— Calavera, Calavera, сладкий череп — вот это еда!
Ищи свое имя на белом сахарном лбу!
Скорее сюда, скорее сюда!
Здесь целые груды сахарных белых костей, — громыхал предгрозовыми раскатами в насыщенном озоном воздухе низкий голос.
— Имя? — пробормотал Найл, делая еще один шаг назад, но возвращаясь: друг потянул его обратно к проулку. — Зейн, он сказал: «Имя»? Там что… на черепах еще и имена написаны?!
— Чёрт его знает, — пробормотал пакистанец.
А черная фигура уже почти поравнялась с ними. Высокая, бесформенная, окутанная густым туманом, она казалась памятником исчезнувшим цивилизациям, верившим, что частокол, забитый черепами врагов императора и жертв жрецов, может охранить город от беды. От нее исходил холод — замораживающий душу, сковывающий мышцы, заставляющий кости обратиться в лед… Могильный холод. А голос, вырывавшийся из-под натянутого ниже подбородка капюшона, звучал громко и совсем не приглушенно, но доносился словно из разверзтой пасти пересохшего колодца глубиной с Марианский желоб. Из-под черной ткани пахло плесенью, затхлостью и сыростью. А может, чем-то еще?..
Парни поморщились. Цепким взглядом они следили за каждым движением странной фигуры. За каждым шагом, напоминавшим шаг марионетки, за каждым взмахом руки, похожей на движение робота со сломанными суставами, за каждым поворотом головы, судорожным и поразительно четким, фиксированным и чуть ли не дребезжащим — ведь казалось, что перед ними кукла на веревочках, которую вот-вот дернут и оторвут от земли!
Торговец Черепами поравнялся с парнями и замер, а вместе с ним замер и детский смех. Друзья встали спиной к стене дома, совсем рядом с переулком — так, чтобы обезопасить себя от нападения сзади и в то же время не потерять надежду на спасение в виде черной пропасти между зданиями.
— Хрустящие черепки, — пропел остановившийся человек. Но человек ли? — Денег нет — не беда!
Хрусть!
Дилинь-дилинь!
Он резко повернулся на пятках, а белые головы на кресте зазвенели малиновым перезвоном. Парни вздрогнули. Они не видели глаз торговца, но ощущали на себе его пристальный взгляд. Ощущали кожей. Он прожигал их насквозь, измерял степень их решительности, взращивал на тонких стенках душ мерзкие полипы ужаса. Капюшон заколыхался. Существо рассмеялось.
— Скажите мне свои имена, мальчики! И я дам вам сахарный черепок — символ долголетия!
— В этом мире же нет ни еды, ни воды, — прохрипел Зейн, пытаясь пропитать голос сарказмом и еле сдерживая раздражение и страх.
— Если они не рождены этим миром, чтобы напугать, — добавил Найл, вжимаясь спиной в стену и отчаянно желая оказаться где угодно — лишь бы подальше от этого странного торговца смертью.
— Но ведь я вас уже напугал, — рассмеялся дребезжащим, скрипучим, но почему-то беззлобным и притягательным смехом человек в черном. Или всё же не человек?.. — Почему бы вам не назвать мне имена и не утолить голод сладким черепком? Совершенно бесплатно!
— Бесплатный сыр бывает только в одном месте, — нахмурился Малик, сжимая тонкие потные пальцы друга. «Спасательный круг, спасательный круг»! Очередной символ, такой нужный сейчас! — Кто Вы такой?
— Имена, имена! — рассмеялся Торговец вновь. — Предлагаю обмен. Вы называете мне свои, я вам — свое.
«Молчите!» — крикнул бы друзьям Гарри, если бы видел эту фигуру.
— Не пойдет, — поморщился пакистанец. — Вы нас сюда принесли — вы знаете наши имена. Мы же не знаем ничего. Я не собираюсь давать ответы на Ваши вопросы, не получая разъяснений на свои.
— А твой друг? — протянул Торговец, резко оборачиваясь к Найлу. Судорожно, словно марионетка, что вот-вот сорвется с нитей и превратится либо в хлам, либо в ужаснейшее из созданий. «Не хватает скрипа», — промелькнуло в голове блондина. Капюшон всколыхнулся, из-под него послышался аромат гнилой плесени. Хоран поморщился.
— Я не буду отвечать, — пробормотал он, отчаянно стараясь не вдыхать мерзкий запах глубоко.
