– Вы же понимаете, я упорно культивировал вялость. И, похоже, с отличными результатами.
– Под юбкой не видно.
– Моя интуиция, наверное, притупилась…
– Лжешь. Она таилась и ждала. С чего начнем, Тегол Беддикт?
Он вздохнул.
– Прежде всего, мы сдадим внаем первый этаж. Бири требуется склад.
– А ты?
– Меня вполне устраивает мой дом, я не собираюсь съезжать. Для всех прочих я не в игре. Вы три – вкладчики. Так что отложите это дурацкое оружие; мы начинаем гораздо более опасную войну. У моего дома приютилась семья нереков: мать и двое детей. Наймите их – кухаркой и посыльными. Потом отправляйтесь в Биржевую палату и зарегистрируйтесь. Вы занимаетесь недвижимостью, строительством и транспортировкой. Больше ничем. Пока. Далее, семь владений выставлены на продажу вокруг пятого крыла Вечного дома. Продаются дешево.
– Потому что тонут.
– Верно. Исправим. Сразу после этого ожидайте гостей из королевской инспекции и всевозможных подающих надежды архитекторов. Дамы, готовьтесь стать богатыми.
Хотите твердого основания? «Строители Бугга» – ваш ответ.
По крайней мере, пока потоп не смоет весь мир.
– Мы купим тебе одежду.
Тегол оторопел.
– Зачем?
Внизу протянулась долина, крутые склоны которой покрывал густой неподвижной зеленью лес. Прокладывая себе путь, сверкал стремительный поток. Кровь гор – так называли эту реку эдур. Тис’форундал. Воду окрашивала красным железная руда.
Дорога пересекала реку вновь и вновь.
Одинокий тисте эдур далеко внизу, казалось, появился прямо из этого малинового потока.
Как будто знал, что мы здесь.
Бурук Бледный не торопился, объявив привал вскоре после полудня. Фургоны не тронутся с места по каменистой скользкой дороге в долину до утра. Предосторожность или пьяное безразличие?
Халл стоял рядом с Сэрен. Оба смотрели на приближающегося эдура.
– Ты плакала ночью…
– Я думала, ты спишь.
Он помолчал.
– Твой плач всегда будил меня.
И это все, на что ты осмелишься?
– Хотела бы я, чтобы твой будил меня.
– Так и было бы, Сэрен, если бы я плакал.
Она кивнула в сторону эдур.
– Узнаешь его?
– Да.
– Будут проблемы?
– Вряд ли. Думаю, он доведет нас до земель хиротов.
– Благородных кровей?
Халл кивнул.
– Бинадас Сэнгар.
– Ты ради него резал плоть?
– Да. А он – ради меня.
Сэрен Педак плотнее завернулась в меха. Ветер не утихал, хотя теперь его порывы доносили из долины запахи сырости и гниения.
– Халл, ты боишься Большой Встречи?
– Мне достаточно оглянуться, чтобы увидеть, что ждет впереди.
– Ты уверен?
– Мы купим мир, но для тисте эдур этот мир станет смертельным.
– И все-таки мир, Халл.
– Аквитор, вот что тебе стоит знать, чтобы до конца понять меня: я намерен разнести это сборище. Я хочу втянуть эдур в войну с Летерасом.
Оцепенев, она смотрела на него.
Халл Беддикт отвернулся.
– Теперь поступай как знаешь, – сказал он.
Глава третья
Тяжелое молчание казалось уместным в плотном, непроницаемом тумане. Весла из черного дерева с трудом выходили из плотной, как кровь, воды. Вода стекала струйками, потом каплями по полированному дереву и на прохладном воздухе высыхала патиной соли.
Дочь Менандор принесла наутро мрачное предвестие. Тело воина бенедов. Раздутое тело, спаленное чародейством, кожа ободрана вечно голодными обитателями моря. Негромко зажужжали мухи, взвившись в воздух из-за появления эдур, чьи рабы первыми обнаружили тело.
Летерийское чародейство.
У воина не было ни ножен, ни доспехов. Он собирался порыбачить.
