На самом деле они с Александрой укладывались в пятнадцать минут. И еще оставалось около получаса для размышлений. Иван даже считал, что после этих укладываний голова работает лучше. Хотя и довольно часто в пустую, на холостом ходу. Критические дни приближались, и в ближайшие дни, на стыке июльских декад, надо было ожидать новых событий. Но было б существеннее их предотвратить, воспрепятствовать, помешать, а не ожидать пассивно, кого угораздит на этот раз. И не исключено, что на этот раз покататься на катафалке посчастливится ему самому. Более всего убивала неопределенность, невозможность предугадать маневр воображаемого противника.
Была надежда, но смутная, что может быть хотя бы на этот раз минует: ведь пуст оказался апрель. Хотя почему этот рок, он же фатум, он же молох должен ограничивать себя периметром предприятия? Может, и был в апреле труп, но где-нибудь в городе. И даже наверняка, что был, и не один. Городок хоть и небольшой, но происшествия в нем случались.
- Нет, ты точно не мент? - всё приставал к Ивану ББ, а однажды, ментовскую тему открыв, добрался и до дяди Пети.
- Расскажи-ка, Петруха, как ты с милиционером подрался.
Петруха проворчал что-то нечленоразборчивое. Ивану этот случай показался забавным, он спросил:
- Это правда? Отбился, дядь Петь? Когда это было?
- Аккурат перед Днем Космонавтики, - сказал Слесарь. - У него тогда как раз был запой.
Запой... Загул... Отгул... Эти три слова, в таком вот порядке, но без всяческих многоточий, мгновенно промелькнули в Ивановой голове. А ведь послеапрельские запои тоже на критические дни приходились. А предыдущие?
- Да ну вас всех... - отмахнулся Петруха и зевнул.
Зуб! - не поверил глазам Иван. Щели в верхнем ряду его рта не было! На месте щели, как ни в чем не бывало, красовался зуб. Такой же, как и тогда, на крыше. За несколько дней до Етишкина. Был он несколько короче, чем все, и казался тускл, но главное - был. И отливал красноватым.
Вполне возможно, что он вставил опять себе зуб. Но в таком случае, почему - такой? То есть несколько короче, чем все? Какой в это смысл?
Впрочем, до событий еще неделя. Зуб может и подрасти. Иван подумал это и осекся. Если можно слово осекся к мысленному процессу применить. Эта мысль совершенно неожиданно пришла к нему в голову. Неизвестно откуда. Сама. Размышляя на тему событий, он никогда это обстоятельство, то есть наличие зуба или его отсутствие у Петрухи к ним не привязывал. А теперь привязал. И эта мысль автоматически извлекала из глубин подсознанья другую: что Петруха так или иначе причастен к событиям. И может, виновен в них. Запои, совпадающие с последними критическими днями. Зуб - то он есть, то его нет. Вырастающий и выпадающий, и вновь вырастающий.
Ночью опять был частокол, он брел вдоль частокола, но на этот раз щели, через которую он бы мог за частокол заглянуть, не было. А ужас был. И чувствовал он себя так, словно бы в чьем-то рту пребывал, иль не во рту, а в пасти самого дьявола.
Как добыть полную картину отгулов наставника, он наутро сообразил. Надо только заглянуть в журнал у механика. Но воспользоваться этим соображением в тот день ему не пришлось: не до того было. Потом наступили выходные. Потом механик куда-то запропастился, и кабинет его оказался заперт. Кабинет этот находился рядом со складом, где Иван проводил обеденные перерывы, и в обычное время не запирался.
Ближайший случай представился только в середине другой недели. Иван в обед, улучив мгновенье, проник в кабинет механика и открыл журнал посещаемости. Он был за текущий год, предыдущего и предшествующего не было, но по крайнем мере в этом году, как с первого взгляда определили Иван, отгульные дни, отмеченные напротив фамилии Фандюка буквой 'о', совпадали с критическими. Он похолодел.
- Сегодня шестое? - спросил он, вернувшись, у Александры.
- Седьмое.
Хлопнула дверь, кто-то вошел. Судя по шагам, механик. И не один.
- Так я завтра не выйду, Михалыч?
Голос несомненно принадлежал легкому на помине Фандюку. Иван похолодел еще.
