====== 1) Поиграем со смертью? ======
«Люди играют в игры, когда у них нет настоящего». (Николай Козлов)
Кап…
Ледяная вода срывалась с искореженных водостоков и падала на изломанный мерзлый асфальт. Страшно…
Кап.
Соленая влага срывалась с разгоряченных висков и падала на покрытую инеем землю, впитываясь в нее, растворяясь в небытии вечного тумана, клубившегося над городом. Ужасно…
Кап!
Алая, еще живая, тягучая влага срывалась с краев рваных ран и падала на разбитые бетонные плиты, покрытые сетью трещин, словно гигантской паутиной, и бурыми пятнами уже мертвой влаги. Кошмарно…
Что это? Где это? Зачем это?.. Всё не то. Глупые вопросы, не имеющие ответа. У этого места нет названия, но те, кто здесь существует, называют его «Разрыв». Только это не важно. Этот мир существует вне времени и пространства, вне миров, вне законов мироздания: он заточен в бесконечности, заигравшейся со временем, которое в нем умерло — он и есть, и нет, он везде и нигде, он в душе каждого человека и его не существует одновременно. Разрыв необходим, но для чего не скажет никто: возможно, чтобы пытать тех, кто заигрался с собственной судьбой, возможно, чтобы показать им, что они были неправы, возможно, чтобы делать слабых сильными, возможно, чтобы показать людям цену жизни, а возможно, этот мир существует просто потому, что в каждой душе живет страх. А Страх — и есть Разрыв.
По пустынным улицам сумеречного города, окутанным вязким, липким, холодным туманом шел высокий, под два метра, а может, и выше брюнет. Длинные волосы, цвета ночи, шелковым водопадом ниспадали на плечи, теряясь под странной одеждой, напоминавшей японское мужское кимоно, цвета крови, с широким черным поясом. Левую сторону его лица полностью скрывала длинная косая челка, а на правой можно было увидеть неплотно сжатые тонкие губы, острый нос, бровь, похожую на легкий мазок кисти каллиграфа, длинные пушистые черные ресницы и глаз с алой радужкой, смотрящий на пустынный город безразлично, отрешенно, спокойно — без тени эмоций. Это существо было единственным, кто мог позволить себе не испытывать эмоций в Разрыве. А точнее, он мог позволить себе не бояться…
Густой туман, пропитанный паническим ужасом, пытался поглотить звуки, но не мог. То тут, то там слышались стоны, всхлипы, мольбы.
— Не убивай!
Разрыв убьет.
— Не надо, я боюсь клоунов!
Разрыв улыбнется алыми напомаженными губами.
— Нет! Только не темнота!
Разрыв сгустит сумерки.
Просто иначе здесь не бывает.
Мужчина в алом кимоно, худой, как спичка, был единственным, кто прислушивался к стонам и плачу жертв Разрыва. Другим было не до этого: они пытались отпугнуть собственный страх. Но мало кому это удавалось. А мужчина в алом был тем, кто разыскивал в бесконечном потоке просьб, проклятий и истерических всхлипов самые главные слова. «Я не сдамся». Вот такие слова в Разрыве услышать можно было далеко не каждый день. И даже не через день. А бывало, что и не каждые десять лет. Но что значит время для мира, состоящего всего из одного города, застывшего в центре бесконечности и смеющегося ей в лицо, говоря: «Я не сдамся. Я буду существовать вечно»? Ведь Разрыв нельзя ни уничтожить, ни победить. В нем можно победить лишь самого себя и лишь в миг, когда познаешь собственную душу. Вот только тех, кто способен на это, с каждым столетием становилось всё меньше. Но это не важно. Потому что город страха бесконечен, и он уже готов принять новых игроков!
Игроков с самой Смертью…
— Зейн, это было скучно! — голубоглазый ирландец лет девятнадцати с короткими, слегка растрепавшимися светлыми волосами, одетый в зауженные джинсы и белую футболку, сидел на капоте черной Ауди и, щурясь, смотрел на вечернее солнце. Закат окрасил спокойную гладь моря в кроваво-алый, превращая зеркало, в которое любовалось небо, в ванну Кровавой Графини Елизаветы Батори. Легкий бриз лениво ворошил чуть влажные соломенные пряди парня, а на тонких губах играла легкая полуулыбка.
