал, все были заняты делом. Я не хотела мешать производственному процессу, махнула на чан и спросила Медузу: -что это будет? Солянка,-ответил шеф –повар. Ко мне начала подкатываться тошнота (Я плохая хозяйка, может быть плохая жена, мать, но я на всю жизнь запомнила рецепт приготовления солянки.) Сегодня я наверно встану на колени перед Кавказцем и Цыганом, попрошусь, чтобы взяли меня к близняшкам. Мой желудок просил сыра, хлеба, лука и бешбармака. Цыган, как всегда, меня не дождался (Отговорка всегда, предположительно одна: потерялся, не нашел, вернулся в расположение своего взвода.) Нашелся он возле Интеграла с Немым. Те уже закончили с маскировкой, и готовили какие-то светильники, для палаток, на основе комбижира. Вонь стояла такая, что даже Нумизмат боялся спускаться с охранной скалы. В конце концов разобрались, наши гении вместо растопленного комбижира, залили в светильники рыбий жир. Благо и тот, и другой, валялись вместе в медицинской аптечке, среди лекарств. Да будет свет, сказал Цыган, и растворился в неопределенном направлении. Ближе к вечеру, двух мужиков направила в столовую, пообедали мы тем, что бог послал. После того, как я рассказала про Медузину солянку, с грязными окорочками и непотрошеной соленой рыбой, в обойме резко возросло количество желающих поголодать. Ребята вскорости прибыли с тушенкой и кучей рыбных консервов, сахара приперли целый ящик. Рафинад. Мартышка прискакала вместе с ними. -Мальвина, где подругу потеряла? -спросила у нее. Ребята вспрыснули в кулаки. -Что я такого смешного сказала,-надавила я командирским голосом. (А, у самой, аж чертики в глазах плясали) Третья вытянулась в струнку и дала исчерпывающий ответ, что девятая, (Боевая подруга) проводит утилизацию оставшихся после обеда продуктов, путем принудительного кормления командного состава Третьей роты, первого учебного полка, имени Че Гевары. Медуза прибыла ближе к отбою. Довольная! Видимо испорченные лодочки того стоили. На следующий день за продуктами пошли все мужики. На складе набрали всего-на неделю, ходить пришлось три раза. Столовую временно закрыли на карантин, из-за дизентерии, сопровождающейся кровавым поносом. Все труды Медузы пошли насмарку. Больше плац с штабной палаткой, никто не отмывал. Легче было все оставить, как есть, и сделать хитрый тактический ход, чтобы запутать врага, перенести штаб роты, без переноса из лазарета командиров, а назначить новых. Верховный главнокомандующий так и сделал. Пока засранцы маскировали старый командный пункт всеми доступными им средствами, а бедные санитары безуспешно бились, очищая желудки засранцев, приступил к работе новый штаб, в который вошли представители всех подразделений. Нашу обойму на столь высоком и уважаемом уровне представлял Интеграл. Это было успешное начало его карьеры. Ох и поиздевался этот карьерист прыщавый надо мной, всласть. К нему надо было подбегать, и за десять шагов подходить строевым шагом, тянуться и отдавать честь. за последнее требование, он схлопотал по морде. (Говорят, что у человека лицо, а у него, после того как стал служить в штабе, появилась морда, штабная морда. В армии говорят-хохла лычка портит.) А в остальном он остался прежним, без особого зазнайства, да и от меня от колебался, после того, как с ним поговорил Немой и Медуза. Последняя припугнула к засранцам Интеграла отправить. Интеграл каждый день бегал к нам в обойму, помогал, чем мог. Цыгана вызывали в штаб постоянно, после того, как он рассказал, про появление курсантов выпускников, в азербайджанском поселке, они закупили несколько бараньих и овечьих шкур и готовили предположительно план– «Хитрость Одиссея». Наш же штаб предложил операцию, назвав её– «Дубина Циклопа». Штаб занялся разработкой и подготовкой операции. Цыган, за это время, изматывал километраж, вокруг охраняемых позиций, надо было не только не пропустить начало боевых действий, но и определить главный удар неприятеля. Два наших зорких стража, день и ночь, не смыкали глаз (Им эта дорога с карьером, наверное, даже во сне снилась.), днем помогал им Нумизмат. Он то и заметил первым, стадо баранов, медленно подымающееся от поселка, в нашем