Четыре баркаса к’орфан отправились из устья реки вскоре после находки. На первой были Ханнан Мосаг, его магический отряд к’риснан и еще семьдесят пять окропленных воинов. На трех других лодках плыли по сотне бойцов.
Какое-то время их нес отлив. Потом ветер с берега стих; пришлось свернуть треугольные паруса, и за дело взялись гребцы – по тридцать пять с каждого борта.
Пока колдун-король не просигналил остановку.
Туман окутал четыре рейдовых баркаса. Ничего нельзя было рассмотреть на расстоянии двадцати взмахов весла в любую сторону. Трулл Сэнгар сидел на банке рядом с Фиром. Он опустил весло и теперь крепко держал новое отделанное железом копье, которое вручил ему отец.
Он знал, что летерийские корабли недалеко и дрейфуют, как и баркасы эдур. Но они рассчитывают только на паруса и ничего не могут поделать, пока не поднимется ветер.
А Ханнан Мосаг сделал так, чтобы ветра не было.
Тени-призраки мерцали, бесцельно бродя по палубе, то и дело становясь на четвереньки и упираясь когтистыми руками в палубу. Трулл никогда не видел их в таком количестве, а ведь он знал, что и на других баркасах их столько же. Но не они станут убийцами летери. Для этого колдун-король приготовил кое-что другое.
Что-то ждало внизу. Ждало терпеливо, прячась в глубине.
На носу лодки Ханнан Мосаг медленно поднял руку; за фигурой колдуна-короля Трулл разглядел громаду летерийского промыслового судна, медленно выползающего из тумана. Паруса убраны, лампы на концах мачт бросают тусклый желтый свет.
Потом – второй корабль, привязанный к первому толстым канатом.
Акульи плавники резали ровную поверхность воды вокруг кораблей.
И вдруг плавники пропали.
То, что ждало в глубине, поднималось.
Что-то невидимое, только рябь пошла по воде.
Тишина, мутная и неопределенная.
А потом – вопли.
Трулл уронил копье и зажал руками уши – и не он один. Вопли становились громче, они вырывались из глоток беспомощных людей и срывались на визг. Чародейство коротко сверкнуло в тумане и исчезло.
Туман сгустился вокруг летерийских кораблей, словно дым, и из беспроглядного мрака прорывались крики. Они царапали мозг, как клочья ужаса, как извивающиеся души.
Звуки проникали в череп Трулла, как ни старался он заглушить их. Сотни голосов. Сотни и сотни.
И снова тишина. Густая и полная.
Ханнан Мосаг махнул рукой.
Белый саван тумана мгновенно исчез.
С ярко-голубого неба сияло солнце, спокойную поверхность моря поглаживал тихий ветерок.
– Весла на воду.
Голос Ханнана Мосага позвучал, казалось, над самым ухом Трулла. Вздрогнув, как и все, он уперся бедром в планшир и вонзил весло в воду.
Баркас рванулся вперед.
И вскоре остановился рядом с корпусом одного из кораблей.
Тени-призраки полезли на окровавленный борт.
И Трулл увидел, что ватерлиния поднялась, – трюмы опустели.
– Фир, – прошипел он. – Что происходит? Что это?
Брат повернулся, напугав Трулла необычайно бледным лицом.
– Это не для нас, – сказал он и отвернулся.
Это не для нас. Что он имеет в виду? О чем он?
Вокруг в волнах кувыркались дохлые акулы. Животы были вспороты, словно взорвались изнутри. Воду покрывали полосы вязкой пены.
– Возвращаемся, – велел Ханнан Мосаг. – Поднять паруса, мои воины. Мы видели. Теперь пора уходить.
Видели… Во имя Отца Тени, что именно?
На борту летерийских кораблей бились и хлопали паруса.
Духи их достанут. Во имя Сумерек, это не просто демонстрация силы. Это… это вызов. Вызов куда более высокомерный, чем все, что сделали охотники летери с их дурацким нападением на клыкастых тюленей. И тут Трулла, следящего, как воины поднимают паруса, посетила новая мысль. Кто же у летери сознательно послал команды девятнадцати кораблей на гибель? И как могли команды согласиться?
