Похоже, что по прошествии всех тех лет, ремонт так и не закончился. Дом почти отселили, восстановление пребывало в перманентном процессе. Нет, снаружи все выглядело вполне прилично и даже красиво. Почти как раньше. На первом этаже весело сверкал витринами частный театр имени известного советского актера, а с другой стороны — ресторан с театральным названием, зато наверху и внутри… Там оказалось не только темно, но и вообще жутковато как-то. Еще тогда, во время пожара, каким-то чудом не пострадала мастерская Маши. Никто ее не залил, двери не проломил, не разворовал и не разграбил.
— Это потому, — гордо объясняла Мария, когда мы уже подходили к дому, — что я все стены, потолки и пол загерметизировала, огнеупорно пропитала и специальным материалом отделала. Там всякую весну и при каждом ливне протекала крыша, вот я и упросила папульку с мамулькой разориться на качественную гидроизоляцию. Это они мне с этой мастерской помогли.
Театр работал, ресторан — тоже, но все прочие двери дома оказались заперты крепко-накрепко, а ажурные ворота так и вовсе выглядели неприступными. Дом смотрел на нас своими слепыми серыми окнами и, похоже, не очень-то желал пускать в собственное нутро. Оживленно разговаривая, мы подошли к хорошо забранной решеткой арке во двор.
— И как, интересно, туда попадем? — спросил я, когда Маша уже трогала решетку.
— Очень просто. Ножками. Как люди ходят.
С этими словами она набрала какой-то код на имевшемся на решетке кодовом замке, тот щелкнул, и неприступная с виду калитка открылась. Сейчас весь европейский лоск с моей бывшей подруги временно слетел, и это снова стала прежняя Маша. Склонная к авантюрам безбашенная петербурженка, что могла красить волосы синей краской, носить разноцветные кеды, расписные легинсы и всю ночь напролет отплясывать джигу в каком-нибудь сомнительном полуподвальном клубе.
— Как это ты так? — удивился я.
— А вот так. Уметь надо. Тут годами ничего не меняется, я же говорила, что здесь вход есть. Давай быстрее, нечего нам отсвечивать.
У Марии в руках вдруг оказался мощный фонарь, какими пользуются автолюбители. Мы сразу стали похожи на двух жуликов, решивших под покровом ночи похитить чье-нибудь имущество.
— Вечно у них что-то перегорает, темно на лестнице, как в жопе у негра, вот фонарь и взяла, — будто оправдываясь, зачем-то пояснила моя спутница.
Тем временем по темным и затейливым лестницам мы поднялись на последний этаж и остановились перед массивной железной дверью. Маша взяла из моих рук ключ и долго ковырялась в замке. Сейфовый замок в двери потребовал особых усилий. Мария вначале повернула ключ слегка вправо, потом — немного влево, чуть сдвинула на себя, нашла нужное положение и снова повторила эти действия. Так продолжалось неоднократно. Послышались тихие нецензурные ругательства вперемешку с междометиями и тяжелыми вдохами. Наконец, замок сдался, и дверь с противным скрипом открылась.
— Ну, слава богам. Вот про это я и говорила, что один ты тут не справишься, привычку надо иметь. Старая дверь, старый замóк, да еще и с причудами разными. Ему уже четверть века, наверное, а может и больше. Он всегда плохо открывался. Давай, заходи. Давно никого сюда не приводила, да и сама черт знает когда была.
Как только мы ввалились, Маша сразу же заперла упрямую внешнюю дверь на массивный стальной засов и включила свой яркий фонарь.
— Входную дверь, — словно извинялась моя подруга, — всегда запертой надо держать, а то мало ли что. Придет кто-нибудь. Тут иногда такая разная сволочь шляется, что ой. На, держи ключ, пусть у тебя будет. Спокойнее так.
Я не стал спрашивать, почему спокойней, и начал осматриваться и принюхиваться. Луч света от мощного фонаря выхватывал разные любопытные подробности интерьера. Вдоль стен все было завалено каким-то хламом, какой часто можно встретить в мастерских не очень аккуратных художников. Всюду громоздились пустые и сломанные рамы, подрамники, куски пластика, какие-то палки, листы картона и ДВП, рулоны плотной бумаги и грунтованной холстины. У другой стены стояла укрытая серым ворсистым одеялом продавленная тахта с двумя серыми подушками, а в середине свободного пространства, прямо под лампой, возвышалась заляпанная красками деревянная табуретка с перекладинами между ножек. По стенам висели разные рисунки и картины маслом, — видимо, ученические работы. Питерский двор-колодец, карандашный набросок какого-то мужика, масляный портрет голой женщины на табуретке. Женщина была толстая и некрасивая, с отвисшей грудью и забранными в пучок волосами. К стене у входа кто-то приколотил здоровенную лесную корягу, которую использовали вместо вешалки. Сейчас на ней одиноко висел испачканный краской синий халат. Ни мольбертов, ни этюдников не было. Видимо, самое ценное Маша все-таки увезла с собой. Воздух в мастерской казался застоявшимся и плотным, словно в гробнице Тутанхамона, еще до ее вскрытия археологом Говардом Картером.
