— Мы не знаем, что случилось с этим миром, — сказал он. — Однако у нас есть то, что поможет нам докопаться до правды. Я хочу сказать, чтобы вы верили в нас, поддерживали нас и помогли восстановить нам этот город. Или хотя бы не уничтожили его до основания. — Среди толпы раздались смешки. — Сейчас за стенами находятся люди, которые привели вас сюда, они ищут других выживших. Что будем делать, когда соберёмся вместе? — отвечая на чей-то вопрос, Мирон усмехнулся. — Что делать. Мир новый строить будем. Что ещё нам остаётся?
Его слова внушали людям надежду. Но среди зрителей нашлись двое, для кого они не возымели никакого значения.
Мэд не сводил взгляда с подвески на шее Оксимирона. Она не просто казалась ему чем-то смутно знакомым. Чем дольше он смотрел на неё, тем больше убеждался: он знает её. Знает, для чего она предназначена.
========== 6. Рассвет ==========
СЛАВА КПСС & ЧЕЙНИ - #SLOVOSPB [видео]
Люди расходились, зевая. Пережитое ими отняло последнюю энергию, и без прочего оставшуюся у немногих. В городе вновь открылись все ворота, дающие возможность попасть в подземку каждому. Близился рассвет.
Двести шестьдесят тысяч человек — такой была максимально приближенная цифра. В городе не осталось места, способного вместить всех. Поэтому огни должны зажигаться в Питере каждую ночь. Каждый должен знать, что его существование не бессмысленно и не бесполезно. Что он не один и что он никогда не останется один.
Глядя на рассеивающуюся толпу, где каждый бросил прощальный взгляд на сцену, Мирон погряз в размышлениях. О чём он думал, пытались понять многие. Люди за его спиной разбирали сцену, заносили в ближайшие дома оборудование, снимали с балконов световые пушки. Те, кто обычно выступал на сцене, не брезговали подобного рода работой.
— Было мощно. — Олег ЛСП подошёл к Мирону, когда тот спрыгнул со сцены. — Но ты мог сильнее. Что не так?
— Я не мог сильнее, — отрезал Мирон, попросив воды. — Не сегодня.
— О чём ты задумался в конце? Сегодня не прозвучало «Где нас нет», вот что странно. Многие ждали.
— Внести каплю материального в этот мир иллюзий — вот в чём «1703» хорош. Но он не сможет делать это вечно. Как и я. — Холодное небо покачнулось голубой рябью и светлая полоса размыла темноту над Петербургом. — «1703» предполагает, что ответственность за будущее этого мира ложится на меня. Это круто, конечно, но не в сложившихся обстоятельствах.
— Ты думал об этом во время выступления? — Олег покрутил пальцем у виска. — Не лучше ли сосредоточиться на том, что происходит сейчас?
— Я думаю об этом всегда. — С твёрдой категоричностью в голосе заявил Оксимирон.
Оставив остальных, он направился к Воротам, где в отдалении на пустой детской площадке с врытыми в землю шинами и деревянными лавочками с краю с бутылкой пива в руках сидел Хованский.
Зевая и поглядывая по сторонам, он жалел, что проснулся слишком рано, что оделся слишком легко и что пришёл туда, куда в последнюю очередь сегодня следовало приходить. Ларин не вернётся ещё минимум две недели. С тех пор, как он принял решение покинуть Петербург, развлечений у Хованского поубавилось. А когда тот и вовсе перестал пересекать черту города, их количество едва в минус не ушло. Совсем не круто, если исчезают не только друзья, но и враги.
Юра лёг на спину на лавку и тихо затянул:
— Прости меня, Мирон, я понял, я не артист… — но песня не задалась.
Когда со стороны послышались шаги, он сразу же вскочил. Мирон бросил в его сторону свою подвеску и Хованский её поймал.
— Гэнгста всегда за работой, — он попытался усмехнуться, но вышло откровенно плохо.
— В другой ситуации в твоей работе не было бы надобности. Я не в восторге от того, что передаю тебе «1703».
— А что поделать, он кроме меня никого не слушает. Кроме меня и тебя, разумеется. То есть, — пораскинув мозгами, Хованский сделал несложное заключение, — если мы можем использовать ключ, который создаёт этому миру новые законы, мы как бы боги нового мира?