Говорят, что только золото что-то значит. Но кто в здравом уме будет алкать богатства, если оно означает верную смерть? Они же знали, что спасения не будет. А если бы я не наткнулся на них? Если бы я пошел за нефритом не на берег Калача? Впрочем, теперь уже он проявляет высокомерие. Не Трулл, так кто-то другой. Преступление не останется незамеченным. Преступление не может остаться незамеченным.
Он был в замешательстве, как и остальные воины. Что-то тут неправильно. И с летери, и… И с Ханнаном Мосагом. С нашим колдуном-королем.
Наши тени танцуют. Тени летери и эдур танцуют ритуальный танец – но я не узнаю движений. Прости, Отец Тень, я напуган.
Девятнадцать мертвых кораблей уплывали на юг, а четыре рейдовых баркаса к’орфан повернули на восток. Четыреста воинов эдур плыли в тяжелом молчании.
Приготовлениями занимались рабы. Труп бенеда лежал на песчаном полу большой каменной пристройки у цитадели и высыхал. Глазницы, уши, ноздри и распахнутый рот были очищены и заклеены мягким воском. Рваные раны на коже покрыли смесью глины с маслом.
Под присмотром шести вдов эдур установили железный поддон над ямой, наполненной углями. Медные монеты, уложенные на поддоне, подпрыгивали с треском, когда капли влаги шумели и испарялись.
Удинаас согнулся у ямы, держась достаточно далеко, чтобы ни капли его пота не попало на монеты – такое святотатство означало бы немедленную смерть для безалаберного раба, – и смотрел, как монеты темнеют, покрываясь черной дымкой. Когда в центре каждой монеты начали появляться светящиеся точки, он стал щипцами брать по одной с поддона и класть на тарелки из обожженной глины – по тарелке для каждой вдовы.
Вдова, встав на колени, брала маленькими щипчиками монету и поворачивалась к трупу.
Первая монета легла на левую глазницу. Раздалось шипение; взвились струйки дыма, когда женщина прижала монету щипчиками, пока она не прикипела к плоти. Настала очередь правой глазницы. Нос, лоб и щеки – монета к монете.
Когда монетами покроется передняя часть тела и бока, включая руки и ноги, на монетную кольчугу выльют расплавленный воск. Когда он остынет, тело перевернут. И снова монеты – пока не будет покрыто все тело, кроме подошв ног и ладоней. И снова слой расплавленного воска.
Процесс укладывания монет занял почти весь день; уже начало смеркаться, когда Удинаас наконец выбрался из пристройки и остановился, склонив голову, чтобы свежий ветер сдул капли пота. Удинаас плюнул, пытаясь избавиться от гадкого привкуса во рту. Жженая гниющая плоть, распухшая в жаркой тесной пристройке, запах паленых волос… Никаким количеством ароматного масла и никаким скоблением кожи не избавиться от того, что въелось в поры. Ему еще долго избавляться от густого ужасного привкуса.
Удинаас уставился на землю под ногами. Плечо болело после жесткого лечения Урут. И с того времени у него так и не было случая поговорить с Пернатой Ведьмой.
Хозяевам он ничего не объяснил. Да они, правду сказать, особенно не настаивали. Задали несколько вопросов и удовлетворились неуклюжими ответами. Интересно, с таким же безразличием расспрашивала Урут Пернатую Ведьму? Тисте эдур редко обращали внимание на рабов и почти совсем не понимали их обычаев. Конечно, завоеватель имеет право на такое поведение, и порабощенные народы всегда страдают от невнимания.
Свобода – всего лишь рваная сеть, наброшенная на кучку мелких обязательств. Сдерни эту сеть – и ничего не изменится. Мысль привязана к личности, личность к плоти, плоть к костям. По воле Странника мы решетки, и то, что трепещет внутри, знает только одну свободу – смерть.
Захватчики всегда полагают, что завоевали личность. На самом деле личность можно уничтожить только изнутри, и даже это – химера.
В пристройке за спиной Удинааса завели скорбную песню, принятую у эдур. «Ханн, ханн, ханн, ханн…» От этих звуков Удинааса всегда охватывал озноб. Словно чувство бьется в одну и ту же стену, снова, снова и снова. Голос пойманного, запертого. Голос ошеломленного правдами мира. Эдур горевали не столько о потере, сколько о потерянности.
