— Мы будем искать его? — нахмурился ирландец. Почему-то ему не хотелось вновь встречаться с Хранителем. Он поверил, что существо, говорившее, не открывая рта, не человек, ведь придумать рационального объяснения всему происходящему Найл так и не сумел, и это значило, что победить мужчину в алом они не смогут. А потому подставляться и подставлять Зейна Хорану не хотелось.
— Боюсь, не получится, — на этот раз поморщился брюнет, сложив руки на груди. Он попытался мыслить логически, однако разум отказывался работать как надо: он всё еще ждал подвоха, нападения, атаки страхов… — Если этот тип и впрямь связан с городом, он точно знает обо всех наших перемещениях. Значит, он знает, куда мы пойдем, и сможет скрыться до того, как мы до него доберемся.
— Думаешь, он общается с… городом? — с сомнением пробормотал ирландец. Поверить в то, что дома были живыми и смотрели на мир глазами-окнами, передававшими увиденное мужчине в кимоно, было, мягко говоря, сложновато.
— Да нет же, — фыркнул пакистанец и усмехнулся. Сомнения на лице блондина его почему-то позабавили — Найл надул губы, нахмурился так, что брови сошлись на переносице, и слегка поморщился, и эта забавная пантомима, такая привычная, такая родная, заставила Малика успокоиться куда лучше аутотренинга и попыток внушить себе мысли о том, что всё будет хорошо и этот кошмар скоро закончится.
Хоран вскинул бровь в ответ на слова брюнета, и тот пояснил:
— Думаю, тут всё не так просто. Магия? Да прям! Наверняка этот город просто набит электроникой, и на каждом углу мини-камера. Так этот тип за нами и следит. А в туман могли распылить какие-нибудь химикаты, вызвавшие судороги и воспоминания.
— А ставни? — попытался ухватиться за рациональное объяснение происходящего блондин, уперев руки в бока.
— Техника, — пожал плечами Зейн. — Нажал на кнопку, и они хлопают. А зомби… может, это была голограмма — откуда нам знать, что нет? Мы были слишком далеко.
— А та женщина, которую ранило у нас на глазах? — засомневался блондин и вновь начал осматривать дома, разыскивая взглядом камеры и следы электроники. — Она была рядом с нами, и на предплечье у нее точно рана появилась.
— Мало ли, — поморщился Зейн, отчаянно пытаясь найти объяснение. — Ну, может, рядом с ней и был кто, но нам не видно было — ветер же был, да и голограммами его от нас отгородить могли… Ну, или чем-то еще… Чёрт, Найл, не знаю! Но я не верю, что это всё магия, а город — живой организм, который наказывает грешников за несовершенные еще грехи!
Найл вздрогнул. «Грехи».
Девочка.
Ты ведь не забыл о ней, смертный?
— Погоди, — ухватился за странную идею Малик. — А что если на нас военные опыты ставят? Что если это место — полигон? А девочки и не было вовсе, или была, но ее специально подослали, чтобы мы врезались куда-нибудь и…
— Зейн, это уже мания преследования какая-то, — поморщился Хоран. Он не верил, что девочка была подослана. Или не хотел верить?..
— Ладно, ладно, — поморщился пакистанец, понимавший, что эту тему лучше не затрагивать. — Но, в любом случае, то, что дорога не бесконечна и просто окольцовывает город, подтверждает, что этот «мир» имеет границы. Значит, если мы их найдем, сумеем выбраться. Наверняка это всё же какой-то научный эксперимент, и над городом построили что-то вроде купола, а вокруг него — стена. Надо только до нее добраться.
— Добраться… — пробормотал Найл и всё же ухватился за эту идею. Люди порой так стремятся к рациональному объяснению происходящего в жизни, что не видят очевидного. — А что, если на нас не насылают кошмары только потому, что мы остаемся на главной улице? Она кольцевая, значит, по ней до стены не добраться, и потому нас не считают нужным запугивать, пока мы на ней. Но как только мы с нее сойдем, начнется атака. Просто чтобы не подпустить нас к стене.
«Смешной Вы человек», — цитировать Моэма могло бы войти у города в привычку, если бы его забавляла глупость смертных и их попытка понять нечто, лишенное разумного, с точки зрения людей, объяснения.
— Точно, — кивнул Зейн и, уперев руки в бока, нахмурился. — Значит, нам надо выбрать дорогу и не сворачивать с нее, что бы ни случилось. Всё время двигаться прямо.