направлении, в сопровождении настоящего чабана, в папахе, черкеске, с буркой и огромным кинжалом, привязанным на боку, подобием офицерской портупеи. Обойма разбежалась по выделенным каждому позиции. В авангарде находилась наша тяжелая артиллерия-Медуза и Немой, девчонки-Стерва с Гюрдой это была группа прикрытия. Нумизмат был единственным и незаменимым пехотинцем, Цыган совмещал разведку и легкую конницу. Вскоре появились на подмогу партизаны, прибежавшие сообщить, про неприятнейшее известие, и требовавшие, чтоб им выдали оружие, чтоб убивать гяуров. Я вместе с Цыганом направила близняшек в штаб, пообещав, что там и выдадут им оружие. Мальвина-это медсанбат, для раненых. Наблюдатели сообщили, что часть баранов начала проявлять несдержанность, при передвижении, все чаше останавливаться и высоко подымать головы, приседая на задних лапах. Более зоркая Гюрда, насчитала десять таких баранов. Десять баранов, одиннадцатый пастух, а где остальные? -подумала я. Похоже, на обманный маневр. Подстава. Бедный Цыган, не успел прибежать, как снова с донесением в штаб. Он боялся, что война закончится без него, так и не начавшись. Все начиналось хорошо, и план противника хорош, и наш штаб приготовил прекрасный план окружения и разгрома врага, с последующим принятием делегации парламентеров, при условии полной и безоговорочной капитуляции, но вмешался его величество случай. Кавказец, мирно охраняющий экскаватор, при приближении странного стада, проявил такую агрессивность, что через некоторое время, в плен уже никого брать не пришлось. Он просто порвал всех ложных баранов, а муляж чабана, привязанный к лошади, ускакал в направлении гор, потеряв картонную голову и кинжал. Кинжал был деревянный, обклеенный фольгой. Война на нашем участке фронта кончилась. Мальвина усердно мазала укусы зеленкой и налаживала пластырь, ей помогал десятый, кормил врага димедролом, и что-то колол от бешенства. Над палаткой с красным крестом стоял мелодичный стон. (Вы слышали, как грузины поют?) «Виктория!!!» -громко прокричал кто-то из победивших. Отреагировала Медуза, она реагировала на все женские имена, произнесенные любым понравившимся ей мужчиной. Надо будет предупредить, чтоб на складе не выдавали ей никаких продуктов,-подумала я-, а то её неадекватное отношение к мужчинам, нам дорого обходится. На десяток покусанных, более пятидесяти засранцев. Пока ложные бараны отвлекали нас, героически приняв собачьи клыки, на свои многострадальные задницы, основная группа выпускников, подло воспользовавшись нашим маленьким триумфом и состраданием, к размазывающему слезы врагу, коварно и скрытно, обойдя наши позиции по флангу, самым непредсказуемым образом, нарушила все планы нашего штаба. Основные силы противника, под прикрытием утреннего тумана, быстро форсировали реку, по возведенному понтону, из перекинутого, с одного берега на другой, бревна, преодолели неприступный горный массив, состоящий из скалы с ласточкиными гнездами, по пути захватив несколько языков, оккупировав огромную часть нашей священной земли, канонизированной бывшими командирами. Эти сволочи, первыми сдались в плен, и несли такую ахинею, что Особый отдел врага, побоялся применять пытки с пристрастием. Все свидетельства были на лицо (вернее на нюх). Везде на плацу, в палатках, в кустах, даже на деревьях, были видны следы канонизации. Птицы… дал заключение особый отдел, и отправили бывших командиров в тыл. Они, толстые, как пингвины, переваливаясь и поддерживая вздувшиеся животы, семенили, мимо нас, к гражданскому поселку. Гюрда со Стервой их только провожали взглядом и комментировали со скалы, про этот, постоянно приседающий с разных сторон дороги вояж. Мы слышали комментаторов, ничего не видели, но нос не обманешь. Хорошо, что по правилам учений, конвоиров не полагалось, а то бы, и они хлебнули бы, всю горечь нашего поражения. Почти вся штабная кавалькада резко засобиралась домой-на свои позиции, что-то им у нас разонравилось. Администрация азербайджанского поселка, по международным каналам, обвинила Генеральный штаб вооруженных сил СССР, в использование, запрещенного международной конвенцией, химического