Вернулся Тифей. «Пройдите, пожалуйста, за мной», – сказал он и повел меня через дом к кабинету его господина. Указав на вход, он зашел за мной и закрыл за собой дверь.
Хотя у меня и сложилось какое-то представление об этом человеке по слухам, распространяемым форумом обо всех наших избранных ронах, это была моя первая личная встреча с Корпио. Возможно, и имеет смысл быть в курсе последних новостей о сильных мира сего, однако я предпочитаю держаться от них подальше и не вмешиваться в их дела.
На вид Корпио казалось пятьдесят с небольшим; это был крупный здоровый мужчина, который начал слегка раздаваться в ширину. У него были длинный нос и высокие скулы; загоревшая кожа лица и рук говорила о его частом пребывании на солнце и ветру, впрочем, как и выгоревшие светлые волосы. Его когда-то зелено-голубые глаза отливали красным, будто он постоянно их тер. Должно быть, в молодости он провел немало дней в море, но с тех пор сдал немного, проводя большую часть жизни на суше, чего требовала карьера государственного служащего.
«Проходите, пожалуйста, и присаживайтесь, – указал он на кресло перед столом, в котором я и расположился. – Я осведомлен о вашей репутации, Феликс, и, что более важно, я знаю о вашем умении хранить секреты. Оба эти фактора чрезвычайно важны в сложившейся ситуации. Могу я на вас рассчитывать?»
Я кивнул.
Я давно усвоил, чтоесли высокопоставленный чиновник начинает разговор подобным образом, подробности будут раскрыты только на его условиях.
«Вопрос личного характера, – продолжил он, – в котором мне не обойтись без ваших талантов. Это не имеет отношения ни к другим ронам, ни к Сенату. Все, что вы найдете, необходимо сообщать только мне и никому другому».
Я опять просто кивнул. «Речь идет о моем младшем сыне Кэзо». Его голос дрогнул, как только он произнес имя сына. Он остановил на мне свой взгляд и моргнул несколько раз. Я сохранял молчание, позволяя ему собраться с силами. «Мой сын мертв. Прошлой ночью он был найден при весьма необычных обстоятельствах, и я прошу вас провести расследование.
Мой сын… мой младший сын Кэзо… всегда отличался от своего старшего брата Маркуса, он никак не мог привыкнуть к морской качке и никогда не интересовался делами и традициями нашей семьи. И все же он был любимчиком его покойной матери. Я старался воспитать в нем мужчину, достойного нашего рода, нанимал для него лучших учителей, пытался раньше обучить его нашему ремеслу. Но, к сожалению, он не проявлял к этому никакого интереса. Его все больше привлекали вино и поэзия, а не что-либо, достойное внимания. Он быстро оставлял любые начинания, но в то же время был всегда полон жизни и энергии, проводил много времени с друзьями.
В конце этого года что-то изменилось. Кэзо стал замыкаться, коротая дни напролет в уединении. Вначале мне казалось, что это всего лишь очередной этап его отношений, ведь все его сердечные дела имели мимолетный характер. Но вскоре это отразилось на его учебе. Я решил отправить его в путешествие к моему брату на Кеброс в надежде, что смена обстановки и глоток морского воздуха поднимут его дух. Мой брат, Публиус Квинктиус, обещал присмотреть за племянником и отвлечь его от тревожащих мыслей. У него большой загородный дом, там есть чем заняться, так что мы надеялись вытащить юного Кэзо из депрессии. Вместе с ним я отправил сына моего друга, Гнея Друсуса.
Вначале нам показалось, что это действительно помогло. Мой брат писал, что жизнь на островах пошла Кэзо на пользу, несмотря на то что его особо не интересовал семейный бизнес. Мальчики вернулись в конце навигационного периода и продолжили обучение.
Однако за зиму здоровье сына заметно ухудшилось. Он зачах – побледнел и совсем истощал. Я послал за самыми титулованными магистери карнеум, за лучшими докторами, которых только можно было найти за деньги, но он отказался принять их и сказал, что не нуждается в лечении.