— Да, в этот раз ничего интересного не произошло, — раздался ответ справа от автомобиля. Высокий, спортивного телосложения брюнет лет двадцати вытирал волосы белым полотенцем и раздраженно смотрел на солнце. Рукава его черной водолазки были приподняты, открывая постороннему взгляду множество разных тату, а узкие джинсы, цвета ночи, были заправлены в высокие армейские берцы.
— Знаешь, наши эксперименты с каждым разом всё менее захватывающие, — поморщился блондин и оперся спиной о стекло. Его глаза неотрывно смотрели на умирающее солнце из-под полуопущенных век. — Мы побороли боязнь высоты, легко погружаемся с аквалангом, гоняем по автострадам на бешеной скорости… Но это всё не то! Мы уже избавились от этих страхов, преодолели себя, надо браться за другие. От аквалангов ты уже в панику не впадаешь. Это стало обыденностью.
— Согласен, — хмыкнул Зейн — смуглый пакистанец с глазами цвета горького миндаля. — Как насчет чего-то поэкстремальней перед сном, Найл?
Блондин, с любопытством разглядывавший темнеющее небо, встрепенулся.
— Конкретнее! — с азартным блеском в синих глазах и коварной улыбкой, полной предвкушения, на губах, спросил он, обернувшись к другу.
— Скорость — мы ее уже покорили, — ухмыльнулся брюнет, пытаясь расчесать волосы пальцами. — А что, если попытаться добавить к скорости препятствия? Это будет еще страшнее. Вдруг не справимся с управлением?
— Гонка по городу? — озадачился Найл, но в следующий миг его губы растянула довольная улыбка, полная азарта и предвкушения, и он, спрыгнув с капота, закинул руки за голову и рассмеялся. — Это будет интересно, Зейн! К тому же, есть риск влететь не только в статичный предмет, но и в другие машины! Мы переборем еще один страх! Вперед!
Зейн неодобрительно покосился на блондина, а точнее, на его левую ногу, и, поморщившись, скомандовал:
— Ладно, сегодня погоняем, раз погружение было неинтересным, но ты будешь следить за коленом. Не прыгай так, еще травмируешь…
— Не будь занудой, Малик! — фыркнул парень и забрался на капот авто. Встав лицом к морю, Найл запрокинул голову, раскинул руки в стороны, словно собирался взлететь, и глядя на кровавое море, застывшее перед ним в сумерках, закричал: — Я не боюсь! Слышишь, жизнь? Судьба! Или как там тебя? Я! Не! Боюсь!..
— А я боюсь! — возмутился пакистанец. — Боюсь, что ты навернешься с этого долбаного капота, и колено даст о себе знать. Спускайся, Хоран! Иначе я сам тебя оттуда скину!
— Попробуй, — фыркнул Найл и рассмеялся, уперев руки в бока, а затем, обернувшись к брюнету, с лукавой усмешкой протянул: — Мне же нельзя спрыгивать. Как я слезу?
— Хоран, ты заноза! — рассмеялся Зейн и, швырнув в друга полотенце, которое тот, конечно же, поймал, повернулся к нему спиной. — Запрыгивай! Так и быть, я сегодня добрый.
— Йи-ха! — крикнул Найл и обвил руками шею друга, а в следующий миг он уже был наездником, гордо восседавшем на сомнительно-надежном двуногом транспорте по имени «Зейн Малик». Тот помчался по белоснежному песку, загребая его черными армейскими ботинками, взметая песчаные вихри и весело, от всей души, смеясь. Его смех сливался с голосом Найла, заливисто хохотавшим и размахивавшим руками, в одной из которых, как знамя, было зажато влажное белое полотенце, а небо неуклонно темнело, словно не понимало — чему радуются эти глупые смертные на пустынном пляже? Что смешного может быть в виде безлюдного берега на закате? В воде, цвета крови, выбрасывающей на белый песок скользкие комки водорослей, похожие на ком змей? В молчаливых скалах вдалеке, черными клыками вспарывающих плоть воздуха?..
