– Нет! – отчаянно закричала Марианна. – Нет! Возьми всё, что захочешь, но наверстай время!
Верстальщик окаменел лицом. Потом губы его опять поползли усмешкой. Он спросил с горечью:
– Но ты, кажется, боишься меня?
– Нет, не боюсь! Не боюсь! С чего ты взял? – поспешила успокоить его Марианна и добавила: – Есть во Вселенной и другие верстальщики, но я пришла именно к тебе.
По лицу мистера Время она видела, что он удовлетворён ответом. Да, было ещё три верстальщика, но они жили далеко отсюда, а она не могла сейчас попусту тратить время.
Словно подслушав её мысли, он сказал:
– Да, западный верстальщик живёт на Джомолунгме, знаешь? Повыше, чем я, будет.
– Но никто не живёт с таким комфортом, как ты.
Мистер Время довольно улыбнулся и поднялся с кресла. Спросил небрежно:
– Ты же не видела ещё, как я работаю?
– Нет, не видела.
– Ты можешь посмотреть, чтобы понять: моё вознаграждение не даётся мне легко, знаешь?
Марианна глядела на него, не представляя, что на это ответить. Всё также растягивая слова, он пояснил ей:
– Мне надо разрушить все уже установившиеся за эти три дня связи и создать новые, совершенно новые связи, но так, чтобы людям и не-людям это было совсем не заметно, и чтобы эти новые судьбы всегда открывались и закрывались, не пропадая ни на секунду из взаимодействия друг с другом. Короче, я должен буду произвести виртуозную подмену времени…
Верстальщик поднял руки, тут же опустил их и обернулся. Сказал с той же странной усмешкой:
– Но твой капитан всё забудет о тебе, знаешь? Ничего не будет помнить… Ты готова к этому?
Она скривилась в нервической улыбке, и хвост уже готов был появиться в её руке. Сдержав себя, ответила:
– Конечно, готова. Это совсем не важно.
Верстальщик встал на возвышение в полу во весь свой и так немалый рост, простёр руки в стороны и принялся вдруг расти, быстро увеличиваясь в размерах. Он возвышался всё выше и выше, скоро оказался под самой крышей, и сложное конструктивное перекрытие над его головой вдруг стало прозрачным. Оно будто пропало, открыв глазам ночное небо Машрика с неисчислимым множеством звёзд. При этом Марианна словно поднималась с ним вместе, потому что она неотрывно смотрела ему в лицо, в его глаза и всё слышала, даже малейший шёпот.
– Верстать, ровнять, уравнивать, навёрстывать и награждать, – забормотал верстальщик, и голос его постепенно набирал силу. – Выравнивать барыши, потери и утраты, нагонять добро и зло, удачу и неудачу… Вознаграждать и мстить, воздать и рассчитаться! Попомнить, выместить и отплатить!
Он сделал глубокий вдох, и голос его зазвенел струной:
– И расквитаться!.. Не забыть и наготовить в одну меру! Наделать, наработать и приобрести!..
Скоро он уже кричал слова, значения которых она не понимала, а руками с видимым усилием отбрасывал прочь квадраты и прямоугольники вселенных, дробил чёрные дыры, разбивая их на горизонтальные линии-этажи, перехватывал ленты супергравитаций и физических объектов пространства, смещал блоки размерностей и отключал изображения миров. И происходило это непрерывно в каждую секунду времени, и тогда всё появлялось и снова пропадало, и перед сознанием Марианны мелькали люди, их лица и вереницы людей и лиц, и только некоторые из них, к счастью, были ей знакомы, потому что порой эти видения приводили её в ужас.
Потом на лицо самого верстальщика вдруг брызнула кровь. Он вздрогнул и открыл глаза.
Увидел её, сказал, уже воровато улыбаясь:
– Пойдём, у нас есть три четверти часа. Я ухитрился впихнуть одному заключённому целый час меньшей размерности. Но он будет даже рад такому подарку. К тому же он сидит в одиночной камере и никому не сможет рассказать об этом.
– У тебя кровь на лице, – напомнила она.