— Мы пока по этой улице шли, я думал мы прямо идем, — поморщился Найл.
— Да уж, — нехотя пробормотал Малик и двинулся к дому, стоявшему справа от них. — Давай для начала попробуем отыскать электронику. Вряд ли ее так просто найти, но попытаться надо. Тогда можно будет ткнуть ее в нос этому «Хранителю» и доказать, что он врет. Вот тогда-то я и вытрясу из него всё… Он человек! А с человеком я справлюсь!
Конечно, справишься. С человеком. Потому и подводишь теории под ответ, который тебя устраивает. Ведь так легче, правда? Надежда перестает рассыпаться в прах.
— Точно, — улыбнулся Найл. Он поверил. Поверил в «разумное» объяснение по той же причине, по которой его придумал Зейн. — И тогда мы вдвоем из него всё вытрясем.
— Только не перенапрягай колено, — нахмурился пакистанец и приступил к осмотру плотно закрытых ставень. Найл занялся соседним окном, но деревянные веки домов, плотно сомкнутые и лишенные замков, оказались непреодолимым препятствием к попытке заглянуть во мрак квартир.
— Ладно, не буду, — хмыкнул Хоран и закатил глаза. — И спешу уточнить, пока ты не спросил: оно не болит.
— Я же о тебе волнуюсь! — возмутился брюнет, ощупывая петли. — И не закатывай мне тут глаза! Не хватало еще, чтобы из-за этого бреда началось осложнение!
— Да все о’кей, не переживай так, — рассмеялся ирландец. Безнадежно. Судорожно. Тоскливо. Но ведь это лучше, чем ничего, правда?..
— Попробуй тут не переживать, — пробурчал брюнет.
Тонкие пальцы лапками пауков бегали по деревянным створкам, по ржавым петлям, по бетонным плитам, но не могли ни открыть ставни, ни найти хоть один проводок.
— Значит, электроника вся внутри, — вздохнул Малик. — Надо попасть в дом.
Но почему-то эта идея пришлась Найлу не по вкусу.
«Хрусть!»
Страшный звук вновь зазвенел в ушах, а к горлу подкатила тошнота. Галлюцинация или нет, голограмма или нет, но зомби выпала из окна. Точнее, женщину столкнул оттуда ее страх. И повторять ее судьбу Найлу Хорану отчаянно не хотелось.
— Уверен? — нехотя пробормотал блондин. Голубые глаза судорожно искали на ставнях провода. «Ну хоть один, пожалуйста! — раненой птицей билась в висках глупая мысль. — Найдись!» Не ради подтверждения теории Зейна — ради того, чтобы он не пошел внутрь дома.
Малик уловил тревогу в голосе друга и верно ее истолковал. Вздохнув, он повернулся к ирландцу и положил ладони тому на плечи. Карие глаза встретились с синими. Зейн снова вздохнул. Он не хотел подвергать друга опасности, но другого выхода не видел.
— Найл, спокойно, — попытался улыбнуться он, но получился, как и прежде, лишь символ — спазм. — Мы ведь вместе. Если кто и попытается тебя столкнуть, ты не один. А вместе мы со всем справимся.
— Да, ты прав, — ответил таким же спазмом Хоран. — Мы справимся. Главное теперь не разделяться.
— Точно.
Парни попытались открыть дверь в один из подъездов, но… тщетно.
«Хи-хи», — развел бы руками дом. Но рук у него не было, равно как и желания их разводить.
Было обследовано уже третье здание, и парни начали впадать в ярость. Двери издевались над ними, как и ставни: не получалось ни открыть их, ни выбить, ни даже просто заглянуть в щели между ними и плинтусом. Внутри бетонных серых строений царила вязкая, непроглядная, чернее костюма гробовщика мгла. Тонкие пальцы скользили по влажному набухшему дереву, покрытому изморозью, но не могли заставить его подчиниться. Израненные ноги врезались в тонкую корку льда, пытаясь высадить старые мерзлые панели — без толку. Плечи бились о безразличные преграды с глухими ударами и раздраженной руганью, срывавшейся с потрескавшихся губ, но с тем же успехом можно было пытаться пробить брешь в скале.
— Чёрт! — рявкнул Зейн. — Найти бы этого японского урода!
— Точно, — процедил Найл, но уточнил: — Только он не японец. Он явно европеец.
— Что подтверждает — мы всё еще в Англии! — фыркнул Зейн.
Удар.
Стук.
Вздох.
Ругань.
Дилинь-дилинь.