— О, мои подрамнички! — вдруг громко обрадовалась Маша. — Знаешь, сколько такие новые сейчас стоят?
— Сюда что, никто и не входил после твоего отъезда?
— Похоже на то. Что, страшно?
Мне было не столько страшно, сколько любопытно.
— Да, ты прав, — после некоторого раздумья продолжила Маша. — Скорее всего, никто сюда не… странно, да? Я думала, тут давно растащили, разворовали все, а помещение кому-нибудь перепродали. Это, конечно, моя частная неприкосновенная собственность, но я же давным-давно не плачý налог за эту недвижимость. Приватизировала давно, много лет назад стала собственницей, но не владелицей.
— Это как это?
— А вот так это. Владелец именуется Комитетом администрации города по управлению государственным имуществом, если ничего не путаю. Мои же влияния на судьбы и характеры пользований этим помещением ничтожны — ограничиваются пределами принадлежащей мне площади, причем без права перепланировки.
— Ты же тогда почти без денег сидела, я же помню.
— Сидела. И что с того? Не знаю, как теперь, но тогда на приватизацию много тратиться не приходилось. Главное — прописка. А я здесь прописалась, хоть это и не вполне законно. Помещение считалось нежилым, и пришлось повозиться, дабы перевести комнаты в жилой фонд. Все же знали, что эти помещения сдают художникам под мастерские. Вот тут мне снова папулька с мамулькой помогли, боюсь, не обошлось без коррупционных составляющих. У них в администрации города толстая волосатая «лапа» тогда имелась.
— Теперь уже не имеется?
— Нет. Администрация сменилась, и «лапу» выперли на пенсию… кажется. Короче! Я тогда даже жила тут некоторое время, встречалась с одним парнем. Знаешь, как мы познакомились? Очень прикольно. Пришла в поликлинику на прием, сижу в очереди, жду. Тут появляется он. Симпатичный такой, ну прям о-очень симпатичный. «Гей», — подумала я. А так как мне с такими личностями встречаться не выдавалось возможности, я решила не упускать шанс. Сижу, гляжу на него во все глаза, так он стал замечать пристальное внимание, а я сделала вид, что задумалась. Он успокоился, после чего история повторилась. Он, бедный, уж и не знал, куда себя деть. Весь испроверялся, решил, что ширинка расстегнута. Потом, правда, начал так же пристально меня разглядывать. Ну, закончилось тем, что никакой он не гей оказался, а очень даже гетеро, а еще потом стал мой. Спросил как-то утром, почему так смотрела на него тогда? Соврала, что судьбу почувствовала. Правду признать боялась, обидится еще. Мы полгода встречались в этой моей мастерской.
— Так почему же расстались? — спросил я, а сам с удивлением заметил, что слушаю об интимных делах своей бывшей подруги без всякого раздражения. Спокойно и без тени ревности. Ну, да все верно. То, что было, уже прошло. Сама она рассказывала мне все эти личные подробности легко и абсолютно свободно, как близкой подружке или анонимному френду из социальной сети.
— Не расстались, а поженились, — пояснила Маша. — Это был мой бывший, если ты еще не понял. Потом он стал вести себя по-свински, работать не хотел, сидел на моей шее. Прошло полгода, работу он так и не нашел, и я объявила ему ультиматум — либо идет работать куда угодно и кем угодно, либо я от него ухожу. А позже мы уже официально развелись, как ты уже знаешь. Совместная жизнь — это или развитие, или деградация. Обоих. Если один идёт вперед, а другой топчется на месте, то люди расходятся. Закон жизни. Теперь он со своей новой бабой в Финке живет… Или уже не живет, не знаю даже, не суть. А я перебралась на ту дачу в Шувалово, а потом уже к тебе. Но это, как говорится, совсем другая история. Короче, в этой двухкомнатной мастерской я прожила примерно с год. У меня еще комната оставалась в коммуналке на Кондратьевском, но там вечно пьяный сосед, теснота жуткая и бытовая неустроенность.