Тогда я решил опять отправить его в морское путешествие, но на этот раз на более длительный срок. Вчера, однако, когда я сообщил ему о моем решении, он просто обезумел и напрочь отказался от поездки. Вначале он говорил, что не сможет жить без Эгретии, что я отправляю его в ссылку, подвергаю остракизму, что с таким же успехом я мог бы просто казнить его. Но я стоял на своем. Тогда он просто впал в бешенство, начал поносить меня самыми что ни на есть оскорбительными словами. Я распорядился, чтобы мой приказчик отвел Кэзо в его комнату. Еще какое-то время оттуда доносились ругань и вопли, но потом он, казалось, утих».
Рон остановился и сделал глубокий вдох, собираясь с духом. «Мой приказчик запирал дом, как обычно, в полночь. Он любил Кэзо, поэтому решил заглянуть к нему в комнату. Кэзо там не оказалось, но мой приказчик решил, что он выскочил на секунду за едой. Он начал его искать и уже хотел было звать меня, как вдруг увидел, как Кэзо возвращается с улицы. Он проследил за ним до его комнаты и остался доволен тем, что мой сын, казалось, пришел в себя. Однако утром, заглянув к Кэзо, он нашел его мертвым. Мальчик лежал на кровати с ужасной гримасой на лице. Его лицо… Вы вскоре поймете, почему меня так потрясли и смутили обстоятельства его смерти. Я хочу знать, как и почему он умер прошлой ночью. Хотя бы потому, что это хотела бы знать его мать, моя покойная жена».
Мы шли вместе – Корпио вел всех впереди, Тифей следовал за мной. Пройдя атриум, через небольшой коридор мы вышли в роскошный открытый сад. Мы направлялись к жилым и спальным помещениям в глубине особняка. На подходе я заметил выходящую на океан лоджию, между колонн которой открывались великолепные виды.
«Об этом еще никто не знает, – продолжал Корпио, пока мы шли, – кроме нас троих и моего приказчика. Мы заперли двери и не позволяли никому входить. Когда мы слегка оправились от шока, Тифей вспомнил о вас и вашем… опыте в подобных вопросах».
Мы остановились перед закрытой комнатой, и у меня по спине пробежал холодок. Я уже ощутил этот вполне различимый запах. Дверь в комнату охранял невысокий лысый мужчина изможденного вида, которого Корпио представил как своего приказчика. Он кивнул ему, и тот открыл запор и распахнул дверь. «Посмотрите сами, – сказал Корпио. – Мы оставили все в том виде, в котором обнаружили».
Когда я зашел в комнату, ставни все еще были закрыты и утренний свет пробивался сквозь щели, едва освещая все вокруг. Я мог рассмотреть очертания фигуры, лежащей на роскошной кровати, и отчетливо почувствовал запах опорожненного кишечника.
Я подошел ближе. Кэзо лежал на спине. Его тело было уже туго натянуто в результате трупного окоченения. Руки лежали вдоль туловища, поясница – выгнута над матрасом. Казалось, будто он застыл в болевом спазме. Я перевел взгляд на его лицо, и мое впечатление усилилось. Его глаза были зажмурены, ноздри раздуты, рот оскален в гримасе ужаса. Казалось, еще слышен слабый скрежет его зубов.
Я видел, как люди умирают – некоторые в сильных болевых спазмах, некоторых трупное окоченение застает в весьма необычных позах. Но я еще ни разу не видел, чтобы люди умирали, а их тела застывали посреди такого ужасного спазма.
Помимо запаха пота, мочи и фекалий, я чуял едкий сладковатый аромат, говорящий о начале серьезного дела, за которое можно получить хорошие деньги. Я подошел к окну и открыл ставни. Сзади раздался сдавленный крик. Я повернулся и осмотрел тело. Кэзо был красивым юношей лет восемнадцати, с золотистыми волосами до плеч, гладкой кожей, крепким подбородком и скулами и длинным носом. Он был олицетворением здоровья, если бы не признаки явно болезненной смерти.
Подойдя к кровати, я провел кончиками пальцев по предплечью Кэзо. Ощутил под рукой гусиную кожу, от чего меня передернуло. Я опустился возле него на колени и попытался аккуратно открыть ему глаза. Мускулатура его лица была сильно сжата и не поддавалась. Я попытался разжать ему зубы но это также было бесполезно, они были стиснуты слишком крепко, без единой щели.