В яростные, монотонные попытки проникнуть в здания, сопровождаемые приглушаемым туманом шумом, вторгся посторонний звук. Парни вздрогнули.
«Дилинь-дилинь», — повторил воздух, и туман заклубился на дальнем краю дороги. Там, где она сливалась с горизонтом, там, где рождались врата сумрака. Где-то далеко, за спинами друзей, но подбираясь всё ближе к ним.
Дилинь-дилинь.
Парни резко обернулись. Их ладони вмиг похолодели, а по спинам побежали ледяные капли пота.
В тумане, сгустившемся так, что его можно было резать ножом, что-то темнело. Черная фигура, высокая, бесформенная, похожая на огромную летучую мышь, но не имевшая пока четких очертаний.
Зейн поймал блондина за правую руку и сделал шаг назад.
— Приготовься бежать, — сорвался с сухих губ хриплый шепот. — И не сходи с Главной Улицы.
Давать названия местам без имени — это так в духе смертных! Теперь этот мир — Город, а кольцевая дорога — Главная Улица! Это ведь понятнее, чем «Разрыв» и «дорога в бесконечность», правда? Но эта дорога и впрямь бесконечна, ведь кольцо не имеет ни начала, ни конца. Символы всё же здесь и впрямь очень важны…
— Хорошо, — едва слышно ответил блондин.
«Дилинь-дилинь», — доказала, что услышала слова пакистанца, черная фигура.
Она становилась всё темнее, обретала четкие очертания, словно снимок на фотобумаге под действием проявителя в залитой алым светом комнате для печати застывших картин прошлого. Черные лакированные башмаки; черный плащ, такой широкий, что в него легко могли укутаться трое взрослых мужчин; черный капюшон, явно накинутый на шляпу, но столь низко надвинутый, что полностью скрывал лицо; черные кожаные перчатки на удивительно тонких пальцах. И крест. Серый крест на плече безмолвной фигуры. Ах, нет, простите, мы ошиблись! То был не крест, то была лишь жердь с поперечной планкой, к которой были привязаны нити — сотни нитей! Сотни серых вощеных нитей, покрытых туманной изморозью! И на каждой ниточке, на каждой веревочке, на каждой ледяной игле висела маленькая игрушка. Белый шарик. Крохотный, с кулак, а может, чуть меньше, белый почти-шар с алой надписью. Сладкий, сахарный, манящий…
Череп.
Сотни сахарных черепков с алыми надписями на лбу висели на тонких вощеных нитях, привязанные к кресту-жерди, и звенели, ударяясь друг о друга.
Дилинь-дилинь.
Глазурь звонила, как металл колокольчиков. Почему? Почему что в этом мире нет места законам физики вашего мира, смертные! Вот только вы этого так и не поняли. Пока не поняли…
— Calavera,* — прозвучал набатом, разгоняя туман, хриплый прокуренный голос.
«Бом!»
Колокольный удар.
«Хи-хи», — россыпью колокольчиков зазвенели детские голоса в сумраке тумана.
Зазвенели и рассыпались мелкой галькой, переливами звонких монеток на бесконечном полотне дороги жизни.
«Дилинь-дилинь!» — поддакнули черепа, столкнувшись сахарными висками.
— Calaveras de los Muertos,* — пропел хриплый голос, заводя тягучую песнь. Песнь мертвых, песнь-посвящение, песнь, что должна разливаться над мексиканскими кладбищами. Ведь это…
— El Dia de los Muertos!* — рассмеялись детские голоса в сумраке.
Шаг. Еще шаг. Заскользили босые ступни по острому щебню, застывшему в холодном асфальте. Задрожали пальцы, судорожно сжимавшие друг друга. Оцарапал горло тугой ком вязкой слюны, неохотно упав в желудок.
Страх.
Липкий, мутный, холодный страх прокрался в души. Потому что в этом городе не было детей. Потому что пальцы торговца черепами были излишне тонкими. Потому что город смерти смеялся, празднуя День Мёртвых — мексиканский праздник поминовения усопших. А ведь на живых ему было наплевать, разве нет?..
— Calaveras de los Muertos, — пел хриплый голос, зачаровывая своей глубиной. Переливался во тьме детский смех. А фигура в черном надвигалась на друзей, судорожно сжимавших ладони, позабыв о боли.
Страх — лучшее обезболивающие, не так ли, смертные?