Что смешного, смертные?
Вот только ни море, ни скалы, ни небо парней не волновали — они смеялись тому, что планировали очередное «преодоление себя». Полгода назад друзья детства, почти всю жизнь прожившие в соседних домах и знавшие друг о друге всё и даже больше, решили бороться со своими фобиями. Навязчивыми неконтролируемыми страхами. И они победили. Не всё, но многое. Начать они решили с наименее серьезных проблем — высота, скорость и боязнь насекомых. Эти страхи были довольно сильны, но фобиями не являлись и были успешно преодолены прыжками с парашютом, гонками по пустынным трассам и ловлей бабочек, пауков и прочей «жуткой мерзости», как называл их Найл. Правда, последний страх он поборол еще не до конца, но верил, что тот скоро исчезнет. А вот клаустрофобию, свой самый большой страх, он побороть еще не успел. Впрочем, они еще и не приступали к преодолению, ведь это была часть пари. Зейн Малик не умел плавать и панически боялся воды, и полгода назад парни заключили договор — они оба справятся со своими фобиями, а также уничтожат все сопутствующие мелкие страхи. Вот только Малик, с детства привыкший заботиться о друге, который имел привычку влипать в неприятности из-за добродушного, веселого, но довольно азартного характера, решил в который раз облегчить блондину жизнь, а потому настоял, что первым от фобии избавится сам. Возможно, он хотел показать ирландцу, что преодолеть себя не так уж сложно, возможно, хотел подать пример, а возможно, просто пытался, первым поборов свой страх, понять, через что придется пройти другу, когда тот окажется один на один с четырьмя стенами крошечного карцера, которые будут давить на него, лишая кислорода и возможности связно мыслить. Однако факт был на лицо: Зейн, благодаря помощи блондина, не только научился плавать, но и начал погружаться с аквалангом, о чем раньше не мог даже мечтать. Ведь пакистанец был человеком слова и, пообещав однажды другу, что преодолеет себя, выкладывался по полной, не жалея себя. А вот к уничтожению фобии Хорана парни еще не приступили — ждали, когда Малик полностью выполнит свою часть договора, и вода станет для него нормой жизни, не вызывающей отторжения. Правда, никто из них не сомневался ни на секунду: все страхи будут стерты из памяти, как спам из корзины электронной почты, ведь они только мешают жить и наслаждаться каждым мигом. Вот только способа преодоления клаустрофобии парни еще не придумали: Найл не хотел просто кататься в лифте вверх-вниз или запираться в чулане на целую ночь. Это было слишком скучно и совсем не рискованно, а потому план очередного состязания с собственной душой и ужасом, жившим в ней, всё еще был в разработке. Но, судя по тому, как экстремально парни уничтожали все свои страхи, кидаясь с головой в омут адреналина, опасности и безумства, вступая в игру со смертью и не боясь проиграть — а может, не веря в проигрыш? — фобия была бы уничтожена и развеяна в прах еще более экстравагантным и безрассудным способом, нежели затяжной парашютный прыжок или попытка гонять на летней резине по льду. Только вот как превратить уничтожение боязни замкнутого пространства в игру? Хороший вопрос, ведь для этого сначала надо найти такое замкнутое пространство, в котором будет возможно разыграть партию с костлявой старухой по имени «Смерть». А иначе игра станет слишком скучной. Ведь так?..