Я отбросил легкое одеяло, оголив его тело. Сзади послышались резкие вздохи, и я едва сдержался, чтобы не отреагировать. Кэзо был юношей с хорошим телосложением. Он лежал перед нами обнаженный; поясница вздернута над матрасом. Но вовсе не это вызывало ужас. На его груди, прямо над сердцем, была выцарапана красно-фиолетовая татуировка с изображением семиконечной звезды. От нее лучи проходили вдоль ребер, огибая его торс и не касаясь живота. Наклонившись, я увидел слабые синие следы, проходившие вокруг красных линий; все они спускались по бокам к его тазу и гениталиям, обвивая мужское достоинство.
Едкий сладковатый запах, будоражащее прикосновение, татуировка – этого было вполне достаточно для того, чтобы установить общую причину смерти, но мне требовалось больше информации – и была единственная возможность получить ее. Достав нож из внутреннего кармана своей туники, я взглянул на Корпио.
«Могу я?»
Он смотрел на меня безучастно.
«Мне необходимо… извлечь некоторые образцы. Я открою его рот и глаза, чтобы увидеть, что внутри. Зрелище не из приятных, но лицо не будет обезображено. Мне нужно установить некоторые факты, чтобы иметь возможность расследовать причины смерти».
Он побледнел еще больше, прикрыл рот платком и слабо кивнул.
«Возможно, я смогу восстановить его черты, – добавил я, чтобы хоть как-то облегчить его боль. – У вас должна быть возможность похоронить его по всем обычаям, без каких-либо напоминаний о том, как именно он умер».
Я повернулся к телу. Легче всего было бы сломать ему челюсть, но я только что пообещал его отцу сохранить достойный вид для похорон. Из ножен моего кинжала я достал пару миниатюрных тонких лезвий, которые хранились в специальных отделениях из твердой кожи. Я провел пальцами по его челюсти в направлении ушей, ощущая напряжение мускулатуры. Под ухом, в точке ослабления напряжения, где мышцы крепятся к кости, я приставил одно из маленьких лезвий под углом и аккуратно вонзил его при помощи рукоятки моего кинжала. Под лезвием можно было почувствовать движение сухожилий. Лицо перекосилось – половина его расслабилась, а половина все еще оставалась застывшей в гримасе ужаса, будто перед смертью он внезапно сошел с ума. Когда я повторил эту процедуру с другой стороны, вся челюсть расслабилась.
Я открутил верхушку рукоятки кинжала и извлек плотный сверток. Аккуратно развернув его, я достал заостренную лучину из светлого дерева. Ею я проколол себе палец и положил лучину окровавленной стороной себе в рот.
Я был готов к тому, что должно было произойти, поэтому повернулся так, чтобы за моей спиной отцу не было видно головы сына. Положив руки на его челюсть, я надавил большими пальцами на подбородок и с силой открыл его рот. Деревянную лучину из моего рта я протолкнул как можно дальше ему в горло окровавленным краем вперед. Из его рта вырвалось ядовитое облако зловонных бледно-черных испарений. Я закрыл глаза, задержал дыхание и отклонился назад, чтобы защитить лицо. Было слышно, как кто-то поспешил к выходу и кого-то вырвало. Я ни с чем не мог спутать эти бурлящие, клокочущие, плавящиеся звуки и зловонный запах разлагающейся плоти. Деревянная лучина почернела от соприкосновения с его пищеводом. Я подошел чуть ближе к окну и увидел, что Корпио едва стоит на ногах, опираясь о дверной проем, Тифей стоит на коленях в саду, а приказчик куда-то исчез. Должен сказать, что Корпио справился лучше, чем я ожидал.
После извлечения лезвия из уже расслабленной челюсти я приступил к глазам. Вся сложность состояла в том, чтобы разжать их, не оставляя слишком видимых следов. Мы всегда смотрим человеку в глаза, чтобы установить с ним связь, прочувствовать его сущность. Глаза человека могут многое рассказать о нем без единого слова. Мы влюбляемся от одного только взгляда; и поэты уже неоднократно описали все это куда лучше меня.