оружия. И послала ноту протеста командиру нашего учебного подразделения, через бакинское партийное руководство. Нота была передана устно по телефону: -Вах, вах, вах уважаемый! Забери своих обезьян…к …матери, а то мы сделаем из тебя такого нехорошего человека, что… (многоточие продолжалось долго.) И наконец была поставлена окончательная жирная точка. Учения были резко свернуты. Командованием учебного центра, в составе наблюдателей-бабы Дуси, Михайловича и других воспитателей ,учитывая мнение незапротоколированных гостей-круглоголовых, неожиданно, возглавляемых Запорожцем с длинным хохолком, нам, по результатам учений, было засчитано поражение, виновницу утечки химического оружия, приведшего к локальному заражению туристической территории, решили публично расстрелять перед строем, потом ее помиловали, до повешения (прокурор-баба Дуся, просила шпицрутены для врага народа.)В конце концов, определились пятью сутками гауптвахты. Обиженные курсанты, Медузу, даже конвоировать отказались. Пришлось ей самой топтать к губе. Все хорошо, что оканчивается хорошо. А мне опять бутерброды таскать. Вторая это не название, вторая-это приговор! Это были последние учения в моей курсантской жизни. Под испытания судьбы, готовились совсем другие учения, но пройдя закалку нашего учебного центра, в дальнейшем нам было легче встречаться с любой непредсказуемой невероятностью. Руководство нас подготовило, как специально, к будущему, ожидавшему нашу страну.
Часть 2. Испытание отвержением
Глава 6.
Есть такие города, как люди, с виду добрые, улыбчивые, но где -то далеко в них заложена такая гниль…К таким городам, по праву можно отнести Запорожье. И, как бы не скакали патриоты, не вертели пальцы перед носом коренные запорожцы, но этот город навсегда остался в моей памяти, похожим на еще не старую женщину, с плохими следами косметики, предлагающую ребенку конфету, и в самый последний момент, отправляющую ее в свой рот, наполненный кариозными желтыми зубами. Я помню, как мы мотались по Запорожью, скрываясь от милиции и кавказской дряни, выживающей в этом богом забитом месте, за счет насилия, воровства детей, наркотиков и проституции. Как будто горы сами захотели освободится от человеческого мусора, вышвырнув его на бескрайные просторы, бывшего Советского союза. Эта дрянь не несла в себе культуру или обычаи какого-то отдельного народа, это была просто дрянь, нахлынувшая с Кавказа. И мне лично, выросшей на Кавказе, было горько и обидно, когда какой ни будь абрек, зажимал меня в проходе, тиская грязными пальцами, лез с похабными предложениями. Я по началу терялась. Но спасибо ребятам. Детство кончилось, как-то незаметно, без игрушек и капризов. Я стояла в вокзальном туалете, мне приблизительно было шестнадцать…перед большим грязным зеркалом. В то время все, что было связано с железной дорогой: -вокзалы, поезда, вагоны, люди в желтых куртках, всё имело один запах -запах железнодорожного вокзального туалета. Но, скрываясь от милиции, приходилось терпеть. Милиция вычисляла молодых беспризорных девчонок, и пользуясь властью, и полномочиями, сдавала оптом их кавказцам. (Наша милиция нас бережет. Любой бандит был честнее и чище мента. До сих пор не пойму, по каким критериям подбирали этих недоносков. И отношусь к людям в форме силовика с презрением и отвращением, в каждом из них я вижу запорожского вонючего привокзального мента, с плотоядными глазами, любыми путями склоняющие тебя к близости, применяя весь ассортимент грязных средств: от уговоров и запугиваний, до насилия.) Прибежал Цыган, сказал, что сменившаяся смена ментов украла Гюрду, наверно, что -то вкололи и засунули в машину. Что– то надо было делать. Где искать, в чужом городе. Прошло более двух недель, как мы прилетели в Запорожье. Первый так и не появлялся. Я, никогда его не видевшая, не верившая в само его существование, уже отчаялась ждать, когда он нас найдет. Михалыч так и сказал,-Ждите. Он сам вас найдет. Нас осталось четверо. Без документов, денег, жилья, еды, зимой, мы мотались по этому колхозному Запорожью, как рыба, выброшенная на лед. Спасибо Цыгану, он оброс связями, снабжал нас всем и деньгами, и