- Ты чего холодный такой? - прижалась к нему Александра. - Словно покойник.
- Тихо ты.
- Что у тебя опять? - произнес голос механика.
- Надо.
- Отгулы есть?
- Так ведь выходил в выходные. И после работы трижды задерживался.
- Завтра что? Вторник?
- Среда.
- Так ты что, пять дней собрался гулять?
- В Саратов мне съездить надо. Родню навестить. А уж гулять - если время останется.
- Так-так... Так-так... Ну-ка, зайди.
Они прошли в кабинет механика, и дальнейшего разговора как бы и не было. Во всяком случае, ушей Ивана он не достиг.
- Ну, согрелся? - спросила Александра, прижимаясь тесней.
- Ага, - сказал Иван.
Про свои подозрения насчет наставника он, конечно, ни словом никому не обмолвился. Смеху не оберешься, если не прав. Да и дойдет до ушей Петрухи - стыдно же. Он только решил выяснить и выяснил, но уже на другой день, в том же журнале, в кабинете механика, адрес Петрухи. Была смутная мысль его навестить. В выходные дни, может быть, представлявшиеся Ивану наиболее критическими, потому что последние два случая именно в выходные произошли.
Однако то, что должно было случиться, случилось несколько раньше. А именно - в пятницу.
Переодевшись и зайдя в мастерскую аккуратно без пяти восемь, Иван никого там не застал. И удивился: некоторые могли опаздывать, но не все ж. Обычно к этому времени собиралась не менее, чем половина слесарного коллектива. Конечно, ряды его сильно поредели даже за то время, что Иван отработать успел, но все же кто-нибудь, например токарь, который всегда являлся самым первым, уже должен прийти.
У Ивана вдруг защемило в груди, хотя голова еще была ясной, свободной от всяких предчувствий. Предчувствия стали возникать сразу после щемленья. Он вышел в цех. Центрифуги вращались, как и во все предыдущие дни. Пространство по-прежнему заполнял туман. Парило, капало. Собиралось в лужи. Лужи перетекали в канализацию. По углам всё таился мрак. Но что-то изменилось в самой атмосфере цеха. Когда смотришь на мир другими глазами, мир заметно меняется, подстраиваясь под новый взгляд. Сказывается влияние наблюдателя. Так было и на этот раз. И не потому, что критические дни наступили. А потому что э т о уже произошло. И более того, произошло именно с ним, с Иваном. Только он не понял еще, что... Что? - задал он себе любимый вопрос механика. Что мертв? Он где-то читал, что человек, умерев, не сразу осознает это. А некоторое время, порой месяцы, а то и весь год, принимает себя за живого. Ест, пьет. Любит жену или любовницу. Отправляет естественные нужды. В круиз отправляется. И может, в круизе внезапно наконец осознает, что, мол, вот... Так и так... У него щемит, возникают предчувствия, он впадает в панику. И лишь тогда покидает планету.
Нет, эту мысль он, конечно, всерьез не принял. Несерьезная мысль. Несуразная. Такое в голове не укладывается. А если коснулось э т о его, то через кого-то близкого. И поскольку, кроме тетки в Саратове, ближе, чем Александра у него никого сейчас нет, значит, случилось с ней. Он сделал шаг по направлению к конторе, а следующим шагом уже переступал конторский порог. Промежуточные шаги совершенно выпали из его памяти.
В коридоре толпился народ. Множество. Гурьба. Уйма. Начальство, рабочие, слесаря. Сварщик из соседнего цеха. Своим сварщиком цех после смерти Етишкина так и не обзавелся. Сварщик автогеном выжигал в двери склада дыру. Навесных замков на двери не было, но она была заперта. А раз заперта - то изнутри. А раз изнутри, значит Александра - за ней. А раз не открывает, то...
Вскачь, словно спохватившись, пробежала бухгалтерша.
Он прижался спиной к стене, иначе бы мог упасть. Колени дрожали. Колени дро... Колени... Усилием воли он справился с собой. Спину оторвал от стены. Дверь как раз распахнулась, зловеще скрипя, лишенная запоров. Он, протискиваясь между спин, успел в числе первых. Заглянул в проем.
