========== Пролог ==========
В далёкой-далёкой вселенной, в безмерно огромном мире, жили странные люди. Их мир отличен от нашего, у него свои жёсткие своды правил, свои обычаи, традиции.
Одно из правил, которое глубоко засело в головах жителей, пусть его и не повторяли на каждом шагу, гласило — нельзя любоваться закатом. Да, это абсурдный запрет, но что же поделать — правило есть правило. И всем людям приходилось его соблюдать.
========== Глава 1 ==========
— Хоуппи, уже семь утра! Вставай, иначе опоздаешь!
Лениво, тоскливо, еле открывая глаза, юная Хоуппи начинала каждодневный утренний обряд. Наша героиня была уже не маленькой, но спать всё же любила больше, чем работу. Кое-как оторвавшись от постели, девушка недовольно пробурчала: «Дурацкий комитет и дурацкое собрание! Почему именно мне выпала „честь“ его освещать?»
Чтобы хоть как-то окончательно проснуться, она забралась в душевую, включила воду и, подставляя плечи под обжигающие струи, погрузилась в мечты о сладкой мести «главвреду» (то бишь главному редактору-вредителю).
Хоуп была прекрасной девушкой, совсем недавно окончившей университет, и теперь она могла назвать себя журналисткой. После университета по распределению попала в главную городскую газету «Законный гражданин».
Ростом в своей семье была выше всех: до 177 сантиметров выросла! Это удивило даже врача по стандартизации в городской поликлинике, который лично проверял результаты замеров. Нельзя было не отметить длинные каштановые волосы, лившиеся прекрасным блестящим каскадом. Овал лица был красив и переходил в высокие скулы, ясно горел взор её серо-зелёных глаз, которые, казалось, имеют какое-то таинственное свечение. Над глазами покоились довольно пышные брови, а ниже располагался аккуратный носик, который вёл к красивым и пухлым губам. Вся эта прелесть не уступала по красоте тонкой шее, переходящей в чуть широковатые для девушки возраста Хоуп плечи. Высокая грудь гордо вздымалась при её дыхании, и каждый вдох очерчивал контраст женственной груди и тонкой, осиной талии, после которой начинались пышные бёдра. Далеко не каждая модель могла похвастаться такими красивыми и длинными ногами. Жаль, что подавляющее большинство всей этой красоты было скрыто под официальным костюмом журналиста, который начинался чуть выше набойки официально одобренной обуви на невысоком каблуке и кончался лишь под подбородком, где заканчивался широкий, застёгнутый наглухо ворот. Всё-таки престижное издание требовало подобающего дресс-кода.
По дороге к дворцу «Требований и стандартов», где Хоуп ждал ежегодный съезд комитета правил, она думала о предстоящей статье, которую придётся написать, и заранее продумывала, как и чем её «дополнить». Единственное, что девушка любила в своей работе, — это тайно, между строк или даже среди междустрочий протестовать против несправедливых законов, отрицающих свободу слова, личности и мысли. Хоуп крайне везло: так как она была умнее и корректоров, и главного редактора, которые особо не вчитывались в написанное, эти маленькие самовольства оставались незамеченными. Но всё же девушка безумно рисковала. Наказанием за доказанный проступок инакомыслия могло быть изгнание в дикие земли или сразу смертный приговор, что, в общем-то, означало одно и то же.
В этих мыслях Хоуп и провела дорогу до дворца, а за окном её автомобиля мелькали нарядные люди с детьми. Казалось, целый город стремился уместиться на одной, пусть и самой большой, площади. Хотя не так уж и странно это было: как-никак, единый государственный праздник и выходной длиной два дня способствовали появлению народа в самом центре. «Не у всех они есть, эти выходные», — грустно подумала Хоуп.
========== Глава 2 ==========
Проталкиваясь сквозь мириады людей, журналистка с трудом добралась до контрольно-пропускного пункта. Девушка на автомате полезла в сумку, пытаясь найти свой аккредитованный пропуск журналиста газеты «Законный гражданин», и, когда поиски увенчались успехом, подняла глаза и увидела… его. Сам начальник департамента разрешений и допусков встречал гостей и проверял право присутствия на столь «радостном» мероприятии.