одеждой, и теплым мужским словом. В последнем мы нуждались даже больше. Цыган вышел на каких -то правильных людей, которые вникли в положение нашей маленькой группы, не знаю, что им наплел, но кое -что поменялось. Менты перестали косится в нашу сторону, проходя мимо, просто игнорировали, а черные избегали нас, как черт ладана. Пообещали найти Гюрду и сделать нам документы. Этих людей я никогда не видела (Цыган признался, что тоже…). Еще через неделю Цыган притащил бланки метрических свидетельств, в которые надо было вписать наши данные, красивым почерком, при одном условии, что все мы родились в Запорожье, национальность и родители на выбор, год рождения произвольно, ФИО –так же. Книжечек метрик было пять. На Гюрду тоже. Я заплакала. Наверно детство, еще не все улетучилось. Хотелось снова стать пятилетней девочкой, сидящей на коленях Михайловича, и теребить, ручонкой, его густые, черные чапаевские усы. Немой тоже всхлипнул, подслушивает, гад. В одном из районов Запорожья, на Павла-Кичкаса, Цыган нашел полуразрушенный дом, который готовили под снос, да и…забыли. Дом находился в рабочей зоне, только его нужно было отвоевать у бомжей, немного подремонтировать, сделать уборку и можно жить. Здание, находилось на окраине, далеко от жилых построек, очень удобно расположено, учитывая наше нелегальное положение. Это был первый мой собственный дом. Ни один замок, ни одну гостиницу мира, на всю прожитую жизнь, я бы не поменяла на этот дом. (Даже сейчас, проживая в трехкомнатной квартире, доставшейся мужу по наследству от родителей, я с теплом вспоминаю дом на Павла Кичкаса.) Никто не может понять человека, всю жизнь прожившего в бетонных казармах, похожих на огромные гаражи, для человеческих машин. Цыган всем нам дал ЦУ (Ценные указания, для бестолковых), дал нагоняй мне, за перерасход денежных средств (А, что, если всем постоянно хотелось мороженного) Вскоре денег вообще не стало, базары и магазины опустели совсем. Я с трудом вспоминаю это время, помню злых продавцов, многокилометровые очереди за хлебом и водкой, помню прилавки в магазинах, заставленные сгущенным молоком и пачками чая, в обувных магазинах на сиротливо ютились калоши, наша высоко качественная не убиваемая обувь. И только, благодаря Цыгану, мы выжили в то время. (Я целую неделю была в шоке, боялась подходить к зеркалу, всегда ухоженные волосы-моя единственная гордость, со всего безобразия, которым наградил меня бог, превратились в какие-то свалявшиеся лохмы, с залысинами и снежными прядями. Для себя машинально отметила, вот и начала седеть, Втора. А мысли все возвращались и возвращались к Запорожью, к нам шестнадцати летним девчушкам, к Немому, который сгорбился, и чувствовал себя, особо ущербным, и даже на мои попытки, как-то растормошить его, отвечал грустной, виноватой улыбкой, к Цыгану…Я опять разрыдалась, слезы ручьями залили мое лицо. Я не видела никого, не мужа, не врачей…перед глазами стоял Цыган…которого нет.
***
Сколько это продолжалось, я не знаю. Спасибо мужу, что был рядом. Меня все-таки увезла скорая, и находясь под присмотром врачей, я немного пришла в себя. У мужа случились какие-то неприятности на работе, не сходился по цифрам годовой отчет, в больницу он попадал редко и поздно. Я только беспокоилась, чтоб он вовремя ел, обзванивая невесток. Зато невестки и внучки были у меня каждый день. В середине недели задождило…Стало опять грустно, я проводила пальцем по оконному стеклу, как бы сопровождая убегающие дождинки. На меня опять навалились воспоминания…) Деньги сменились купонами, купоны потом гривнами, Папа Союз рассыпался на несколько кичливых государств-княжеств, которые считали себя от всех независимыми. Мы по мере возможности, помогали Цыгану (Он уже по уши был в криминале, и его задания, отнюдь, не были безобидными.) Он не прекращал нас опекать, и всегда старался не светить особо и не пачкать в законе. Но уже жил по -понятиям, и в его лексиконе, стали появляться совсем не уставные слова. Меня же Стерва втянула в баптистскую школу и я, всегда тяготеющая к гуманитарным знаниям, увлеклась непонятным, жадно хватая знания, пропуская (Да простят меня братья