Последние алые сполохи окрасили ровную зеркальную гладь. Темнота затопила пустынный пляж, а смех растворился в ночной мгле. Малик опустил Хорана на землю и, отобрав у него свое полотенце, сел на водительское сидение черной Ауди. Найл сел рядом и включил магнитолу. Звуки электрогитары, уничтожая тишину и покой, наполнили темный салон, мгла в котором развеивалась лишь алой подсветкой приборной панели и светом фар, выхватывавшим из ночи небольшой участок пляжа — белый песок и молчаливую кромку воды, покрытую глубокими морщинами, словно лицо древней старухи. Ветер усиливался, сгоняя тучи к курортному центру Англии, городу Блэкпул, в который вырвались на неделю друзья детства, давно планировавшие погружение с аквалангом без инструкторов, условностей и правил безопасности. Их отпуск подходил к концу, и оставалось лишь два дня перед тем, как город на берегу Ирландского моря скажет им «прощайте», а потому парни не хотели тратить время впустую — на бесполезные походы по достопримечательностям и унылые экскурсии. Они просто впитывали каждый миг жизни, пытаясь доказать самим себе, что это не иллюзия, обыгрывая Смерть в покер, поставив на кон всё, что имели, и обращая в прах собственные страхи. Вот только от судьбы не уйти, не убежать и не скрыться на черной Ауди, вжав педаль газа в пол. Равно как не скрыться на ней и от самого себя. Преодолеть страх не так уж и сложно — главное знать, ради чего сражаешься. Куда сложнее познать свою душу, понять, чего ты стоишь и ради чего вообще играешь в эту странную игру под кодовым названием «жизнь»…
Настроив радио на радиостанцию с тяжелым роком, Хоран ударил ладонями по потолку авто и скомандовал:
— Погнали, Зейн! Настал день нового рывка в преодолении, и его надо отметить роком, скоростью и очередной победой!
— В точку, — усмехнулся Малик, поправил растрепавшиеся после забега волосы и повернул ключ в замке зажигания.
Щёлк.
— Что такое? — озадачился Хоран.
— Не заводится, — поморщился брюнет.
Щёлк.
Бесполезно.
— Мы что, тут застряли?! — в голосе Найла сквозило острое разочарование. А ведь он так надеялся погонять по ночному городу… Чёртова колымага! Вечно мелочи портят глобальные замыслы!
— Исправим, — поморщился пакистанец.
Щёлк.
Не старайся.
Щёлк.
Сдайся.
Щёлк.
Ну же, брось! Это предупреждение…
Щёлк-щёлк-щёлк!!!
— Заводись, ржавая консервная банка! — рыкнул Зейн. — Я всё равно не сдамся!
Щёлк.
Мерная дрожь пробежала по телу машины, пробираясь в души ее пассажиров. Какие интересные слова, Зейн Малик. Ты не внял предупреждению своего верного авто, которое не хотело играть со смертью. Ты сказал, что не сдашься. Ты ведь никогда не сдаешься. Но ты не учел одного. Сейчас ты не один. И твое решение сыграть повлияет на судьбу твоего лучшего друга. Ты готов поставить его жизнь на кон, Зейн Малик?
— Класс! — воскликнул Найл и рассмеялся. — Погнали, Зейн! Ты завел эту колымагу! Планы менять нельзя! Вперед!
Приговор вынесен и обжалованию не подлежит.
— Погнали, — усмехнулся брюнет.
Рычаг на себя. Педаль в пол. Вихрь белоснежных песчинок из-под колес. Скорость.
А темное небо смотрело на черную машину и отчетливо понимало, почему катафалки всегда именно этого цвета…
— Чёрт, Зейн, смотри куда едешь! — заорал Хоран не своим голосом, когда Ауди, не вписавшаяся в поворот на одной из темных улиц города, сшибла урну. Металлическая корзина взлетела в воздух, как остывшее тело бескрылой птицы. Фантики, пачки из-под сигарет и вечерние газеты безобразным, отвратительным конфетти посыпались на грязный асфальт. Ауди не снижала скорость, а ступня в черном кожаном ботинке отчаянно пыталась вдавить педаль газа в пол. Потому что было страшно. И хотелось остановиться. Но остановиться Зейн не мог, ведь он должен был перебороть свой страх и оттого лишь сильнее жал на газ. Глупо? Иррационально? Или логично? Без разницы. Причины поступка не так важны, когда он уже совершен, разве нет?
— Да, да, спокойно! — выдохнул Малик и почувствовал, что руки скользят по пластику руля. Вспотел. Да это и неудивительно.
— Чёрт, хорошо хоть, ночь сейчас, — пробормотал побледневший блондин. — Если бы там были люди…
— Не каркай! — возмущено перебил друга брюнет и поморщился. — Мы никого не собьем! Мы играем своими жизнями, а не чужими! Если придется делать выбор…
— …погибнем мы, — закончил за друга Найл.
Щёлк!