«Почему он здесь лично? Это же работа для его подчинённых! А может, в этом году намечается что-то особо важное…» — размышляла Хоуп, пока протягивала свой документ об аккредитации. Постепенно эти мысли стали отходить на второй план. Согласно процедуре для сверки, она потянулась за бейджиком и быстро сняла его через голову, при этом распущенные волосы упали сияющим каскадом. Когда рука журналистки достаточно вытянулась вперёд для передачи пропуска и бейджика, Хоуп приподняла лицо, чтобы рассмотреть главу департамента разрешений и допусков — они не были знакомы и, более того, до сего дня не встречались.
Его подбородок был покрыт короткой щетиной, которая дальше вырастала в аккуратную эспаньолку. Скулы у него были высокими, на одном уровне с началом волос причёски ровной дорожкой, нисходящей от висков. Тёмно-каштановые волосы были коротко — по-армейски — подстрижены. Средний по размерам нос нарушал симметрию лица маленькой горбинкой справа — вероятно, знак прилежной учёбы в военной академии. И казалось, вся внешность его лица была бы обычной, в какой-то степени «стандартизировано-выверенной», если бы не взгляд глубоких голубых глаз, смотрящих нежно и одновременно с тоской. Казалось, они живут своей жизнью, и только небо может соперничать с ними синевой. Несвойственно пышные губы также выбивались из ровного строя типичной для молодых мужчин внешности.
В тот момент Хоуппи больше ничего не бросилось в глаза: обычный стандартный костюм, не самые широкие плечи и не самые большие руки. На вид начальнику департамента можно было дать чуть больше двадцати пяти.
Его глаза манили, притягивали…
«О Боги, я тону в них!» — глубоко вздохнув и наконец отдав пропуск, девушка мысленно приказала самой себе: «Так! Стоп, успокойся! Он — один из тех, кого ты всю жизнь ненавидела, из тех, кто выверяет чужие жизни по линейке, и выдаёт то, что полагается каждому по закону — и ни каплей больше! А иногда и меньше. Это самое важное для всех — право на жизнь! Жизнь, Хоуп!» — она зло выдохнула.
— Добрый день! — дружелюбно поприветствовал девушку начальник департамента. — С Вашими документами, Хоуп, всё в порядке. Вы можете пройти и присоединиться к остальным гостям возле сцены с трибуной. Ваши коллеги Вас ожидают, — сказал он с толикой усталости, но в голосе проскользнули и нотки участия. Мужчина отошёл в сторону, пропуская нашу героиню, и встал в официальную стойку.
— Ваше имя. Могу я узнать Ваше имя? —Хоуп не ожидала от себя такого вопроса. Конечно, профессия обязывала в какие-то моменты быть наглой, но всё же… Глава улыбнулся короткой улыбкой, одними уголками губ, и всё так же, с нотками чуть слышной грусти, но и какими-то новыми, неизведанными, произнёс:
— Александр. Так как Ваше имя мне уже известно, то очень приятно познакомиться, Хоуп. Прошу Вас, проходите, главный редактор «Гражданина» и Ваши коллеги ожидают Вас.
Двинулась Хоуп машинально, по привычке: за всю жизнь, пройдя тысячи кордонов, тело автоматически научилось не создавать очереди и помех в движении людских масс. Губы чуть шевельнулись в беззвучных словах: «Александр, Алекс…».
Так она и шла до трибуны, окончательно запутавшись в своих эмоциях — и тёмных, и радостных в один миг. Метров за десять-двенадцать увидела, скорее почувствовала, «главвреда» — от него за километр несло пошлостью, безграмотностью и алчностью — и заставила себя подойти. Он был в обществе главного корректора «Гражданина» и ещё двух незнакомых персон, наверняка из верхушки политической элиты. Мило улыбаясь, девушка делала то, что и всегда, — не слушала этих мерзких крыс. Но сегодня к ней не пришли обычные мысли, уступив место иным. Не сказать, что Хоуп была этому рада. Когда объявили о выходе патриарха с комитетом, избранных с соблюдением всех законов свода «Требований и стандартов», она автоматически плюхнулась на стул рядом с главным редактором, даже не думая и не сверяя, своё ли место заняла. Удача улыбалась ей: место действительно принадлежало Хоуп.
