— Шампанское… - бормочет, одновременно выуживая пузатую бутыль, а бледную кожу почему-то затапливает легкий румянец. - Праздник ведь.
— И пузырьки в носу будут лопаться, - ворчит Дилан, отбирая бутылку.
Вздрагивает, касаясь ледяных, как сосульки, пальцев, отдергивает руку. Ладонь перехватывает за запястье. Пару секунд, растягивающихся в пару столетий, - глаза в глаза. И сердце колотится где-то в горле. Как тогда, на съемках второго “Бегущего”, когда брякнулся сверху, размазывая по полу тощее тело, когда дыхание перемешалось, и почти губы в губы судорожным выдохом-стоном: “Спасибо, Томми”.
Не дышит. Совсем. Лишь раскрывает губы, опуская ресницы. Светлая челка Томаса падает на лицо. Щекотно. В голове так шумит, будто взбесившиеся эльфы лупят по затылку своими разноцветными посохами, замаскированными под леденцы.
Полшага назад, ладонью - по лбу. Глотает гулко и громко. Сангстер запускает в волосы пальцы, пытаясь, наверное, скрыть смятение от собственного порыва.
— У тебя тут омела на каждом шагу?
— Ага, даже над кроватью, - щурится Дилан, разрубая повисшее в комнате напряжение. - Так и будешь мяться у входа? Рождество через пару минут.
…
Жаренные крылышки под шампанское - убийственный праздничный ужин. Но почему-то этот вечер уже не кажется тошнотворно унылым.
========== 26. Томас/Ньют ==========
Комментарий к 26. Томас/Ньют
https://pp.userapi.com/c638529/v638529523/ee92/trBltQbufOc.jpg
Томас/Ньют, Галли, AU наша вселенная
— Томас, копуша, задницей шевели, ты уже безбожно опазды… - Галли вваливается в комнату без стука, да так и застывает на пороге, кажется, подавившись то ли воздухом, то ли окончанием фразы. - Это, блять, еще кто?
Томас невозмутимо надевает пиджак поверх рубашки, цепляет на шею бейдж-пропуск, а на нос - очки. Те самые дурацкие с черной оправой, которые так бесят его соседа по квартире и в которых (Томас просто в этом уверен) он кажется охерительно умным.
Тощий белобрысый пацан выпутывается из вороха одеял, натягивая майку, потом скачет по комнате на одной ноге, напяливая джинсы. На его голове такой беспросветный пиздец, будто ею всю ночь по полу возили… или по подушке, или… Галли хмурится, когда откровенные картинки одна за другой услужливо пролистываются в его голове. Хлеще любого гей-порно. Противнее.
— Доброе утро, Галли. Спасибо, мы уже встали. Кофе выпить не успеем, прости. Если не выйдем прямо сейчас, мне на студии открутят голову, а Ньюту на занятия пора. Ой, точно, знакомьтесь. Ньют, это Галли - мой сосед. тот еще засранец, но лучше друга у меня не было. Галли, а это - Ньют… мой… мой… парень?..
Почему-то окончание фразы получается вопросительным, и Томас чуть краснеет, разглядывая блондинчика, тщательно шнурующего кеды. Но Ньют вскидывает свои темные глаза (темнее черного шоколада, думает Галли), что блестят так влажно и так… влюбленно?.. прикусывает губу и краснеет в ответ.
— Томми… - шепчет хрипло, почти задыхаясь и с такой интонацией, что у Галли определенно бы встал, если бы… если бы все это, блять, происходило где-нибудь подальше отсюда и без участия Томаса в этой двусмысленной роли.
— Ты же не против? - подмигивает из-под очков, а потом тянет руку и этими длинными пальцами зарывается прямо в белобрысое гнездо мальчишки. Галли захлестывает волна тошноты, и сохранить на лице невозмутимость становится все сложнее. - Конечно, всего один вечер и ночь…
Он выглядит как довольный, налопавшийся сливок кошак. Еще бы заурчал для достоверности. Тоненький Ньют выгибается под его рукой и опускает ресницы, откровенно кайфуя.
— Значит, это было не на раз? Я просто боялся…
И запинается, обрывая себя. Смущенный, сконфуженный, неуверенный. А еще нелепый, нескладный… и отвратительный. Да-да, именно отвратительный. Галли незаметно опирается ладонью на стену, потому что в висках херачит так, что еще немного, и он на самом деле оглохнет.
— Ты - лучшее, что со мной могло случиться на этой скучнейшей вечеринке у Бренды, малыш.