во Христе) всю божественную шелуху. Каждый день, в 12часов, я была на ЖД вокзале, ходила туда, как на работу, со мной стали здороваться бабушки, торгующие пирожками, продавщицы киосков, всегда угощавшие меня своим ходовым на вокзале товаром. Мне уже было,17, скоро надо было получать паспорт, срок в метрике давно закончился. Опять придётся обращаться к Цыгану. Я опять покрасовалась перед знакомым зеркалом, оно было тщательно вымыто, вымыт был и пол, но запах…, запах был все тот же. Мне казалось, что если бы даже взорвалась атомная бомба, не оставив от вокзала мокрого места, то еще бы не одно тысячелетие, здесь пахло железной дорогой. Я сама себе нравилась (Даже оглянулась, мне показалось, что Немой увязался за мной. Что б не подслушал, какая я вся хорошая, пушистая и красивая.) Я была в меру худощава, стройная, с слегка отступающей, как у уточки, задней частью, ноги были стройные, прямые, без утолщения к верху, бедра девичьи, узкие, бюст…только вот бюст подкачал (Я даже в лифчик, по началу вату, во второй номер подлаживала) Лицо на любителя, но не урод. Немой бы, пол жизни бы отдал, чтобы позубоскалить надо мной в женском туалете. Я разгоряченная своими крамольными мыслями, выскочила на перрон, пробежала вдоль вокзала, помахал бабушкам пирожницам, и уже почти двинулась к трамвайной остановке, когда на спуске с перрона в город, какой-то бомж в вязанной шапочке и грязном спортивном костюме, перегородил мне путь. Какой-то холодок подкатил к моей груди, я попыталась обойти этого неприятного дядьку. Мне уже приходилось раньше сталкиваться с бомжами, это были обездоленные, опущенные, ужасно нахальные и наглые люди. Зачастую безобидные, но признающие только закон силы и уважающие только себе подобных. (Я знала в Москве одного начальника отдела, крупного проектного института, он, кстати, был довольно таки перспективным бизнесменом, так его зачастую перекашивало, он переодевался и надолго нырял в бомжатник. Там он тоже был не последним-в сложной иерархии московских бомжей.) Наглый дядька сбросил солнцезащитные очки (Я вспомнила «Бриллиантовую руку» с Никулиным, когда у него в переходе Громила огоньку просил, крутя в руках зажигалку с черепом. Огоньку не найдется. Цыган бурчал, а мы на видеосалоны и мороженное все деньги тратили. Когда, чуть позже, я призналась ему, он, уже солидный мужчина, хохотал безудержно в одном из Харьковских летних кафе. Еле его трехлетний сынишка успокоил. На его глазах появились слезы от смеха. Смех у Цыгана был всегда настолько заразителен и привлекал не только взгляды случайных прохожих, но, и таксисты, и водители трамваев, старались отреагировать, на столь буйное веселье. Ну и дура ты Втора, я не знал, как реагировать, что деньги в обойме тратились быстрее, чем зарабатывались, обдирая видеосалоны, которые я контролировал, рискуя зачастую, уменьшая общий доход, а они все деньги несли опять в видеосалоны. Сказала бы мне, вам бы на дому, видео бесплатно крутили. Цыган опять захохотал. Сын на него смотрел укоризненно, и дергал отца за руку. Он устал, ему надоело, что папка с чужой теткой разговаривает. Отец смеялся, а малыш дергал его за руку и просил: -Пойдем, пойдем…) Когда бомж снял очки, я с криком радости, повисла у него на шее. У пацанов на перроне, что, как на параде, взглядом сопровождали меня, даже челюсти деформировались, как-то дружно высунулись вперед и отпали. Они так и остались стоять с открытыми ртами. А тетка, что проходила мимо, повернулась и назвала меня малахольной. (Я не больно сильна в кулинарии, путаюсь во многочисленных рецептах, но знаю, что есть соленые огурцы, а есть малахольные.) Это был Чавось. Если бы вы видели, что было в доме, когда я его притащила. Мы его три дня отдраивали и никуда не отпускали. Цыган его переодел, пообещал грандиозный шашлык. Мы были на десятом небе, как будто встретили самого любимого родственника. Больше всех обрадовался Немой. Он даже как-то преобразился внутренне, ожил. Стал чаще улыбаться, перестал копаться в моих мозгах. Он не догадывался, но я всегда знала, о его присутствии. Однажды вечером Чавось предложил мне прогуляться. Незаметно наш путь привел нас к