Однако то, что я увидел за веками Кэзо, когда мне, наконец, удалось поднять их, явно не имело никакого отношения к чему-либо человеческому. Вначале я увидел лишь желтоватые глазные яблоки, но, вернув их в нормальное положение, я не заметил и следа от радужной оболочки, – только красный шестиугольник, очерченный черной линией. Я позволил яблокам закатиться назад, а векам – закрыться. Так, пожалуй, будет лучше.
Оставалось последнее. Я повернулся так, чтобы наблюдателям не было видно моих действий, поскольку то, что я собирался сделать, было nefas, святотатством. Я подсел ближе к торсу и сделал аккуратный надрез от солнечного сплетения вдоль линии ребер, очень стараясь не пересекать красные или синие знаки на его груди. То же самое я проделал с другой стороны, после чего на животе остался кроваво-красный клин, указывающий на грудину. Я вставил кончик кинжала под кожу вверху треугольника и аккуратно приподнял его, после чего откатил кожу, оголив его внутренние органы. Отделив слои плоти и мышц, я добрался внутрь и осторожно просунул руку по локоть под его ребра, пробираясь через влажные внутренности и легкие. Вдруг я нащупал отвердевшую массу на месте его сердца. Я вытащил ее, отсоединяя от вен и мест крепления к плоти при помощи рывков и аккуратных надрезов. Масса была абсолютно твердой. Наконец, я встал и вытянул руку. Проблески света отразились в пятнах крови на моей руке. В своей руке я держал то, то когда-то было сердцем Кэзо. Сейчас же это был лишь большой рубин в форме сердца.
«Если вам удастся продать это, я готов оплатить шикарные похороны, – сказал я, – однако вряд ли найдется покупатель. Очевидно, что это продукт некромантии».
Глава II
Неспешно прогуливаясь вниз по склону, я продумывал свои следующие действия. Приближаясь к гавани, я почувствовал голодное урчание в животе и понял, что время уже близилось к обеду. Остановившись возле придорожной палатки, я купил кальмара на шпажке, обжаренного в чесноке и специях.
После того как Корпио в достаточной степени оправился после увиденного и мог самостоятельно ходить, мы вернулись в его кабинет и на двоих распили кувшин вина, не разбавляя его водой.
«Но почему? – бормотал он. – Кто мог сделать такое с моим милым мальчиком?» «Вы знаете так же, как и я, что некромантия вне закона в Эгретии, впрочем, как и в других частях Нурематы, – сказал я. – И так было еще до основания нашего города. Насколько мне известно, Коллегия Инкантаторум очень хорошо следит за этим как на внутреннем уровне, так и среди варваров».
«Конечно, я понимаю. Все это лишь усложняет ситуацию. Кэзо, казалось, никогда не интересовался инкантаторес… Естественно, я отправил его в Коллегию Меркаторум, поскольку это наша семейная традиция. Он никогда не был лучшим студентом, и я не возлагал на него больших надежд, однако он никогда не выявлял интереса к другим коллегиям…». Корпио говорил довольно бессвязно, заглатывая неразбавленное вино с удивительной скоростью. Невнятно пробормотав слова сочувствия, я позволил ему продолжить. «Как любой заботливый отец, я, конечно же, пытался подтолкнуть его в нужном направлении. Он никогда не противился мне, но все же я видел, что его сердце лежит не к этому. Куда интереснее ему было ходить на спектакли и вечеринки, даже уличные мимы радовали его больше… Он никогда не любил цифры и так и не привык к морю. Его покойная мать и я баловали его, как нашего младшего, а когда она скончалась… Возможно, я не уделял ему должного внимания. Но что может отец? Расскажи он мне о другой коллегии, приводя разумные доводы, я не стал бы его переубеждать. В конце концов у меня есть Маркус. Он продолжит наше дело после моей смерти…»
«Расскажите о его друзьях», – попросил я.
«В колледж он ходил вместе с сыном моего хорошего друга Гнея Друсуса Скеволы. Друсус, филий, все еще живет со своими родителями недалеко отсюда. Кэзо дружил с ним с детства, поскольку наши семьи всегда были довольно близки. Кэзо и Друсус были одногодками… Но это уже не имеет никакого значения, не так ли?» На его глазах выступили слезы.
Я молчал. Он прикрыл глаза рукой и сделал очередной глоток вина. Глубоко вздохнув, он продолжил.