Под совсем тихое и смущенное “Томми” притягивает парня к себе, взъерошивает носом волосы на макушке, пощипывает шею губами. Галли ловит себя на том, что беззастенчиво пялится и, кажется, стискивает кулаки.
Приехали, блять.
— Ну, ты собрался? Мы же всюду опоздали.
Томас тащит Ньюта за собой, поглаживает большим пальцем запястье, а потом сплетает их пальцы. Оборачивается уже в дверях, уже нажав кнопку лифта и впечатав своим телом заморыша в стену.
— Галли, друг, ты прости, что так впопыхах, к выходным обязательно посидим все вместе, познакомлю вас. Просто видишь, сейчас все набегу.
Галли кивает как китайский болванчик, чувствуя, что тошнит все сильнее, чувствуя, что голова становится все легче, а пустота под ребрами - глубже.
Томас вталкивает мальчишку в распахнувшиеся створки и, забираясь ладонями под измятую рубашку парня, выдыхает сквозь закрывающиеся двери:
— Сегодня не жди, хорошо? Мы у Минхо тусим в “Лабиринте”.
Наверное, уже можно дышать. Наверное, уже можно разжать зубы, не боясь, что изо рта вырвется рык или вопль. Наверное, можно просто пойти и закончить завтрак. Наверное, можно…
Галли смотрит прямо перед собой и чувствует, что валится, валится в пустоту… Галли кусает губы, чувствуя привкус крови на языке.
Какого черта? Какого черта, Галли?
Какого черта ты так долго молчал?
========== 27. Томас/Ньют ==========
Комментарий к 27. Томас/Ньют
Томас/Ньют, история в диалоге
— Томми, не смотри так, не надо.
— Просто скажи мне, зачем? Блять, Ньют, я бы понял, если бы это был кто угодно из них… Галли, Минхо, Тереза… даже Чак. Но ты… Почему?
— Потому что мы не хотим сдохнуть в Лабиринте, салага. И да, если тебе будет легче, Чак был очень даже против. Пришлось запереть и ребят поставить на страже.
— Так просто? Просто вот так?
— Не понимаешь? Это давно не ты и я, не мы с тобой, не в этом дело, и выбор не в этом. Это все они, Томми. Все эти мальчишки, которые очень хотят вернуться домой.
— Домой? Они его даже не помнят…
— Твоими стараниями.
— Это не правда. Я не…
— Не был одним из них? Не стирал своими руками мне память перед тем, как зашвырнуть в этот гребаный лифт? Ты же вспомнил все, так какого… прикидываешься сейчас?
— Это не ты. Мой Ньют не сказал бы ничего из этого, не плевался бы словами, как ядом гривера, не смотрел бы так… как на врага. Я никогда не был против тебя или кого-то из них, я только пытался помочь. Я — это все еще я. Твой…
— Перестань. Мой Томми — не ты. Мой Томми никогда не якшался с теми, кто засунул нас в эту ловушку. Ты — это не он. Ты — просто Томас.
— Так зачем ты пришел?
— Что, прости?
— Если это — не я, если тебе наплевать и важно лишь вытащить всех, так вперед. Зачем тратишь время?
— Томми…
— Какой, нахрен, Томми? Ты сам же сказал. И ты прав, я работал с ними, на них, засунул тебя и других сюда, в Лабиринт. Вот этими руками стер тебе память, слышишь? Смотри на эти руки, те самые, что ласкали тебя еще прошлой ночью. И губы, помнишь? Помнишь, как ты выгибался и просил еще и еще? Вижу, что помнишь. Вперед, Ньют. Так легко ненавидеть меня и себя за то, что запал на врага. Вот только я не враг тебе. Никому здесь.
…
— Ты знаешь, что я должен буду сделать?
— Перед закатом отведешь в Лабиринт? Попробуй. Почему бы и нет? Я просто снова попробую выжить, потому что…
— Томми, не надо…
—…потому что люблю тебя, идиот. Ты мне поверишь, если вернусь? Сможешь поверить?
* я никогда еще ничего так не хотел в своей жизни *
— Ты просто попробуй.
========== 28. Томас/Ньют ==========
Комментарий к 28. Томас/Ньют
https://pp.userapi.com/c639318/v639318352/14de7/3o1DJqGDZxc.jpg
Томас/Ньют
— Томми.
Губы (Томас помнит, они мягкие, гладкие, с привкусом винограда и мяты) чуть округляются, складываясь в имя. Имя, которое внутри этих стен ненавидят. Имя, что стало проклятием Глэйда, проклятием его обитателей.