Действительно, в мастерской вполне можно было бы жить. Там даже наличествовал крохотный санузел с железной раковиной и унитазом. Маша открыла скрипучий сухой кран, который не проявил никаких признаков жизни.
— Ну, точно! Так и знала, что воды нет. Наверное, после пожара отключили… Скорее всего, трубы где-нибудь перерезаны…
— Зачем? — не понял я. Идея перепиливать тубы показалась мне дикой.
— Боялись затопления, видать. Это часто так делают, когда помещение по какой-либо причине вскрывать нельзя, — подводящие трубы спиливают, если они никуда больше не ведут. Последний этаж. Еще электричество отключить могли… чтобы проводка случайно не загорелась.
Маша щелкнула выключателем, и под потолком на витом старомодном проводе ярко засияла огромной величины лампа накаливания. Чуть ли не литр объемом. Она была похожа на круглую химическую колбу с длинным горлышком.
— Ого! — удивился я. — Неслабая такая лампочка.
— Ага! Очень даже сильная, от прожектора. Две тысячи ватт. Сейчас таких давно уже не делают. Там даже широкий патрон из особой жаростойкой керамики. Смотри, а вон мой тубус с картинами под спальным местом лежит. Даже кисти сохранились, и растворитель не испарился!
С этими восклицаниями Маша подошла к здоровенной цилиндрической склянке с жидкостью неопределенного цвета, где мокли несколько кистей, и зачем-то стала ее откупоривать. Притертая крышка присохла и не поддавалась. Маша поднажала.
— Осторожнее! — заорал я, но, как пишут в авантюрных романах, было уже поздно.
Вдруг стекло резко хрустнуло, склянка треснула, вверх и вбок брызнула жидкость с резким химическим запахом. Брызги растворителя разлетелись в разные стороны, но основная масса потекла на пол. Часть попала на лампу, на патрон и на витой провод. Лампа взорвалась, растворитель сразу же вспыхнул, и огонь весело побежал по проводу вверх. Как-то неожиданно и сразу пламя заструилось по стенам. Полыхнул халат на коряге. Занялось пламенем пыльное барахло вдоль стен. Загорелись занавески. Огонь распространялся удивительно быстро, если бы не видел сам, ни за что бы не поверил. Мы дружно отскочили от опасной лужи на полу и инстинктивно бросились к выходу. Но тут Мария остановилась. До картин мы так и не добрались — и между нами и остальной комнатой оказалась полыхающая лужа растворителя, в комнате вовсю бушевала огненная стена. Тушить было нечем.
— Валим быстро, — сказал я, потянув свою подругу к выходу.
Я выпихнул Машу на лестничную площадку, захлопнул дверь и запер ее. Художница выхватила из моих рук ключ и стала пытаться отпереть замок. Тот, к счастью, опять заело. Видимо, упрямился лишь при открывании. Мария нервничала, и от этого никак не могла сладить с ключом.
— С ума сошла? Вниз давай!
— Там картины мои!
— От них не осталось уже ничего! — что есть мочи орал я. — Сгоришь! Бегом на улицу!
— Ты не понимаешь! Они в стальном тубусе! Уцелеть могли!
— Сгоришь, говорю!
Судя по звукам, пламя за дверью только разгоралось. В мастерской бушевал огонь, и чего-либо спасать было уже поздно и абсолютно невозможно. Я буквально силой потащил Машу по лестнице вниз. Пока спускались, художница смирилась с потерей и не очень-то сопротивлялась. Каким-то чудом мы не пострадали, лишь волосы моей подруги слегка обгорели на кончиках.
Опять пожар, не везет этому дому. Мы кубарем скатились с лестницы и едва успели выбраться на улицу. Перед домом уже собиралась толпа, все смотрели вверх, и на нас никто не обращал никакого внимания. Пара полукруглых окон под крышей светилась пламенем, стекла полопались, и огненные языки уже вырывались наружу. На сей раз пожар не пощадил мастерскую Маши. Сгорело все.
Глава XVIII.