Стола поперек прохода не было. Он был опрокинут, стол. Александра, выходя, отодвигала его в сторону. Отодвигала его, выходя. Выходя... Нет, там ее нет, там ее быть не может, раз стол отодвинут - ушла. Не ее это кровь. И халат не ее, изодранный в клочья, брошенный на пол у стола, черный, кровь на черном плохо видна, но, вне всякого сомнения, это кровь. Вон и на полу возле стола ее пролито и размазано, словно кто-то пытался этим халатом ее затереть.
Горела лампочка, хотя было ясное утро. Единственное окно, зарешеченное, выходящее на улицу, было залеплено лицами любопытствующих, так что для света дневного и щелочки не осталось. Так что правильно она горела, лампочка.
Далее, за столом меж стеллажами пол был усыпан складскими запасами. Кусками мыла, коробками порошка, связками спецодежд, осколками какой-то керамики. Поверх всего этого тоже была кровь, значит, убийству драка или свалка предшествовала, во время которой и произошел этот кавардак.
Там, где заканчивались стеллажи, и проход между ними поворачивал влево, а прямо напротив дверного проема была крашеная зеленым стена и было окно, так вот, меж окном и торцом стеллажа торчала нога. Нога была неживая, это было видно по ней, обутой в рабочий ботинок большого размера, поэтому принадлежать Александре она никак не могла. Одета ль она в штаны, отсюда не было видно, так как высовывалась из-за стеллажа только голень, волосатая, явно мужская, возможно штанина в процессе борьбы задралась. Через окно, хоть и пялились в него любопытствующие, ноги не было видно. Угол паденья не тот.
На пару секунд Иван почувствовал облегчение. Раз не ее нога, то значит жива. Но как проникла сюда эта нога? Тоже была приглашена на три буквы? Горечь за предполагаемое любовное поражение, страх за Александру, надежда на лучшее и даже подлое: ах, раз ты и его - то так вам и надо - в уме Ивана смешались и переплелись. Если верно последнее - а ведь единственно правдоподобное предположение было то, что она впустила этого, с ногой, а потом любовники передрались - то теперь надо искать либо забившуюся в угол кладовщицу-убийцу, либо ее труп.
- Сань! - осторожно позвал Иван.
Толпа за его спиной притихла. Слышно было ее дыханье, и даже не слитное - толпы, а отдельное - каждого. Вот дышит, сипло втягивая в себя воздух, астматик Серов, а это сопит Мамин, только в самом Иване дыханья не было, замерло: он прислушивался. Потом проскользнул меж столом и косяком в помещение. Кто-то полез, было, за ним, но Иван обернулся, сказав:
- Стойте на месте все. Нельзя сюда. Следы затопчете.
Как ни странно, его послушались.
Кто-то сзади накручивал телефон, названивая в заводоуправление, в медсанчасть и милицию. Иван двинулся меж стеллажами, ступая по материальным ценностям, стараясь лишь не испачкаться кровью. Не боясь оставить отпечатки пальцев: если будут снимать, его пальцев здесь и без того выше всяческих норм.
К страху по поводу судьбы Александры примешивался ужас. Он отчетливо различал эти чувства, как будто существовали они в разных участках его головы. Причиной ужаса было представление о том, что, завернув за угол, тела он там не обнаружит. То есть нога есть, а тела нет. Туловище не является естественным продолжением этой ноги, а существует во фрагментах, разбросанных по всей площади склада. Больно уж крови много. Словно тело изорвали в клочки и каждый клочок выжали. Или здесь было растерзанно несколько тел. Александра...