берегу Днепра, из всей красоты, к которой я не то, что была безразлична, но, как и множество людей не замечала ее, мне в глаза кинулись многовековые ивы, стоящие вдоль берега и раскинувшимися ветвями, пьющие воду из Днепра. Редкие прохожие обращали внимание на необычную пару-мужчина в дорогом спортивном костюме, держал бережно молодую девчонку, в джинсовых брюках и батнике, мужского покроя. Они шли молча не спеша, приближаясь к цели, известной только им двоим. Мужчина иногда поправлял темные очки-капельки, походка его, со стороны, выглядела усталой и слегка качающейся, как у матроса, недавно сошедшего на берег. Дочь гуляет с слепым отцом: -зациклились на мысли прохожие, и это было настолько очевидно, что даже хотелось посмотреть на себя со стороны. Все, по просьбе трудящихся. Чавось показал желательную мне картинку. Я от неожиданности от шарахнулась в сторону. Мне показалось, что Чавось улыбнулся, напугав меня. Сама дура, забыла какие монстры меня окружают. Самое удивительно, что я совсем не почувствовала действия ментала. Голова не болела, весь организм усыплен спокойствием, чувствовалась какая-то незримая сила, надежность, уверенность в будущее. Что мне нравилось в Запорожье, то, что всегда, даже не в зонах отдыха, можно было найти лавочку, с неизменно прилагающийся к ней урной. Можно было просто сидеть и смотреть на Днепр, неторопливо несущий свои воды, на остров Хортицу, виднеющийся невдалеке, на этих лавочках всегда хорошо думалось. Я любила эти лавочки и иногда засиживалась на них до вечера. Пройдет совсем мало времени, и не жители Запорожья, а маленькие малолетние ублюдки, уничтожат все лавочки, пустив их через многочисленные пункты приема метала, на сигаретный дым и наркотики. Вместо лавочек оставят окурки и использованные шприцы. Чавось все откладывал и откладывал разговор, я чувствовала, что ему было тяжело, я уже мысленно приготовила к расставанию, я просто знала, что такие люди не принадлежат себе. Чавось весь напрягся и заговорил. Пока он говорил, я ревела, как дура, мозг автоматически записывал этот монолог, но было больно…очень больно. Он сказал, что приехал за Немым, он сказал, что нашел Гюрду, недалеко от Белгорода, в психоневрологическом интернате. Она его не узнала. Он попросил, чтобы я съездила, проведала её, поговорила с ней. (Но он промолчал, про обстоятельства, при которых её нашли-на трассе Харьков -Белгород. Рядом с двумя перевернутыми иномарками, с разбитыми тонированными стеклами, в сотне метров от аварии, среди кучи трупов, среди которых было два с отрезанными головами, в милицейской форме. В остальных трупах, можно было узнать лиц кавказской национальности. Девочка была без сознания, с двумя сквозными пулевыми ранениями, потеряла много крови, в руке был намертво зажат осколок бутылочного стекла. Более подробный осмотр подтвердил подозрение врачей. Девочка была изнасилована с особой жестокостью. Осколок стекла удалось забрать, только под воздействием наркоза, при операции. Милиция закрыла дело, списав все на бандитские разборки, отправив все документы по этому случаю в архив, который через полгода успешно сгорел, от неисправности проводки. (Рукописи не горят-утверждали древние.) Он говорил, что не хочет нас впутывать в эту грязь, что мы и так настрадались, пообещал помочь с паспортами, с нашей легализацией, похвалил за изобретательность с метриками, пообещал держать нас на контроле…Главное пообещать. К вечеру мы вернулись домой. Он выбрал момент, когда все разбежались, по своим делам позвал меня, прикрыв на щеколду дверь, и из своего рюкзака достал чудо, видеомагнитофон с телевизором. Видеосалоны стоили тогда баснословных денег, заправлялись кассетами, а этот был маленький, цветной-на аккумуляторах и со стереонаушниками. Вставил кассету и сказал смотри, сам уже давно перешел на ментал. На экране показывали, какую-то семью, красивый худой мужчина, вместе с похожей на Мальвину, женщиной, качали колыбель, в которой плакал ребенок. Все это записано было без звука, как-то не интересно. Чавось среагировал, почувствовав мой металл, перекрутил кассету наперед. Там паренек, лет 14, чинит велосипед и ему что-то