Раздался звук официально одобренного оркестра, игравшего гимн закона «Требований и стандартов», больше напоминавший урчание живота, нежели что-то красивое. Хоуп слышала музыку только в детстве. Когда ей было 7 лет, то на точно таком же собрании вся музыка, что не была внесена в список разрешённой кучкой бездарных злопыхателей, наделённых по вселенской несправедливости властью, попала в список запрещённой. А за нарушение запретов кара была по-прежнему серьёзной.
Под конец какофонии выкатился патриарх со свитой. Хоуп и так было мерзко присутствовать здесь, а тут ещё и разлад с её совершенным оружием, которым она очень гордилась, приключился — её ум отказывался делать работу хоть на йоту сложнее, чем водить карандашом в блокноте закорючки. Слова, которые влетали в ухо, тотчас выходили через росчерки кистей на ранее чистый лист.
«Бла-бла-бла, что-то про то, как все трудятся во имя общего блага…». Через пару минут: «Бла-бла-бла, урожай льна то-то и то-то…». Но стройный ряд блаблалогии* нарушили, как грохот ошеломляющего грома, слова патриарха: «…и вследствие этого, государство и честные граждане более не могут тратить ресурсы на сложные по фасону и разрозненные по цветам костюмы и одежду. Теперь всем гражданам надлежит передать текущую и старую одежду для обмена на новую из одобренной простой ткани. Старая же будет подлежать утилизации».
И тут кто-то из его помощников выкатил на сцену два аккуратно закреплённых мешка.
Назвать это одеждой не было никакой возможности: нить толще (иной раз в корабельном деле используется), а сам материал назвать мешковиной — сделать великую честь последнему. Гадкий же голос продолжил своё гнусное вещание: «Честные граждане, можете быть спокойны! Одежда прошла строжайшую стандартизацию и отбор. Материал очень прочный и долговечный, более того, повышает трудоспособность граждан, так как не даёт одежде отставать от тела, образовывать паразитные шансы расслабляться и лениться! В этом я Вас заверяю!»
Одна мысль кричала в тот момент в голове Хоуп громче других: «Так в этой дряни ещё и тесно!!!» Другие же мысли выглядели примерно так: «Честное государство совсем забыло про честь и охренело?!»
Но во всём этом потоке почему-то хватило место и для Алекса — девушка до сих пор не могла прийти в себя от его взгляда.
Приложив все силы, журналистка заставила себя нацарапать пару цитат и самых общих тезисов. Всё лишь в самых общих чертах, что изрекал и продолжал изрекать противный голос патриарха. В конечном итоге всем гражданам надлежало до наступления завтрашнего комендантского часа (то есть до девяти вечера) обменять всю свою одежду. Всё, на что хватило сил в конце, — это натянуть гримасу на лицо, которая только под определённым углом и при наличии хорошего воображения могла сойти за улыбку, кратко попрощаться со всеми и направиться к выходу. Одна мысль подогревала Хоуп, пока та двигалась к кордону, подобно позавчерашней курице, которую достали из холодильника не для того, чтобы выбросить, а по ошибке положили в микроволновку разогреваться. Ещё раз девушка сможет увидеть начальника департамента разрешений и, может быть, обмолвиться парой слов!
Но на контрольном пропускном пункте была плотная очередь, и всех довольно «быстро» выпускали. Патриарх со свитой уже успел удалиться, поэтому в том, чтобы держать строжайшую дисциплину работники департамента разрешений и допусков не видели более нужды. Из-за этого Хоуп не могла не то что осмотреться, зажатая внутри человеческой биомассы, а даже повернуть голову на несколько градусов было невозможно. Добравшись до выхода и дальше к припаркованной машине, она устала плюхнулась на водительское сидение.
Мало того, что этот день — кошмар без конца и возможности проснуться, так и маленькой, но глупой надежде на что-то хорошее под завершение кошмара не удалось сбыться! Домой! Скорее домой! Спать! Проспать этот день и следующий! Проснуться и узнать, что этот ужасный день, что вся эта ужасная жизнь была сном! Длинным, отвратительным и тягучим, как испортившийся кисель, обычным кошмарным сном!
В уголках глаз собирались с силами и после серебрились маленькие слезинки.
========== Глава 3 ==========
Всё было исполнено, как и задумывалось. Оказавшись дома и пропустив вежливые расспросы родных о прошедшем дне и комитете, откинув покрывало, Хоуп сперва погрузилась в сон, а лишь затем тело достигло кровати. Девушке ничего не снилось; лишь смутные образы на долю секунды появились из тьмы, чтобы быть тут же ею поглощёнными. И где-то под конец этой бесформенной чуши раздались слова мамы:
— Хоуппи, вставай. Мы собираемся в окружной департамент по новому распоряжению для получения новой одежды. Вставай, — женщина хоть и понимала, как устала дочь, принялась будить крепко спавшую Хоуп.
— Не одежды, мам. Новых кандалов! Видимо, в старых нам было слишком вольготно! — рассерженно ответила девушка, чуть отошедшая от сна, но не от роя мыслей.
— Доченька, не говори так, хотя бы не говори так громко… Знаешь же, что может произойти? — встревоженно спросила мама, озираясь по сторонам.
— Мам, что они ещё могут у нас забрать? Разве что-то ещё осталось? Посмотри, что у нас осталось от прежней жизни? — Хоуп была на грани срыва.
Мать ничего не ответила, лишь прижала дочь к себе, пригладила волосы и обронила беззвучную слезинку на её висок. Когда-то женщина была известной певицей, и её талантом восхищалось больше людей, чем сейчас служит государству. Была — вот ключевое слово.
— Как соберёшься, сходи в департамент, я тебя очень прошу. Всю остальную одежду, кроме той, что на тебе, мы с твоей сестрой обменяем. Пожалуйста, ради нас, — тихо попросила мама.
Через полчаса или час, когда жесточайшим усилием воли Хоуп заставила себя оторваться от тёплой постели и на скорую руку привести себя в более-менее цивилизованный вид, пройтись по всему списку внешнего вида «добропорядочного гражданина» не было ни сил, ни желания. Девушка вышла из дома и пошла до департамента пешком — благо, находился он в десяти-двенадцати минутах ходьбы. Да и мрачной голове остро нужен был приток свежего воздуха.
Добралась до департамента она к восьми вечера — нужно торопиться, чтобы успеть домой до комендантского часа. Гордо вручив Хоуп её новый мешок, девушку сопроводили в стандартизированную женскую ячейку для смены одежды. Пока Хоуп переодевалась, то сама замечала, как становилась похожей на пыльный мешок с картошкой. Правда, из мешка торчали откуда-то взявшиеся длинные и красивые ноги, а верх мешка венчала милая, красивая головка, притом достаточно успешная для столь юного возраста, с роскошными волосами и удивительными глазами.
Но в тот момент Хоуп думалось лишь о том, что так её и похоронят в мешке. И ведь даже ресурсов государства на гроб не нужно! Присыпал мешок песком, и готово дело!
Было бы преступлением сказать, что тогда её терзали тёмные мысли. Более непроглядного мрака живому существу и представить нет никакой возможности. По дороге домой в голове заиграла шальная мысль, что было бы здорово не спешить домой, а хоть перед смертью тела или души успеть увидеть что-то красивое. Побежать к стене, что ограждает от диких земель, и в минут десять десятого увидеть закат. Успеть насладиться им, пока часов в одиннадцать вечера её путь не будет окончен патрулём. Или ещё раньше, если обнаружат, что домой она так и не вернулась.
Но домой девушка всё же вернулась, шумно захлопнув дверь в своём многонорном* доме. Ещё бы на семь минут припозднилась — последствия были бы плачевными!..
========== Глава 4 ==========
Завтра на работу. Нужно будет с самой лучшей стороны осветить святотатство, что вчера вершили над волей и свободой человека, коих в жизни и так почти не осталось. Как не хочу! Я отказываюсь, слышите? — вопил внутренний голос журналистки, разрывая всё изнутри. — Спать. Не быть здесь. А ещё лучше просто не быть…
Где-то вдалеке раздался звук, похожий на звонок в дверь, но этого просто не могло быть: время было уже около половины десятого вечера. Наверное, это игра воображения в полудрёме.