— Ты идиот, Юра, это не так работает, — нахмурился Мирон. — Продолжай ничего не делать и в случае опасности будь готов защищать Петербург.
— Я же гэнгста, хуле, — усмехнулся Хованский. — Вот только ты объясни, от чего защищать-то?
— Ты вообще, знаешь, кто такие гангстеры?
— Мирон, не придирайся к мелочам, мы из одной банды. — Хованский распахнул куртку, чтобы показать на своей футболке золотую эмблему «Oxxxy».
Оксимирон махнул рукой, напомнив, что ночью Хованский должен вернуть ему ключ обратно, и пошёл прочь от надоедливого нароста на рэп-культуре. Как же его раздражало наличие таких людей в узких кругах, и тем более выводил из себя тот факт, что с этим человеком он делил сердце Петербурга — «1703». И хотя осознание того, что ключ кого попало слушаться не будет, помогало ему держать себя в руках, с каждой их встречей делать это становилось всё сложнее.
Мирон планировал отдохнуть и хорошенько выспаться, но дойти до дома ему помешали. Стоило ему переступить черту, за которой пустырь сливался с лабиринтом улиц, как туда же вышел другой человек. Сначала он не заметил Мирона, но как только их взгляды пересеклись, оба поняли: стычки не избежать.
— Не тех ты друзей выбираешь, Окси. — Слава с нескрываемым презрением усмехнулся. Ему не требовалось видеть это дважды или трижды, чтобы знать, кто в дневное время владеет ключом-подвеской «1703».
— Гнойный, — Мирон подошёл к нему впритык и снизу вверх, сохраняя превосходство, тихо произнёс: — Если выяснится, что ты причастен к исчезновению Гены Rickey F, тебе не жить. Я лично об этом позабочусь.
— Ой, — вздохнул Слава, — боюсь-боюсь.
Он не проигрывал ему ни в чём, но злая обида разрывала грудную клетку. Мирон, возможно, здесь самый сильный — после него, конечно.
— Наш баттл ни один конец света не отменит, — напомнил Слава. — Хочешь сказать мне что-то, сделай это, как только придёт лето. Встретимся на битве площадок, а пока постарайся выжить, доверяя свою защиту всяким помойным гангстерам.
Развернувшись, чтобы продолжить свой путь, Слава прервал разговор первым. Все догадки Мирона так и оставались догадками, сколько бы они не пересекались с новыми реалиями: как невозможно было что-то узнать об этом человеке, так невозможно было и понять, чем заняты его мысли в этот момент.
Их конфликт затянулся, но время, вместо того, чтобы сгладить углы, только обострило и без того напряжённые отношения: Гнойный был человеком, которому, как и Мирону, Fatum доверила ключ.
***
Слава был движим призраками прошлого. Прижатой к груди подвеской они теплились, напоминая о себе постоянно, и грели в самые холодные вечера. Прикрываясь голограммами пустых улиц ото всех, Карелин мог создавать образы, в которых комфортно было лишь ему самому, а остальным об утраченных чувствах знать было необязательно, раз уж таков выбор абсолютного большинства.
Музыка в наушниках играла только для него, тишина дворов служила лучшим аккомпанементом. Видеокамера, неработающая, тоскливо проводила его, стоило Славе завернуть в переулок. Место отдалённо напоминало то, где когда-то собиралось питерское «SLOVO».
— Не Black Star, но Black Label, первый на бите как Нил Армстронг […] Мы построили с нуля этот амфитеатр. Хейтер скулит, но я догхантер…
Культура висела на волоске, вообще-то, прав был Мирон однажды, говоря, что именно Карелину суждено будет её развалить.
Слава, собрав ненависть в кулак, ударил по стене и сорвал с себя наушники. Разве такого Чейни от него ждал! Разве должен Слава сидеть за стенами и позволять Мирону делать всё то, что ему вздумается?
Замахнувшись, Слава отшвырнул прочь плеер. Скатившись по крыше одного из домов, он свалился за забор.
Из мусорного контейнера, куда упал плеер, отправленный Карелиным в полёт, с кряхтением высунулась голова Большого Русского Босса. Он огляделся по сторонам, зевнул и, выбираясь, опрокинул полупустой контейнер. Плеер вывалился, упав в маленькую лужу подтаявшего снега.
Придерживая ноющую спину, Босс поправил лежавшую на плечах синюю шубу и поковылял в сторону улицы. На ней из одного конца в другой по проезжей части Пимп катал на продуктовой тележке Джарахова, а тот выкрикивал ругательства и раскачивал тележку из стороны в сторону.
Вытерев о кофту очки, Босс водрузил их на нос. Для проводящих своё время на поверхности начинался ещё один сумасшедший день.
***
На этих улицах людей не было ни днём, ни ночью. Районы исчезали полностью, растворяясь в алом вихре — Слава видел это собственными глазами. Но сколько он бы ни пытался забыть и забыться, «SLOVO» возвращало его с небес на землю.
Маленькую подвеску он не показывал никому, бережно храня её под майкой вместе с воспоминаниями о том дне, когда ему пришлось потерять всех, кто был ему дорог. Родители, друзья, Саша, Чейни — все минувшие два месяца воспоминания терзали его, разрывали на части. Не существовало механизма, способного спасти его от этой участи. А все вокруг как будто забыли о противном чувстве одиночества, потери, тоски — все вокруг слушали музыку и слушали бесполезные слова, которыми Оксимирон пытался склонить людей на свою сторону. Мирону стоит отдать должное. Он сделал многое для того, чтобы среди людей не началась паника. Но безразличие, с которым он относился к прошлому, для Славы было непростительным.
Желанием докопаться до истины были движимы немногие. Люди принимали происходящее как данность. Конечно, ведь в их руках не находились ключи к новому миру — именно так своими обладателями были наречены маленькие подвески, с помощью которых можно было влиять на появившиеся в мире после катастрофы новые явления. Мир уже начал меняться. Но ключ к его изменению оказался разделён между людьми, друг с другом конфликтующими. Слава ненавидел мир такой, каким он был сейчас, и ещё больше ненавидел мир, который вот-вот стремился на месте существующего образоваться.
Это решение он принял едва ли не с самого начала. Как только на его глазах исчез Чейни. Как только он увидел в руках Мирона такую же подвеску. Как только Замай и Букер рассказали о том, что перестали чувствовать сожаление из-за утраты близких. Как только ублюдок Rickey F сболтнул, что не один Мирон может влиять на чужие чувства. Своим выбором Слава на камне высечет новую веху в истории этого мира. Если он единственный, кто хранит в себе воспоминания об утраченном и ненависть к складывающейся системе, значит, лишь он будет способен всё изменить.
На этих улицах людей не было ни днём, ни ночью. Слава жил здесь один. Ваня или Андрей иногда приходили, чтобы навестить его. Рассказывали, что происходит днём, что готовит грядущая ночь. Рассветы сменялись закатами, сон сменялся шумными концертами, вихрем поддельных чувств и фальшивых картинок-голограмм, которые с помощью подвесок, взывая к Fatum, мог вызвать едва ли не каждый.
Слава зашёл в свою квартиру, переоделся в чистую чёрную толстовку «Антихайп», взял рюкзак, заранее собранный и оставленный у стены, выходя, запер дверь и спустился через чёрный ход, у которого стояла конструкция, чем-то напоминающая мотоцикл.
— Не подведи, «SLOVO», — сказал Карелин. По мотоциклу пробежал ряд красных искр, двигатель завёлся и часть отсутствующих механизмов восполнилась пришедшей в движение голограммой.
Они все могли воздействовать на механизмы. Это был, должно быть, единственный факт, о котором открыто не говорилось — и именно поэтому в городе не было транспорта. Мотоцикл отозвался бормотанием мотора и сдвинулся с места, разрушая голограммы улиц, созданные однажды Славой. До сих пор никто не удосужился проверить, была ли эта часть города и часть стены за ней настоящей. Огромные дыры в реальности, заделанные голограммами, Карелин различал на раз-два. На мотоцикле он проскочил сквозь огромную щель в стене, вырвавшись наружу.
Здесь заканчивалось влияние Мирона. Здесь практически не было людей. Присыпанные снегом земли тянулись во все стороны, а прямая дорога вела вперёд, в Москву.