Символом предательства, смерти.
— Томми, смотри.
И Томас смотрит. Не туда, в распахнутые врата Лабиринта, что дышит зловонием, чьи вздымающиеся в небо стены кажутся огромной пастью хищника, окровавленными клыками. Челюстью, что сомкнется в любую секунду, легко перекусывая пополам. Смотрит на него — на Ньюта. Тонкого, гибкого, светлого. На мальчишку, что запрокинул голову в небо, где слепящее солнце вот-вот скатится за серые, поросшие мхом и плесенью плиты, стремящиеся ввысь. Мальчишку, что чуть щурит глаза, поправляя лямку на плече.
Томас хотел бы сейчас ткнуться носом в его шею, вдохнуть аромат морской свежести. Он не помнит ни моря, ни влажного бриза, но уверен, что те пахнут именно так.
Пахнут, как Ньют. Его Ньют.
— Просто небо.
Передергивает плечами, а потом зависает на острых ключицах. Ньют всегда выдыхает шумно, когда Томас трогает их губами. А потом опускает светлые ресницы и зарывается пальцами в волосы.
Ньют, зачем ты пошел? Ты должен жить.
— Кажется, кто-то там, — неопределенный кивок в никуда, в сторону мифического выхода. Туда, где засели создатели Лабиринта и гриверов. Туда, откуда лифт привозит новых и новых мальчишек. Туда, откуда пришел его Томми, — кто-то там продлил световой день. Солнце давно должно было сесть, а врата — закрыться.
Закрыться, выпуская наружу полумеханических чудищ — плод воображения какого-то тронутого разума, не иначе. Чудищ, что в мгновение раздерут на кусочки оказавшихся ночью вне Глэйда.
Томас молчит, не то подыскивая верные слова для ответа, не то вовсе не находя в этом смысла.
Какая разница? Если все равно придет ночь, и мы тут умрем. Умрет Ньют.
— Все еще обижаешься? Томми, пойми…
Он знает все, что скажет мальчишка. Про несправедливость, неопределенность, необоснованную агрессию. Блять, он изучил все эти фразы за последние часы наизусть. Навязли на зубах, опротивели. Бесят.
— … это приговор — выгнать вот так из-за каких-то там воспоминаний, что вполне могут быть ложными, следствием яда. И даже если все правда, ты ведь в итоге пришел. Чтобы помочь, а не сдохнуть, как какой-нибудь кланкоголовый шнурок.
— Поэтому ты пошел, чтобы сдохнуть со мной, охуенное решение, Ньют.
Молчание звонкое и тревожное, как стальная паутина, натянутая над обрывом. Как пуля (откуда он помнит про пули?), просвистевшая у виска. Как сердце, замершее в груди под пристальным взглядом убийцы в прицел.
— Ты знаешь, что я не мог по-другому…
Не мог без тебя.
Не мог, обещал, даже клялся. Тогда, в далеком мечущемся свете костров, под огромными высокими звездами, кажущимися застывшими каплями серебряной крови каких-то неведомых ныне существ.
Губы горели от поцелуев, а горло саднило от глухих стонов и рыков. Пальцы почти раздирали одежду, а касания обжигали. И в живот будто кто-то засунул пылающую головню. Огонь, так много огня, все в огне. Как будто оба рухнули в жерло вулкана и вспыхнули, превратившись там в пламя.
И шепотом, выдохами, вспышками в венах:
«Обещай, обещай, что выживешь, что будешь рядом».
«Обещаю, Томми. Всегда. Только с тобой».
А потом снова и снова: «Пожалуйста, Томми. Пожалуйста…»
Не уходи.
**
— Мы выживем и найдем выход, Томми. Не сомневайся.
И как могу я не верить тебе, когда ты смотришь вот так? Будто в мире нет и не будет уже никого? Никого важнее.
— Откуда ты взялся такой? — нервный смешок куда-то в висок. Пальцы, поглаживающие лопатки.
Скольких я убил вот этими вот руками? А ты все еще закрываешь глаза и уши, чтобы не видеть, не слышать, не верить, не знать. Как-то так очень быстро я стал всем твоим миром. Важнее Глэйда, важнее каждого из парней.
Единственный, Ньют? Как же так.
— Надеюсь, ты поможешь мне вспомнить.
Надеюсь, я помогу тебе выжить.
«Пожалуйста, Томми».
========== 29. Ньют/Томми ==========
Комментарий к 29. Ньют/Томми
https://goo.gl/WtRV6V
Ньют/Томми, AU наша вселенная
Ньют касается.