Двери
Я пришел в сознание утром в своей постели. В таких случаях говорят — «проснулся», но мне почему-то показалось правильным выражение — «пришел в сознание». Или — «очнулся». В голове ощущалась тяжесть, и рассудок еще плохо работал. Сон какой-то дурацкий… я уж и забыл его, пока просыпался. Через приоткрытую балконную дверь слышались усиленные электроникой невнятные вопли со школьной линейки. В этой общеобразовательной средней школе с английским уклоном, что стоит за два дома от моего балкона, систематически, на каждый школьный праздник, если, конечно, дождь не льет как из ведра, проводится праздничная линейка. Некая руководящая дама, может, директриса или завуч, что-то долго и громко кричит в микрофон.
У меня возникло ощущение дежавю. По-моему, все это уже когда-то было. Какой сегодня у нас день, черт возьми?
Кое-как оторвал себя от постели и подошел к балкону. Тепло, практически лето…
Что за сон такой мне приснился? Вспоминались какие-то обрывки. Снился крупный черный кот, а позже я, вроде бы, убегал из горящего дома, только вот с кем убегал, да и что это был за дом…
Думая о всяких жизненно важных для меня проблемах, я на полном автопилоте посетил комнату раздумий, умылся, а уж потом полез в холодильник. Очень уж хотелось что-нибудь съесть на завтрак. Холодильник оказался практически пуст. Вот черт. Придется идти в магаз на голодный желудок. Терпеть этого не могу. Не найдя достойной альтернативы, я встал под душ, чтобы смыть остатки сна и скверных мыслей. Прохладная вода оживила восприятие и помогла голове прийти в относительную норму: способствовала более отчетливому сознанию. Но есть хотелось ужасно, противное ощущение в желудке никуда не уходило, и это жутко раздражало. Проклиная все на свете, я вытерся, высушил голову, оделся, сунул босые ноги в кроссовки и направился к ближайшему продуктовому.
Около контрольных весов у самого выхода из магазина (или сразу после входа, если смотреть с другой стороны) сидел очень крупный черный кот. Кот (явно тот самый, из моего сна) безразлично посмотрел на меня и вдруг моргнул левым глазом. Словно прочитал мысли и подтвердил их правомерность. Так значит. Ну, ладно, что ж теперь.
— Так это ты, Роберт? — спросил я.
Кот медленно закрыл глаза и сразу же их открыл.
И тут я вспомнил все окончательно. Воспоминания обрушились на меня как вода из провисшего от затопления соседом натяжного потолка. И пожар, и Маша со своей старой мастерской, и сгоревшие картины, и все, что было раньше. Даже всякие глупые разговоры вспомнились. События, случившиеся накануне, казались дурным сном. Сном? Накануне? Да нет же… Пожар, дом с двумя башенками… Сумасшедший байкер, притворявшийся Богом Смерти, это что, тоже приснилось, так что ли? А чернокожая красотка Лунджил, со своим котом Робертом, наш безумный договор, все эти длиннющие беседы, поездка в Питер, залитый кровью номер в гостинице… Тоже сон? Да нет, быть того не может. Хотя, если посмотреть с другой стороны…
Вспомнилось все.
Я закупил всего необходимого, наполнил продуктами пару пакетов и направился к выходу. Есть хотелось неимоверно. Чисто автоматически посмотрел туда, где сидел кот. Пусто. Черный котяра с наглой мордой исчез, будто по волшебству. Черт их знает, этих котов. С ними вечно какие-то чудеса происходят.
Уже в своем подъезде, повинуясь внезапно проснувшемуся древнему инстинкту, проверил почтовый ящик, в котором обнаружилась повестка на сегодня в Следственный комитет. Бумажную почту я проверяю от случая к случаю, не чаще раза в неделю, и если бы не случайность, вполне мог опоздать. Или вообще не прийти.
К означенному в повестке часу я сидел по другую сторону стола в кабинете следователя, которого звали Игорь Георгиевич Дубоделов. Фамилия, конечно, не из удачных. Особенно для следователя. Тут у меня опять появилось стойкое дежавю, и пока хозяин кабинета изучил мой паспорт, я вдруг окончательно вспомнил все оставшееся. Это же было! Он что, не помнит что ли? Был этот безразличный ко всему следователь, и вот так же он пялился в мой документ, и этот кабинет тоже был… Я его помню… Диктофон… все то же, что и раньше. Тем временем дознаватель переписал мою фамилию, имя, отчество и еще что-то. После чего стал разъяснять права, которые были те же самые, что и прошлый раз. Потом, тоже, как и в прошлый раз, начались те же самые вопросы, на которые я послушно отвечал. Когда протокол подписали и закрыли, следователь выключил диктофон, посмотрел мне в глаза и негромко спросил: