Глава 3
От порога раздался голос моего знакомого Гаврилыча:
– Эй, милахи – хватит шептаться! Принесла ей воды и вали отсюда – тебя на улице ждут.
– Да как же она попьет?! У нее же руки связаны!
– Ну так напои ее! Вот же баба-дура! – в сердцах ругнулся сторож.
Мила стала меня поить и шептать:
– Таня, нам нужно его отвлечь… Но так, чтобы остальные ничего не заподозрили и не прибежали, пока мы не уйдем. Есть какие-то соображения?
У меня с соображениями было совсем туго, только одна идея – притвориться, что мне плохо из-за беременности. Мила выслушала меня и заявила:
– Нет, это никуда не годится. В таком случае он позовет всех на помощь… Время не терпит… Что ж, придется по старинке…
Мила обернулась в сторону сторожа, зазывно улыбнулась и окинула его волооким взором:
– Ну что ты бранишься, милый? Иди ко мне, и мы порадуем друг друга – сидя рядом со мной у стены, Мила стала приподнимать юбку, оголяя ноги. Обалдевший от такого приема сторож как загипнотизированный наблюдал за движением ткани. Когда же юбка прошла колени и открыла все содержимое раздвинутых ног, он сглотнул и не выдержал:
– Ну, девка… Ты это серьезно?
– Ну конечно – серьезно – проворковала Мила – ты же понимаешь, там у костра те здоровяки меня сейчас портить начнут, а с тобой вряд ли поделятся – так давай до того…
– Ну да, ну да… – Гаврилыч судорожно соображал, что же делать – но я же как бы на посту, вас стерегу.
– А ты закрой дверь на засов, да и окно – куда же мы денемся? Смотри – я совсем безоружна! – Мила задрала юбку выше пояса. – А Таня вообще связана и не в себе к тому же…
– Да я сейчас!
Гаврилыч быстро закрыл дверь, повесив внушительный засов. В комнате стало темнее – уже вечерело, а свет нам, конечно, никто принести не удосужился. Оставалось окно – из него проникали лучи заходящего солнца и там, как сказала Мила – сидел еще один охранник. Да еще между брусьями стен проходили тонюсенькие лучики солнца – видимо, Николай с друзьями не заботился о герметичности дома.
Когда Гаврилыч засеменил к окну, краем глаза я увидела шевеление на полу – в том месте, где сегодня днем сидела Мила – часть пола медленно поднялась, открывая черную щель. Я испугалась, что Гаврилыч тоже это заметит – но Мила не дремала:
– Давай же, милый! Иди ко мне! – и улеглась на пол. Сторож, закрыв и окно на засов – обернулся к нам, готовый к подвигам и уже потянул руки к поясу штанов – но тут из щели бесшумно вылетела стрела, пронзив ему кадык. Гаврилыч упал на колени, булькая и не понимая, что же произошло – но тут еще одна стрела точно в лоб положила конец его мучениям. Мила деловито села, опустила юбку и взяла меня за локоть:
– Все, готов. Тихо и насовсем! Молодец, любимый! – произнесла она в щель. И потом – мне:
– Идем быстрее!
Я с трудом встала. Посреди комнаты лицом вниз лежал Гаврилыч. Мила спокойно переступила через него и подошла к люку в полу.
– Ефим, дай нож!
Потом вернулась через мертвеца обратно ко мне, перерезала скотч, совсем немного оцарапав руки – и повела меня к люку. Возле двери уже слышались голоса:
– Не понял, а че дверь закрыта? Я же сказал этому алконафту следить за телками и нас держать в поле зрения! Эй, Гаврилыч! Ты что там делаешь?! А ну открывай!
***
Мила пропихивала меня в люк – его размеры позволяли одновременно пролезть только одному человеку. Внизу меня ждал Ефим:
– Быстрее отползай, а то Мила не успеет уйти! Вон в ту сторону! – он нашел нужные слова в нужный момент – тревога за Милу вывела меня из сомнамбулического состояния – и я активно поползла. Дом был на свайном фундаменте – от земли до пола сантиметров семьдесят, не больше – и вот в этом промежутке мы сейчас и ползли. Над нами какое-то время были слышны сильные удары – видимо, Сашка выбивал дверь, а тот самый тяжелый засов давал нам фору. Мы уже почти вылезли из-под домика, когда над нами все содрогнулось от грохота упавшей двери и воплей:
– Где они! Твою мать, я на кого-то наступил! Танька, это ты? Я что – тебя дверью заглушил, что ли?! Толян, дай свет! Это Гаврилыч! Где они?! Где девки?! Не могли же они исчезнуть из запертого дома! Танька! Выходи! Если сам найду – убью! – Сашка разошелся не на шутку.
Мы уже вылезли из-под дома и остановились – перед нами возвышался забор – метра три, не меньше – из заостренных кольев. Ефим повел нас правее – в этом месте через забор была перекинута веревка – наверное, он оставил ее специально для нашего возвращения. Он подсадил Милу – и она с трудом, но перелезла через частокол с его плеч. Юбка, конечно – затрудняла передвижение. Потом я со своим животом взгромоздилась Ефиму на плечи, он поднял меня, а Мила с другой стороны помогла мне спуститься. После чего Ефим перелез сам и стянул веревку на эту сторону забора – было слышно, что Сашка сотоварищи уже вышли из домика и находятся с другой его стороны. Времени в обрез! Мы, стараясь не шуметь – побежали в лес. Мила в буквальном смысле тащила меня за руку, Ефим все оглядывался назад, держа наготове лук. И вот, наконец – мы ступили под полог леса – в темноте нас отыскать было бы очень трудно. От ближайшего ствола отделился темный силуэт и вышел к нам – я с радостью узнала Турку.
– Ой, Турка! Как хорошо, что ты здесь! – с облегчением выдохнул Ефим. Турка кивнул всем в знак приветствия и прижал палец к губам, требуя тишины.
Мы все укрылись за кустом – было слышно, как к нам очень шумно кто-то ломится, светя фонарем. Турка показал знак ладонью – мол, оставайтесь здесь – а сам боком, бесшумно отступал в сторону. В лесу стояла практически полная темнота, наши глаза постепенно привыкали к ней. А вот идущие с фонарем, наверное – ничего не видели за пределами его луча. Я услышала возбужденный Сашкин голос:
– Пошли! Не догоним сейчас – не догоним никогда!
– Да ну, Сань – глупо по темноте идти ради того, чтобы ты себе девку вернул.
– Да не в девке дело, идиоты! Вы понимаете – у нас теперь заложников не осталось! Они же теперь нас перестреляют, как кроликов! Втихаря, из-за кустов или деревьев – попробуй в них попади!
Они стояли и решали – что же делать? Кто-то держал фонарь в опущенной руке, но рассеянный свет частично освещал бок стоящего. Откуда-то слева, куда ушел Турка – вылетела стрела и вонзилась в этот освещенный бок, покачивая оперением. Раздался вопль боли, и на землю опустился тот самый лысеющий тип, который сторожил Милу. Его искаженное страданием лицо мелькнуло в свете фонаря и опустилось во тьму.
– Вот видишь! Отходим! – голос рябого Толяна.
Сашка со злобой палил в сторону, откуда прилетела стрела. На всякий случай Ефим пригнул нас обеих к земле – и теперь мы лежали пластом, а я на боку, уткнувшись носом в траву.
– Они же где-то здесь! Совсем близко! – орал Сашка – Что там с ним?
– В кишки…
– Тогда забирать смысла нет. Уходим!
И они быстро задом отступали к домику – Сашка, рябой здоровяк и лысый молчаливый мужик. Раненный тип был еще жив, он лежал на земле и стонал. Свет фонаря растаял в темноте – и глаза опять постепенно привыкли к мраку. С тихим шорохом возле лежащего появился силуэт Турки – чуть слышный звон вынимаемого из ножен ножа, ужасный хрустящий звук – и раненный затих.
Из-за забора я слышала, как Сашка с руганью гремит оружием в сумке – я видела ее возле домика, когда они меня туда вели. Наконец он нашел автомат и принялся строчить по забору.
– А-а-а! Не дамся! Огонь повыше, всем следить за забором! Ворота проверь!
Турка вроде бы шел к забору, но, услышав автоматную очередь – остановился. Потом стал так же тихо пробираться к нам. Подойдя, в тусклом свете звезд он показал какие-то непонятные жесты – двумя пальцами на Ефима и Милу, потом – как будто треугольник нарисовал. Я ничего не понимала. Мила сообразила первой:
– Наш дом?
Турка кивнул.
– Ты хочешь сказать, чтобы мы шли в наш дом?
Еще один кивок. Теперь уже Ефим присоединился к разговору:
– А ты останешься здесь?
Турка кивнул.
– Мне остаться с тобой?
После недолгого колебания Турка энергично замотал головой и демонстративно ткнул в меня и Милу.
– То есть – мне лучше пойти с ними и охранять девушек?
Турка облегченно кивнул, довольный, что мы все поняли. Его явно затрудняло общение с нами, да еще и в почти полной темноте.
– Хорошо, я отведу их в наш дом. Успехов тебе, береги себя!
Турка поднял ладонь в знак прощания. Мы тихо куда-то пошли. Как в темноте в лесу можно найти дорогу к их домику – я не представляла. А вот Ефим, видимо – да. Немного погодя Мила спросила его:
– Интересно, а откуда Турка знает – где наш дом?
– Понятия не имею. Это же Турка…
Глава 4
Мы очень долго шли по лесу – где-то поворачивали, где-то пролезали под поваленными деревьями – я давно уже перестала ощущать ход времени и расстояния. Если на прогалинах и лужайках еще были хоть какие-то отблески света неба, то в самом лесу стояла непроглядная мгла. Мы шли гуськом, держась за руки – Ефим, Мила и я. Ефим уверенно вел нас, как он различал дорогу – я даже не бралась и гадать. Далеко позади периодически были слышны автоматные очереди – оставалось только надеяться, что Турка под них не полезет.
Наконец мы дошли до их домика – в такой темноте я бы его и не заметила и прошла мимо. Мила завела меня в дом – я до сих пор не могла отойти от общения с Сашкой и от дневных событий – смерти Домушки и, возможно, Олега. Жить не хотелось вовсе – я просто шла за Милой, а она тащила меня за руку. Мы зашли, а Ефим остановился в дверях:
– Милка, никакой печи или свеч! Они могут заметить дым из трубы или свет. Залезайте на печь и ложитесь, а я останусь снаружи – чтобы они не застали нас врасплох… До рассвета протянем – а там видно будет.
– Хорошо, любимый – звук долгого поцелуя.
– Ох, Милка – ну и устроила ты сегодня тому бедолаге в избушке… Хорошо, что он до тебя так и не добрался…
– Так – для дела нужно было, ты же понимаешь… – еще поцелуи.
– Хорошо – иди уже, не оставляй ее одну. Я подержу дверь, пока вы залезете на печь.
Все это время я стояла спиной к ним, уставившись в кромешную тьму домика. Скудный лунный свет из двери все же заходил сюда и я видела свою тень на печи. Мила подошла ко мне сзади и взяла за руку – я даже вздрогнула от ее прикосновения.
– Танюш, полезай на печь. Давай поспим – утро вечера мудренее.
Мила помогла мне залезть на скамейку, а оттуда – на печку. Печка была не совсем холодной – видимо, сегодня ее топили. Убедившись, что я залезла и улеглась – Мила тоже быстренько взобралась ко мне.
– Все, девчата, доброй ночи! – сказал от двери Ефим и закрыл ее.
В домике воцарилась кромешная мгла. И тишина. Пока мы шли по лесу – были слышны наши шаги, дыхание и разговоры моих спутников, редкие крики ночных птиц, шелест крон вверху – а теперь меня окутывала мертвая тишина. Я медленно, но верно погружалась в прострацию – казалось, весь мир исчез, и я проваливаюсь в темную молчаливую пропасть.
Неожиданно сбоку я почувствовала какое-то движение – что-то легонько подталкивало меня, и после нескольких неудачных попыток Мила нашла мою руку и взяла ее в свою. Так как зрение и слух сейчас вообще ничего не воспринимали, я вдруг очень ярко ощутила – насколько ее рука теплая, сухая и гладкая. Она была как островок суши в мрачном темном океане, куда меня неотвратимо затягивало.
– Танюш, давай поговорим… Помнишь – как ты со мной тогда, у обрыва? Ты ведь тогда удержала меня… Поговори со мной – хоть о чем-нибудь, тебе нужно отвлечься… Подумай о себе и о ребеночке внутри тебя…
Мне абсолютно не хотелось ни о чем разговаривать – в голове было звонко и пусто… И вообще – казалось, что я и говорить-то теперь не умею. Но Мила не отступала:
– Тань, пожалуйста – не молчи… Это ты после того урода в избушке такая, да? Изнасилование – страшная вещь, я знаю… Мужчинам никогда этого не понять, они думают, что проблема только в том – больно или нет… А все намного серьезнее. Как говорил Учитель – во время этого процесса мужчина выступает как вампир и опустошает женщину, оскверняет ее. Акт любви и радости превращается в мрачное действо, лишающее… э… энергии и жизненной силы женщину… Именно поэтому многие потом кончают с собой – не от боли, не от позора, а от пустоты – они не могут найти в себе сил жить дальше…
Хм… Интересно – это что, старик на такие темы с Милой общался? Явно его обороты и энергия, о которой он все уши прожужжал. Мила же не умолкала, казалось – она сама хотела выговориться:
– Помнишь, ты меня тогда просила рассказать о себе? Да как-то у нас разговор не в ту сторону пошел… Так вот, Тань – я тебе все сейчас и расскажу. Не знаю – понимаешь ли ты меня и вообще слышишь ли… Но, я думаю – хуже не будет, а мне тоже легче станет… Так вот – с чего бы начать? Начну сначала…
***
Мила все говорила – ее низкий грудной голос, такой переживающий, такой доверчивый – понемногу вытягивал меня из черной пустоты – и мне уже не казалось, что я оглохла.
– В том мире, где я жила – богатые черкески зачастую растили дочерей с определенной целью – продать потом дочь в гарем османского султана. Тем более если дочки получались хорошенькими… Девочки не сталкивались с тяжелой работой, чтобы сохранить нежной кожу на руках, приглашали учителей танцев, литературы, музыки и, конечно же – османского языка, который девочка должна была знать в совершенстве. Честолюбивые матушки взращивали свое чадо, втайне мечтая – что однажды их дитя станет женой султана, ну а если даже и не станет – то в гареме ей обеспечена сытая привольная жизнь. С самого раннего возраста девочек соответственно настраивали, что это и есть смысл их жизни – стать женой или хотя бы наложницей великого султана…
Помню, когда мне было всего десять лет – в наш дом пришел богато одетый иностранец, осматривал меня, щупая кожу, волосы – и даже сказал моей матери раздеть меня. Она как ни в чем ни бывало сняла с меня одежду и несколько раз развернула голой перед этим чужим дядькой. Мне было ужасно стыдно, хотелось убежать и куда-нибудь спрятаться – но куда бежать-то? Ведь здесь моя мама – и значит, она делает, как лучше… Мать бегло говорила по-османски, я же тогда только начинала учить этот язык и могла лишь уловить – речь шла о ланях, о талии и луне…
С тех пор моя жизнь изменилась – если до того я просто бегала свободным ребенком, то после меня начали учить… Учить многому, в том числе обольщению мужчин – и четко обозначили – зачем и для кого… А на мои робкие возражения «Мама, я не хочу к султану – я хочу жить с тобой» – мать довольно резко отвечала, что я еще мала и не понимаю своего счастья… Так и проходило мое детство – в уроках и занятиях… У нас был хамам и чуть позже, когда я уже стала девушкой – меня натирали маслами и благовониями и даже учили специальным упражнениям, развивающим мышцы… э… лона…
Однажды я застала мать в печали и растерянности. Нужно сказать, что я очень любила ее – у меня не было отца, не было братьев и сестер – а мама была самой красивой, умной и всемогущей… Ну, по крайней мере – в нашем доме… Так вот, я подошла к ней – а мне было на ту пору пятнадцать лет – и поинтересовалась, что же случилось. На что она мне с нескрываемой досадой ответила «Султан-то умер… А у нас с агой уже все договорено было…» Так как мне прожужжали все уши о том, что султан – это смысл и цель моей жизни, мой нареченный и что для него я готовлюсь – то в моем воображении он конечно был статным, молодым и красивым… Я спросила маму «А как же – его враги убили, да? Погиб на поле боя?» На что мать с кривой усмешкой ответила «Да нет, малышка – от старости он скончался. От старости, похоти и обжорства»… Я была просто в ужасе – во-первых, как оказалось – меня готовили для старого похотливого обжоры, и кто – моя мама! А во-вторых – я вообще впервые видела, чтобы она так разговаривала. Моя мать всегда говорила как «курлычущая голубка» и меня так же учила – что женщина не должна высказывать ни злости, ни раздражения.