Трогает его все время своими изящными, длинными пальцами. Скользит легонько по скулам, вниз по шее, прослеживая складывающиеся из родинок узоры самыми кончиками.
Выжигая воздух из легких.
Пуская мурашки по венам.
Заставляя чувствовать себя о с о б е н н ы м .
“Он просто тактильный”, — твердит себе Томас день ото дня, а кожа чешется от потребности ощутить его руки. Хотя бы вот так — между делом.
Ньют худющий и все время лохматый, щурится, поднимая воротник любимой кожанки, и от глаз в стороны разбегаются такие тонкие морщинки. Как лучики солнца, которое он давно уже заменил собою.
— И давно ты тут отираешься? — Томас забрасывает рюкзак на плечо, сбегает по ступеням, хлопая друга по плечу. Изо всех сил пихая довольную улыбку вовнутрь, кусая самого же себя за щеку.
Пытаясь н е п о к а з а т ь .
— Порядочно, всю задницу уже отсидел.
Соскакивает весело с парапета и обнимает с разбега. Тощий и щуплый, как девчонка. И в то же время жилистый, сильный. Кости почти трещат, но иррационально хочется заурчать, когда пальцы, скользнув по скулам, задевают мочки и прочерчивают дорожки по шее к виднеющимся в распахнутом вороте ключицам.
— Ну, что, Томми, погнали?
Рука на плече, и такое тепло от него, как от печки, от солнышка.
— Я думал, ты с Минхо зависаешь сегодня, — вырывается как-то само тоном обиженного ребенка. Ньют зависает на секунду, всматривается, будто проверяет: не ослышался ли, а потом хохочет.
Ньют смеется.
Откидывает голову, полностью оголяя шею, и Томас зависает. Опять. Потому что это, однозначно, лучшее, что он слышал когда-то. Смех Ньюта как смысл жизни. Раскованный, искренний, радостный, он отражается от всех поверхностей и будто впивается в кожу, проникает в кровь и позволяет дышать. Позволяет поверить, что вот так /хотя бы вот так/ удастся сохранить часть Ньюта в себе. Для себя.
Так, пока Минхо нет рядом.
— Что тебя развеселило?
Немного натянуто, скованно. Боги, на самом деле, он выглядит полным придурком, и поймет, если Ньют…
— Ты такой забавный, когда к Минхо ревнуешь. Это ведь ревность, Томми? Я не мог бы спутать…
Когда эти губы… эти идеальные губы складываются в звуки его имени, когда Ньют выдыхает свое “Томми” раз за разом, от чего током шибает и адских усилий стоит, чтобы позорно вслух не застонать, прикрывая от наслаждения глаза…
“Черт с ними, с насмешками, ты только продолжай звать меня так. Так, словно я значу… Постой-ка… ты что?..”
— Р-ревную?
И новый приступ безудержного веселья, и выпирающий кадык, который хочется облизать. Его кожа наверняка на вкус, как виноград, пропитанный ветром и солнцем. Неудивительно, что Минхо и на шаг от него не отходит и таскает за собой всюду, даже на эти дебильные тренировки по бегу.
Там ведь скучно так, что хоть вой. Но Ньют каждый раз /при всей его вредности, это что-то да значит, правда?/ почти два часа сидит на трибунах и в каждый перерыв запрокидывает голову для поцелуя, раскрывая свои невероятные губы для того…
Для своего парня, Томас. Вообще-то это так называется…
Боже, я полный дебил.
— Ты знаешь, я, может быть, и не очень догадливый, Томми. Но ты так смотришь всегда, так губы облизываешь и вздыхаешь. Хмуришься, когда Минхо неподалеку, а, когда мы вдвоем — ты и я, отчего-то смущаешься дико, а я…
Замолкает резко, как будто лишнего сболтнул. А потом недовольно лезет в карман за пачкой, выбивает щелчком сигарету. Зажимает губами и прикуривает, зло щуря глаза. Смотрит мимо куда-то.
Ньют курит?
У Томаса руки трясутся и сохнет во рту, когда он видит, как смыкаются на фильтре губы. Как Ньют затягивается, выпускает колечко в воздух и тут же снова наполняет легкие вонючими клубами. И снова голову запрокидывает, вглядывается в яркое, слепящее нестерпимой яркостью небо.
Охуенный.
— Я тебя на скейтах хотел позвать покататься вообще-то. Не удержался. Прости что ли… за театр абсурда. Показалось… не знаю.