Ёбаный ты бомж, Rickey F. Если ты и в этот раз облажался, Слава тебе этого никогда не простит.
========== 7. Поднимайте белые флаги ==========
С тех пор, как Слава Карелин покинул Петербург, прошло два дня. И пока в самом городе было тихо, территорию за Ленинградской областью поглотил снежный буран. Вихрем сметая всё на своём пути, сильный ветер клонил к земле голые деревья, облепляя снежными комьями тонкие ветки. За сутки на земле вырос толстый слой снега, а видимость и вовсе сделалась нулевой.
Прорываясь через этот буран, два самолёта летели к югу Московской области. Приборы навигации едва справлялись с возложенной на них задачей. Не видя ничего перед собой, пилоты ориентировались на память и на сигнал на радарах.
В сотне метров к низу для них зажглись красные огни военной базы. Посадка далась пилотам с большим трудом. Едва не съехав с расчищенной от снега, но не от тонкой ледяной корки взлётно-посадочной полосы, самолёты въехали в ангар, остановились и открыли двери своих кабин для того, чтобы пилоты выбрались наружу. Тут же подбежали рабочие, которые принялись сбивать с крыльев ледяные наросты.
Расправив рукава своей неизменной чёрной куртки, Николай Соболев спросил, не произошло ли что-то за время его отсутствия. Кто-то кивнул в сторону выхода — там стоял Гурам, непривычно серьёзный для дня, знаменующего собой хоть и внеплановое, но всегда радостное возвращение разведки на базу.
— Не похоже, что погода быстро успокоится, — заговорил Соболев, подойдя к напарнику. — Мы вернулись раньше, чтобы переждать. Москву и область метёт знатно…
Гурам поднял на него встревоженный взгляд, перебивая:
— Ларин здесь, — коротко и ясно сообщил он.
— Такое чувство, что ты меня меньше, чем его, рад видеть, — упрекнул его Коля. Гурам недовольно повёл бровью, развернулся и ушёл. Соболев, вздохнув, отправился за ним.
Когда решался вопрос о том, кто именно будет заниматься поиском оставшихся в других городах людей, Коля до последнего сомневался в принятом им решении. Однако сейчас, спустя время, от этих сомнений не осталось и следа. Безусловно, видеть радостные лица брошенных на произвол судьбы людей, которые узнавали, что они больше не одни, было высшей наградой. Ради таких моментов и стоило покинуть Петербург. Так, два месяца назад вместе с друзьями и теми, кто решил помочь, добровольно проявив инициативу, Соболев переместился в военную базу на юге Московской области — крупнейшую военную базу, ресурсы которой оказались полностью в его распоряжении.
Работа им предстояла колоссальная, ведь ни о количестве, ни о местоположении оставшихся ничего не было известно. Даже тот факт, что где-либо ещё могли остаться люди, подвергался сомнению. Но, уцепившись за крохотный шанс, Соболев развернул самую масштабную разведоперацию, название которой подсвечиваемыми буквами красовалось теперь на всей технике: «Rakamakafo» — ведь их и раньше, и уж тем более сейчас знал каждый.
Прошлые успехи стали прочным фундаментом нового начинания. Огромная военная база, куда не ступала нога неподготовленного человека, молча поддалась, как только Соболев сделал первый шаг, и уступила своей защитой непробиваемому стремлению и уверенности в собственных силах.
В мире, где технология вышла из-под человеческого контроля и стала существовать будто бы сама по себе, лишь единицы, не обладая специальными «ключами», могли приводить в движение механизмы. Если бы Николаю полгода назад рассказали о том, что именно это будет связывать его и Дмитрия Ларина, он бы только засмеялся, ни разу в это не поверив.
Но факт оставался таковым. С фактами вообще тяжело было спорить.
Царившее между ними соперничество сошло на нет, но злые подколы, стоило им оказаться перед лицом общего врага, никуда не исчезли. И пока Соболев разрезал воздушное пространство, сверху наблюдая за тем, как раскинулись во все стороны безжизненные поля и деревни, Ларин по этим же землям разъезжал на танках, с подачи «Rakamakafo» направляемый за людьми в самые разные уголки европейской России.