Что-то решило пойти не так. Что-то отчаянно захотело сломаться в и без того неисправной машине. Что-то безумно захотело превратить дорогу в «Зеленую Милю», а этот путь — в последний.
А ведь вас предупреждали, смертные.
Ауди мчала по пустынному шоссе, разрывая фарами темноту, вспарывая ревом двигателя тишину, уничтожая мирную ночь и обращая ее в гонку, финал которой казался парням очевидным — они не могли проиграть. Просто не могли. Ведь это шло вразрез с их планами, целями, надеждами… Вот только Судьбе на глупые мечты смертных плевать, а их планы заставляют Мойр смеяться, глядя с Олимпа вниз. А потому жизнь решила указать смертным их место. Играешь? Играй. Но не заигрывайся, человек. Ведь ты не в курсе планов тех, кто пишет Книгу Судеб и прядет нить твоей жизни с лукавой усмешкой на иссохших губах…
Внезапно фары Ауди выловили из темноты крошечную дрожащую фигурку, семенившую по асфальту. Из переулка прямо на проезжую часть выскочила девочка лет семи. Зареванная, в мятом грязно-сером платье в крупный алый горох. Секунда. Карие и синие глаза ловили каждую деталь. Светлые кудрявые локоны, огромные черные гематомы на тонких руках, босые ступни, покрытые пылью… Нет, всего этого они не разглядели. Но они увидели образ. Образ ребенка, чьи белокурые локоны скоро станут алыми. Девочка испугано застыла в свете фар, а отчаянный вой сигнала слился с полным ужаса криком Найла:
— Тормози!!!
Вот только ступня Зейна, отчаянно давившая на тормоз, заставить машину остановиться не могла. А потому решение было принято. Именно в ту самую секунду, что друзья детства увидели образ — белые кудри, утопающие в алом. Ведь они оба ставили на кон в этой безумной игре лишь свои жизни и ничьи больше. Малик крутанул руль вправо. Крик Хорана растворился в визге шин.
— Зейн!..
Паника-паника-паника!!!
Но вам ведь нравится бороться со страхом, смертные?
Машина вылетела на тротуар, а в следующий миг Ауди, отчаянно не желавшая этим вечером заводиться, словно предчувствуя собственный финал, встретилась бампером с бетонной опорой фонарного столба.
Скрежет металла. Грохот. Выброшенные подушки безопасности. Искореженная черная машина, решившая эволюционировать в катафалк. И тонкий дымок тумана, стелющийся у вывернутых колес и проникавший в салон мертвого авто через многочисленные рваные раны в металлическом теле тонкими змейками, безразличными к окружающей действительности и целеустремленно наполнявшими воздух внутри искалеченной Ауди. Подождите, туман? Ночью? Но откуда?.. Оттуда, откуда мало кто возвращается, а большего смертным знать и не надо. Правда, лишь до тех пор, пока они сами не окажутся там. В Разрыве. В царстве вечного ужаса, утопающего в бесконечных муках и украшенного призрачными клубами безразличного тумана. Вязкого. Липкого. Холодного.
Как сам страх.
====== 2) Бегите. Ведь игра уже началась... ======
«Как вам кажется, хорошо ли я сыграл комедию своей жизни?» (Октавиан Август)
Тишина. Воздух был пропитан ею, как бинт на ранах пропитывается кровью, она заполняла всё пространство, и излишки срывались, заставляя человека терять частичку себя. Туман стелился по асфальту, покрытому тонкой белой простыней изморози. Сеть мелких трещин разрывала серое полотно, и на краях этих ран изморозь выделялась даже сильнее. Словно холод очерчивал белым маркером каждую впадину, чтобы бегущий по дороге человек мог насладиться их узорами еще издалека. Вот только по этому асфальту редко когда бегали, а если и бежали, любоваться уродливой красотой изувеченного временем и коррозией плода прогресса и торжеством над ним природы беглецу бы и в голову не пришло. Потому что страх — это черные очки, скрывающие от глаз не только краски мира, но и его контуры. А в этом месте человек мог бежать лишь от страха. И значит, лишь надев на глаза его черные очки. Просто чтобы не видеть, от чего убегает…