рассказывает отец, потом он идет по какому-то городу с католической библией в руке, рядом видны стены монастыря, парень выглядел уже постарше. Чавось поставил видео на паузу. Втора, внимательно посмотри и запомни этого парня. Я тебе помогу, внесу картинку, с его изображением тебе в ментал. Все остальное забудь. Это кто? -мысленно я задала вопрос. Он так же мысленно ответил –Это первый. Кассету он забрал, а видеомагнитофон оставил нам, это был его подарок. (Муж, очищая в очередной раз кладовку, все пытался его выкинуть, я не дала.) Утром прилетел Цыган, они переговорили с Чавосем, через неделю у нас у всех, были пахнущие краской, украинские паспорта, с цветными фотографиями, даже, с уже готовыми нашими росписями. Да, серьезная контора, подумала я. Чавось с Немым рассмеялись. Не подслушивать, гады! -в ментале взревела я. Гады, издеваясь, синхронно вставили в уши вату, по– военному, повернувшись ко мне спиной. Теперь мы уже смеялись втроем, Стерва непонимающе смотрела на нас. В конце концов я показала ей язык, а она в ответ, покрутила у виска. Чавось с Немым уехали днем, не попрощавшись, Чавось только успел передать сверток, сказал передай администрации, это для Гюрды, все, что мы пока можем сделать. Когда уже машина, приехавшая, за ними отъезжала, я стояла, прижав к груди этот маленький сверток. Вдруг машина остановилась, Чавось выскочил из неё, пробежал ко мне, прижал меня к груди, поцеловал и попросил никого больше не ждать, и не искать на вокзале. А Михайловича? Он повторил-Никого! Надо сами найдут. И медленно пошел к машине. Мы, по жизни, не часто, но встречались с Немым, Чавось еще был жив, чувствовалась его рука помощи, когда по решению деканата, меня единогласно хотели отчислить из института. Приехала комиссия разобралась и у нас появился новый декан и три преподавателя. Весь персонал института побежал в церковь, ставить свечки, посчитав случившееся Чудом. Я почему-то восприняла все спокойно, как должное. Меня в детстве хорошо научили-чудеса делают люди. Я верила, я знала того бога, что всегда смотрит за мной-это Чавось. Бедные баптисты, так и не смогли победить мой атеизм, привитый мне в учебном центре. С Чавосем мы больше никогда не встречались и только, когда Немой привел меня на его могилу, я узнала его настоящее имя. Даже могильные камни скрывают информацию. Где-то в Югославии, у Чавося рос сын, про это молчал Чавось, молчал и Немой. Чавось в завещании просил Немого, привести, когда ни будь сына к могиле и попросить прощения от имени отца. Чавось закончил службу Генерал-лейтенантом, но на похоронах были совсем случайные, посторонние люди, две каких-то старушки неопределенного возраста, правда все расходы по похоронам взяла на себя контора. Трехкомнатную квартиру в Москве и дачу по Рублевскому шоссе, по завещанию, Чавось переписал на Немого, было еще кроме того, но это уже передано не по завещанию. Немой был не бедный человек. Все порывался мне помочь. Но не было такой необходимости. Тем более, что у него росла дочь, где он только ее прятал. Спросила, как назвал, он покраснел и отвернулся: -Втора-ответил он. Я еще девчонкой, там, в лагере, интуитивно чувствовала, что я его тайная и безответная юношеская любовь. Была на весь мир одна Втора, теперь нас двое, а две – Вторы-это сила. Немой улыбался, перед глазами стояло лицо его дочери, я так же видела ее в ментале, девочка была очень красива, похожа на мать. Мать была хакаской, я даже не слышала о такой национальности, но обучение Немого продолжалось, и с 16лет он исколесил весь Китай, Монголию (На Тибете он прожил 5лет), Чукотку, Якутию, западную и восточную Сибирь, про Алтайский край и Забайкалье-это отдельный разговор. Девочка у Немого была гораздо меньше моих сыновей. Иногда, когда сильно задавливала тоска, я ехала в Москву, от нас, три часа на электричке, ехала на Писаревку, бродила среди могил, найдя могилу Чавося, клала букетик цветов. Могилка всегда была аккуратной, хорошо ухоженной, иногда на ней лежали еще не увядшие цветы. Значит кто-то еще посещает,-подумала я. Мне казалось, что это была маленькая Втора, и мне так хотелось, хоть со стороны увидеть свою тезку.