Он повернул за угол, и немного у него отлегло. Тело было в полном комплекте. Со свернутой шеей, в изорванной спецодежде, исцарапанное, изодранное, но не расчлененное. Только рука, кажется, была сломана. Он присел над ним. Лицо принадлежало Слесарю, он его сразу узнал, хоть и было оно искажено мукой и ужасом. Тело было изранено, но раны были неглубоки. Иван осмотрел ту часть тела, что была обращена вверх. Что он искал, он не знал. Следы зубов, может быть - и обнаружил их на плече. С чем-то, торчащим из. Иван ухватил это, торчащее, двумя пальцами и потянул. Тело еще не так остыло, чтоб обратиться в камень, предмет, да что там предмет - зуб, чуть подался, оттягивая за собой кожу, Иван потянул сильней. Выдрав его из тела покойного, он обернул его в носовой платок, как недавно заворачивал - в другой, не этот - прикус Петрухи. Положил в карман. Никто не видел этих его действий, толпа послушно стояла за порогом, ждала. Он исследовал отпечаток, но принадлежит ли он дяде Пете, сказать было трудно. Не было возможности сравнить два прикуса, разве что этот - мысленно сфотографировав. Иван попытался запомнить особенности расположения зубных отметин на теле. Один из резцов, правый нижний, располагался несколько под углом к ряду: очевидно, был кривоват. Тоже было с клыком в этом ряду. Возможно, как примета и это сгодится. Других особенностей в отпечатках Иван не обнаружил, ибо был не исследователь такого рода примет, не специалист. Верхний ряд зубов был ровен вплоть до того зуба, который Иван вынул и в карман положил.
Исследуя тело, он немного успокоился насчет Александры. В поле его зрения больше трупов не было. Версия проникновения тела на склад сложилась в его голове, пока он его обследовал. Несомненно, проникло оно сюда, когда еще было живо. Воспользовавшись халатностью Шурочки, сделало слепок с ключей. Рассчитывая поживиться материальными ценностями, проникло ночью в контору, а потом и на склад. Вошло, заперлось изнутри. Завесило окно одеялом, которое сейчас было сорвано и лежало частично не батарее отопления, частью на полу. Включило свет, и принялось за неспешный осмотр, кое-что откладывая в сторону с тем, чтоб с собой унести. Но на тело напали. И умертвили его.
Кто напал, как проник, как, наоборот, покинул запертый склад этот 'кто' - кто, как не Петруха? - про это Иван пока не задумывался. Дверь заперта изнутри. Окно целое. Щелей нет. Тайна закрытой комнаты. Вот приедет милиция, выдаст, возможно, версию.
Он быстро осмотрел в углах и за другим стеллажами - нет, не было тел. Однако, почему на рабочем месте ее нет? Вновь беспокойство вернулось к Ивану.
Начальник цеха, пьющий мужчина лет пятидесяти пяти, но чрезвычайно ответственный руководитель и грамотный специалист, только что вернулся с оперативного совещания у руководства. Вернее, был вызван по телефону наряду со здравоохранением и милицией. Милиции еще не было, здравоохранение подоспело, но опасалось войти. Начальник белел лицом в проеме двери, демонстративно засовывая под язык таблетку.
- Что там, Вань? - спросил он.
Видимо то облегчение, что имел Иван на лице, не найдя Александры, начальник прочел и тоже воспрянул, надеясь, что все еще обойдется. Что мертвецов на вверенной ему территории сегодня нет, что кровь, размазанная по бетону, это - так, а нога - что нога? Нет на планете ныне мест, где б не ступала нога.
- Нет ее там, - сказал Иван.
- Нет? - с надеждой переспросил начальник.
- Нет, - подтвердил Иван. - Но хотелось бы знать, где.
- Ты про... Ты про Александру? Так я ее отпустил, - сказал начальник. - Критические дни. - Он находил в себе силы еще и шутить. - Вернее так: утром позвонила она мне, мол, сына на прививку вести - я и отпустил. После обеда, возможно, будет. А нога?
- Нога Слесарю принадлежит, - сказал Иван. - Борису Борисовичу. И тело там. Мертвое.
- Совсем?
- Вполне. Вон, медицина пусть подтвердит.
- Ой, я боюсь, - сказала медсестра, конопатая и молоденькая.
- Ну боишься, так не ходи, - разрешил Иван. - Все равно ты ему уже ничем не поможешь.
- Тогда я не пойду, - сказала сестричка. - Пусть его криминалист констатирует.
Что и говорить, зловещее зрелище. Этот окровавленный слесарь кого угодно бросил бы в дрожь.
Люди не расходилась до тех пор, пока не прибыли криминалисты. Любопытствующие, бледные от безделья, были ими из конторы выпровожены. Ивана же менты оставили при себе, чтобы отвечал на вопросы и помогал следствию. Первый вопрос, который был ему задан, звучал так:
- Слушай, студент, а где здесь гальюн?