— Так ты уже это сделал, — расхохотался человек в черном плаще, запрокинув голову и всплеснув руками. Под плащом показался черный фрак. Ткань капюшона рухнула на спину, взметнув к серым небесам облако пыли. А может быть, праха?..
Парни замерли. Ладони их судорожно сжались, ища поддержки друг у друга. Холодные капли сорвались с вмиг вспотевших висков и разлетелись на жалящие воздух осколки, встретившись с серым потрескавшимся полотном дороги. Две пары глаз впитывали в себя образ, который друзьям не изгнать из памяти никогда.
Черный цилиндр. Черный фрак. Белая манишка. И белые кости. Белые кости черепа, смотревшие на них пустыми черными глазницами, стучавшие идеально ровными зубами на челюстях, что встречались и разбегались в приступе безудержного хохота. Скелет. Сахарными черепами торговал скелет с бездной вместо глаз и перчатками, заменявшими несуществующую кожу.
— Имя мне — Барон Самди! — раздался громовой раскат над городом, исторгнутый из несуществующей глотки вмиг замершего Торговца.
Хрусть — его голова вернулась на место, скелет выпрямился, расправив плечи. Смрад исчез, затаившись в темноте капюшона. Парни вжались в стену, а по спинам их бежали и застывали, обращаясь в лед, холодные капли. Глаза судорожно дергались в глазницах, ища следы грима или нереальность голографии, а губы дрожали, как и до боли сжатые пальцы.
— Я представился — ваша часть уговора, — пробасил Барон. — Назовите имена. Или я решу, что вы решили нарушить договор.
«Молчите!» — срывая голос крикнул бы Гарри, если бы видел эти мертвые глазницы. Глазницы, принадлежащие Барону Самди, божеству смерти в религии вуду. Тому, кто ходит по пустынным ночным улицам, и не дай вам Бог распахнуть дверь, если он в нее постучит! Тогда вы узнаете, почему он всегда одет в костюм гробовщика, и почему его считают покровителем разбойников…
— Нет, — одними губами ответил Зейн.
— Тогда… — притворно-печально вздохнул Барон и стянул с рук перчатки. Черная кожа упала на асфальт, вытянувшись на нем, как шкуры змей после линьки. Парни вздрогнули, — я сам их назову.
Тонкие белые кости без единого лоскута кожи побежали, скрипя суставами, по сахарным черепкам, словно пауки лапками исследовали дохлых мух, запутавшихся в паутине. Остовы пальцев ощупывали каждое имя, выведенное алым на лбу сладких голов без скальпа. Считывали их, словно слепой азбуку Брайля.
«Бегите!» — не своим голосом закричал бы Гарри, увидев, что дух смерти ищет имена его друзей, но они не шевелились.
— Найл, — протянул Барон, и белые пальцы-кости почти нежно обвели контур сахарного черепка с надписью на английском. — И Зейн, — острые фаланги почти ласково прошлись по кровавым символам на лбу его соседа.
Звяк.
Черепки столкнулись. Парни вздрогнули. Барон рассмеялся.
Челюсти его ходили туда-сюда, словно поршни в паровой машине, а зубы, до рези в глазах белые, с лязгом смыкались при каждом столкновении «поршней».
Треск!
Одна вощеная нить порвалась, и в костлявой руке духа смерти застыл один из черепков. Пакистанский.
«Не верю, не верю, не верю», — набатом звенело в его прототипе.
Рвак!
Вторая обледеневшая нить с хрустом разделилась напополам, и к первой сладости присоединилась вторая — ирландская.
«Что делать? Что делать, чёрт», — истерически билось в висках того, чье имя носила сласть.
— А теперь отведайте угощение, — ласковым, медовым, приторно-сахарным голосом протянул Барон, и костлявая рука самой смерти начала медленно, плавно, не желая спугнуть, подбираться к парням.
Как зачарованные, две пары глаз следили за алыми именами, неотвратимо приближавшимися к ним. За черными провалами сахарных глазниц, что безразлично смотрели на них с их сладостей. За костями, перебиравшими по черепкам, как по клавишам рояля — лениво, вальяжно, гипнотически.
— Отведайте сахарных черепков…
А ведь в горле такая сухость!
— Отведайте чудесные сласти…
А ведь в желудке так пусто!
— Отведайте дивное угощение…
А ведь больше такого шанса может и не выпасть!
«Бегите же!» — срывающимся голосом воскликнул бы Гарри, чтобы отрезвить друзей, чьи ноги были ватными от ужаса. Но его не было рядом.