— Черепа, сладкие сахарные черепа, сладкие, леденцовые черепа, черепа умерших, — запел голос из-под капюшона на английском. Мексиканский акцент, так разительно отличавшийся от испанского, коверкал слова, делая их мягче, тягучее, игривее и… страшнее. Уродливее. Опаснее. Сам дьявол вышел заработать на продаже ободранных от плоти человеческих голов, или же это владыка мира мертвых Миктлантекутли, почитаемый ацтеками, вышел из преисподней, обглодав белые сахарные кости и решив соорудить из них Стену Черепов — частокол, заполненный головами павших врагов императора ацтеков? Кто шел к пятившимся от тумана друзьям, распевая исковерканные акцентом слова? Страшные слова о веселье смерти.
— Что делать? — одними губами прошептал Найл, но Зейн его услышал.
«Бежать», — хотел ответить он. Но ведь тогда получится, что ты отказался от рационального объяснения, Зейн Малик. Не так ли?
Пакистанец судорожно сглотнул. Тугой комок провалился вниз по раскаленной трубе пищевода. Ладони судорожно сжались. «Нет. Это всё фарс», — звенело у брюнета в висках, так же, как звенел в воздухе колокольный перезвон из детского смеха, набатного пения и стука человеческих голов. Сахарных голов с алыми надписями.
— Сладкие черепа, сладкие, белые, хрустящие сахарные черепа, — ни на секунду не замолкал торговец.
— Мы не побежим, — уверено ответил другу Зейн. Вот только в его душе уверенности не было. Шаг. Последний. Малик замер. — Мы подождем, пока он приблизится. Если этот человек, — он выделил голосом именно это слово, боясь не поверить в него, — на нас нападет, бежим в подворотню. Если пройдет мимо, попытаемся заговорить с ним.
— А если он сам с нами заговорит? — пробормотал Хоран и покосился на черный провал переулка, зиявший слева от него.
— Попытаемся выяснить, что тут к чему, — усмехнулся брюнет, правда, несколько нервно.
— А если это глюк? Как у той женщины? — недоверчиво прошептал Хоран, судорожно сжимая вспотевшие ладони.
— Одинаковых глюков у разных людей в одно и то же время не бывает, — поморщился Малик, вспоминая, как эту простую истину, вкупе с научными пояснениями, пытался втолковать ему его второй лучший друг — Гарри Стайлс. И почему-то воспоминание о шатене принесло боль. Неясную, отстраненную, глухую… Но всё же боль.
— А что ты видишь? — всё еще не веря своим глазам и вслушиваясь в слова песни, казавшейся смутно знакомой, прошептал Хоран. — Я вижу мужскую фигуру… Хотя не знаю, мужская ли она. Она бесформенная. В черном плаще с капюшоном, черных ботинках и с… черепами на кресте.
— Да, а под капюшоном явно спрятана шляпа. Может, даже цилиндр, — кивнул пакистанец. — На руках перчатки, на ногах лакированные ботинки.
— Чёрт, Зейн, это не галлюцинация, — пробормотал ирландец, чувствуя, что колени начали подгибаться.
— Но это может быть и голограмма, не забывай. Или актер, на которого нанесли тонну грима, — попытался воззвать к разуму друга брюнет. Но только ли друга, или этим понятием он пытался отвлечь от очевидного самого себя?
Детский смех разносился над мертвым городом, а торговец черепами продолжал шествие по Главной Улице, погромыхивая головами, лишенными скальпов, и распевая слова странной песни, смутно знакомой Найлу Хорану. Конечно, знакомой, ведь он ее слышал. Нет, не в Мексике, ведь там ирландец не бывал — у себя дома, лежа под грудой одеял и отчаянно пытаясь заснуть, чтобы победить вирусы, рождавшие в теле нестерпимый жар. И произносил эти слова не прокуренный низкий голос непонятного существа, переливающийся в тумане холодной насмешкой, а родной, взволнованный — голос его второго лучшего друга, Гарри Стайлса, сидевшего на бежевом ковре и читавшего, читавшего, читавшего взахлеб сказку. Страшную сказку. Сказку, которую он любил.
«Канун всех Святых».
Вот только Торговец Черепами из той страшной сказки, из повести Рэя Брэдбери, сильно изменился внешне. Сменил сомбреро на цилиндр и позабыл где-то мешок с сахарными черепами, оставив лишь шест с жалкой сотней смешных конфет. Но будь сейчас здесь уроженец графства Чешир, любивший книги, он узнал бы это существо, даже несмотря на изменения. Потому что это был не только тот самый Торговец. Это был еще и…