Так бывает, когда проживешь сотню тысяч лет?
Появились вдовы, окружившие труп, который несли по воздуху на высоте пояса густые, бурлящие тени. Фигура из медных монет. Только в этих целях эдур использовали монеты. Медные, оловянные, бронзовые, железные, серебряные, золотые… Доспехи мертвых.
По крайней мере, честно. Летери на деньги покупают непохожесть. Нет, не совсем так. Скорее, иллюзию непохожести. Богатство как доспехи жизни. Как подземелье, крепость, цитадель, вечно бодрствующая армия. Но врагу это нипочем, враг знает, что вы беззащитны.
«Ханн, ханн, ханн, ханн…»
Настал час Дочери Шелтаты Лор, когда реальные предметы становятся зыбкими. Их смазывает отступление света, когда воздух теряет ясность и в нем плавают пылинки и гранулы, когда проявляется несовершенство и света, и тьмы, скрытое в другие часы. Становится видно, что трон пуст.
А почему не поклоняться деньгам? По крайней мере, награда очевидна и незамедлительна… Нет, это упрощение. Вера летери тоньше, их этика поощряет те черты и привычки, которые помогают копить. Прилежание, дисциплина, упорный труд, оптимизм, личная слава. И наоборот, главное зло – леность, отчаяние и безвестность неудачи. Суровый мир отделяет одно от другого, не оставляя места для сомнений и безвольного уклонизма. Таким образом, поклонение превращалось в прагматизм, а прагматизм – холодный бог.
Странник сотворил нам холодного бога, и мы действуем без принуждения. Годится для летери, как молитва, хотя вслух такого никто не произнесет. Пернатая Ведьма сказала, что любой поступок становится молитвой, так что в течение дня мы служим многим богам. Вино, нектар и растабак, все злоупотребления – молитва смерти, говорила она. Любовь – молитва жизни. Месть – молитва демонам справедливости. Заключение делового договора, говорила она с легкой улыбкой, – молитва мастеру иллюзий. В конце концов, что одному – достижение, то другому – потеря. В игре участвуют две руки.
«Ханн, ханн, ханн, ханн…»
Удинаас встряхнулся. Взмокшая накидка теперь холодила тело.
Со стороны моря донесся крик. Возвращались воины на к’орфан. Удинаас двинулся по площади к дому Сэнгаров. Увидев Томада Сэнгара и его жену Урут, он упал на колени и прижимался головой к земле, пока они не прошли. Затем встал и поспешил в большой дом.
Одетый медью труп положат в выдолбленный ствол черного дерева и запечатают с двух концов кедровыми дисками. Через шесть дней ствол предадут земле в одной из дюжины святых рощ. До тех пор погребальная песнь будет продолжаться – вдовы будут сменять друг друга в этом тягостном, ужасном труде.
Удинаас пробрался в свою маленькую спальную нишу. Баркасы войдут в канал, один за другим, в тусклом полусвете. Они не могли потерпеть неудачу, они всегда справлялись. Команды девятнадцати кораблей летери теперь мертвы – рабов в этот раз не брали. По обоим берегам канала благородные жены и отцы молча приветствовали своих воинов.
Молча.
Потому что случилось нечто ужасное.
Удинаас лег на спину, глядя на косой потолок; он чувствовал в горле непривычный предательский комок и слышал, в собственных жилах, неясное эхо сердцебиения. «Ханн-ханн. Ха-ха. Ханн-ханн. Ха-ха…»
Кто ты? Чего ты ждешь? Чего ты хочешь от меня?
Трулл выбрался на причал, держа в правой руке копье, и остановился рядом с Фиром. Напротив них стояли Томад и Урут. Рулада не было видно.
Не видно, понял Трулл, и Майен.
Краем глаза он заметил, как Фир оглядел толпу встречающих и с невозмутимым лицом шагнул к Томаду.
– Майен в лесу с другими девушками, – сказал Томад. – Собирают листья морока. Их охраняют Терадас, Мидик и Рулад.
– Сын… – Урут подошла ближе, всматриваясь в лицо Фира. – Что он сделал?