— Такие вкусные, такие смешные…
«Что смешного? — отрешенно подумал Малик. Мысли словно плясали вокруг парня, словно и не принадлежали ему, словно были излишними. — Что смешного в черепах с именами? В смерти. Что смешного?»
А вот Барон рассмеялся. Тихо, пленительно, призывая смеяться вместе с ним в этой безжизненной тиши мертвого города страха.
«Ничего, — зло подумал пакистанец, и мысли разом ворвались в его голову, снова осознав, кому принадлежат. — Это не чертова голограмма и не гребаный актер! Это страх. Наш страх смерти. Мы смеялись над ней — и он смеется. Но это не смешно. Совсем не смешно».
— Это не смешно, — дрожащим хриплым шепотом произнес Малик, и Найл вздрогнул от звука его голоса. Вздрогнул и оторвал зачарованный взгляд от кровавых надписей, почти достигших его лица. Еще шаг, и Барон сумел бы коснуться шеи парня.
Скелет вмиг замолчал. Сладости на кресте замерли, перестав поддерживать его веселье переливами колокольчиков. Костлявая рука застыла, не шевелясь. А в следующий миг сахарные олицетворения Зейна Малика и Найла Хорана усмехнулись, обнажая желтые прокуренные зубы, а в глубине сахарных провалов зажглись алые огни.
— Но ведь вам совсем недавно так нравилось смеяться смерти в лицо, — елейным голосом протянул Барон. — Так почему бы теперь… смерти не посмеяться над вами?
И в тот же миг тишину взорвал бешеный хохот. Сотни тысяч детских голосов истерически смеялись в лицо глупым смертным, как смеялись и черепа на жерди, снова заведшие перезвон. Они бились друг о друга с яростью и остервенением, и трещины ползли по белому сахару, как когда-то ползли они по серому покрывалу асфальта Разрыва.
— Здесь нет жизни! — сквозь хохот крикнули черепки с именами «Зейн» и «Найл». — Здесь повсюду только смерть! И вы — та-ки-е же!!!
Ахахахахаха!!!
Переливами колоколов, раскатами грома звенели сотни голосов детей, сливаясь со смехом сладостей. Костлявая рука сжалась, черепки в ней затрещали, разломы, словно черные морщины, прошли по белой глади, и сахарный прах заструился сквозь пальцы Барона Самди. Но прах ли это? И белый ли он? И сыплется ли? А, быть может, течёт? Змеится алой рекой, окропляя мерзлый щебень живительной влагой?..
Багряные капли срывались с белых костей и обрушивались на асфальт с громовыми раскатами. Две пары глаз с ужасом следили за каждой из них. Две спины вжимались в холодную безразличную стену, желая растворится в ней навечно. Спрятаться. Скрыться.
Бежать-бежать-бежать!
Но ноги словно примерзли к асфальту и не могли пошевелиться. Разве что дрожали — судорожно, нервно, болезненно…
Ткань мироздания треснула, и из тумана начали появляться дети.
Вон мальчик, одетый в джинсовый комбинезончик, играет в мяч. А вон белокурая девочка в синем сатиновом платье запускает змея по воздуху, лишенному ветра. А вон еще одна девочка катается по земле в обнимку с рыжим сеттером. А вот и маленький негритёнок прыгает через веревочку, что для него крутят его старшие братья…
Вот только платье на девочке болталось, словно мешок на вешалке, путаясь подолом в белых костях. Клоки шерсти сеттера чудом держались на еще не сгнивших местами кусках плоти. Мячик мальчонка находил на ощупь, ведь лохмотья полусгнившей кожи, покрытой струпьями, словно шторы закрывали обзор пустым глазницам. А о том, что веревочку крутили негритята, догадаться можно было лишь по налипшим на их лбы иссохшим черным лоскутам кожи, чудом еще не сгнившей, да паре клоков сальных кудрявых темных волос, что непостижимым образом держались на белых, сияющих в сумраке черепах. И все они смеялись, смеялись, смеялись! Надрывно, горячо, весело! Смеялись над глупыми смертными, надумавшими обхитрить Ее Костлявое Величество Смерть!
АХАХАХА!!!
Ноги парней прокололи сотни игл. Паника накрыла с головой.
— Беги! — рявкнул Зейн и толкнул друга в сторону.
В тот же миг окровавленная рука Барона Самди впилась острыми фалангами в бетонную стену в том самом месте, где только что стоял ирландец. Серая бетонная крошка смешалась с алой кровью, и потёки начали застывать, покрываясь ледяной изморозью.
— Здесь вам не выжить! — рассмеялся Барон. — Ведь вы уже мертвы! Как она!
И обагренный живительной влагой костлявый палец указал в туман. На одного из детей. На единственное существо, которое не смеялось.
Девочка лет семи со светлыми кудрявыми спутанными волосами до плеч, одетая в изношенное грязно-белое платье с алыми горохами, не смеялась. Она молча стояла посреди веселившихся мертвецов и неотрывно смотрела на Найла Хорана полными тоски синими глазами. Совсем как у него самого. Ее маленькие ладошки прижимались к животу и отчаянно дрожали, как дрожали и ее губы.
— Пожалуйста, — прошептала девочка, как только ирландец встретился с ней взглядом. — Помоги…
Найл застыл. Изорванные щебнем локти, кровоточащие ступни, ужас — всё это было не важно. Важна была лишь она. Девочка, которую он обязан был спасти. Блондин вскочил и кинулся на негнущихся ногах к ребенку, но был сбит мощным ударом в бок. Два тела покатились по асфальту, и голос Зейна прорвался сквозь пелену боли и тишины, звенящей тишины, что замерла в голове Хорана, как только застыл в воздухе голос девочки.
— Нет, Найл! Это галлюцинация! Голограмма… Чёрт… Это наш страх! Не подходи к ней!
— Что ты несешь?! — не слыша собственный искаженный от ужаса голос, крикнул блондин. — Она жива — мы должны ее спасти!
— Очнись, ее здесь нет, нет!
Истерика, так долго удерживаемая ирландцем в подсознании, вдруг прорвала плотину его выдержки. Он не понимал, что происходит, он видел только белые локоны, что окрашивались в алый, и кричал, кричал, кричал… Зейн с ужасом смотрел на вырывавшегося друга, а в голове звенело: «Пощечина всегда приводит в сознание». Вот только Зейн Малик никогда не поднимал руку на друга, и сейчас…
— Пусти, чёрт! Мы ее убили! Я убил!
Удар.
Смех тысяч мертвых детей.
Тишина.
Синие глаза с ужасом и непониманием смотрели в карие, а ладонь Зейна дрожала, застыв в воздухе. Щека Хорана покрывалась багрянцем, а на светлых ресницах застывали ледяные соленые капли.
— Мы ее не убивали. Это наш страх показал нам ее, — дрожащими губами прошептал Зейн. Голос срывался, но это было не важно. Главным было дать Найлу понять, что девочка не умерла. Иначе он не будет бороться, иначе…
— Нет, умерла, — просочился ядом в их уши вкрадчивый голос скелета Самди. — Посмотри… Найл.
Блондин медленно, но очень судорожно, рывками повернул голову к ребенку и шумно выдохнул. Между белых пальчиков с обгрызенными ногтями бежали алые струйки. Совсем как только что они бежали сквозь кости божества смерти. Кровь пропитывала грязную ткань старого платья и капала на безразличный асфальт. Девочка всё так же судорожно прижимала руки к животу, словно боялась, что, отпусти она их, уйдет из нее сама жизнь, и сухими глазами смотрела на Найла.
— Помоги, — снова прошептали ее дрожащие губы.
— Нет, — голос Хорана сорвался на едва слышный хриплый шепот с истерической дрожью. — Нет, ты ненастоящая. Тебя нет…
— Верно, — выдохнул Зейн и, поймав лицо друга в ладони, заставил его отвернуться от галлюцинации. — Это не она. Не настоящая девочка. Мы должны выбраться отсюда, чтобы найти ту, слышишь, Найл?
— Да… — синие глаза судорожно скользили по искаженным страхом родным чертам лица пакистанца. — Да, мы ее найдем. Выберемся от… сюда и найдем.
— Молодец. Поднимайся, — кивнул Малик, но за его спиной вдруг возникла тень. Огромная черная тень с белоснежной улыбкой из ровного частокола скалящихся зубов.
— Зейн! — лицо блондина перекосилось от ужаса в миг, когда Барон занес над его другом жердь, лишившуюся искрошившихся черепов и увешанную вощеными ледяными нитями. Они извивались, словно змеи, и лишь только имя друга сорвалось с губ блондина, удлинившись, рванулись к шее пакистанца.