– А, это, – он словно очнулся, вдруг помрачнев. – Да, неудачно получилось. Это кровь одного работорговца… Но я не хотел его смерти, знаешь?.. Он сам виноват, не надо было жадничать с носильщиками.
И тут же они очутились на полу. Он взял её за руку, потянул за собой, и она спросила:
– Скажи, а мой утонувший муж? Ты мог бы…
Он резко обернулся к ней, отпуская руку. Выговорил, как отрезал, даже с каким-то ожесточением:
– Смерть отверстать я не в силах, ты же знаешь! Прости!
Он снова взял её за руку и повёл в приватную зону своего пентхауса.
И тогда сокол верстальщика снова взмыл вверх, к самым конструкциям перекрытия.
****
Базар, на котором капитан Линч намеревался купить верблюдов, был большой и шумный.
Базар представлял собою узкие грязные улочки среди хижин, клубящиеся тучи пыли, вереницы людей и стада животных. Здесь собирались жители всех окрестных селений и приходили караваны из близлежащих и дальних земель, конечным пунктом пути которых был португальский форт. На базар англичан отвёл сынишка Бонтондо. По лицу мальчугана было видно, что он этим очень гордится.
Капитан и Платон тоже помылись в озере и кое-как привели свою одежду в порядок, и она прямо на них быстро высохла и даже производила достойное впечатление. На базаре Платон сразу же купил феску с длинным куском тонкого шёлка и быстро, уверенно повязал себе тюрбан: он надел феску, покрыл голову шёлковой тканью, а затем перекрестил её концы на затылке и на лбу, затянув потуже.
– Получилось даже красиво, – одобрительно сказал мистер Трелони, рассматривая смущённо улыбающегося Платона.
– Нам всем тоже надо купить такое, – согласился капитан.
– Вам всем надо купить другое, сэр. Оно вам подойдёт лучше, – ответил Платон и уверенно пошёл вперёд.
Верблюдов на базаре было много. Они были чёрные и рыжие, коричневые и белые. Они топтались у привязей, отпихивая друг друга, издавали низкие гортанные крики, похожие на крики роженицы, мочились, крутя хвостом и разбрызгивая вокруг себя едко пахнущую мочу, а рядом с ними ходили по базару, азартно торговались, зазывно кричали, сидели на тюках, жарили требуху на жаровнях и даже спали, накрыв голову полой, разноцветные, разномастные люди.
Шум стоял невероятный, и вскоре у мистера Трелони от этого горячего, вонючего, ревущего хаоса голова пошла кругом. Но ему было интересно и весело только до той поры, пока они не попали в ту часть базара, где продавались невольники.
Чернокожих, выставленных на продажу, было много, даже больше, чем верблюдов, овец, коз, ослов и других животных вместе взятых, и возле них было нешумно, словно какой-то невидимый колпак или завеса отгородили их от базара и всего остального мира. Чернокожие невольники, по большей части молодые сильные мужчины, сидели на земле и негромко переговаривались между собой. Напуганные дети жались к матерям, тоже молодым и сильным. Невольницы, предназначенные для гарема, помещались отдельно.
Возле загона с рабами стояли покупатели, люди солидные и достойные, и каждый, сообразно своим вкусам и склонностям, в ожидании начала торгов или курил, или жевал табак, поплёвывая направо и налево, или беседовал с соседом. Товар они уже осмотрели: пощупали мускулы, глянули в зубы.
Сквайр остановился, как вкопанный, не в силах отвести глаз от этого моря невольников. Потом он посмотрел на Платона. Тот, возвышаясь почти над всеми окружающими людьми, беспомощно вглядывался в эти плотные завалы полуголых чёрных тел, словно хотел среди них отыскать кого-то.
Капитан стоял, заложив руки за пояс, мерно покачиваясь с носков на пятки, и смотрел на рабов и их покупателей внешне спокойно, и только желваки от крепко стиснутых его челюстей ходили под тонкой кожей. Потом он сжал кулаки, лихо тряхнул головой и сделал шаг, приближаясь к работорговцу. Тот стоял к ним почти спиной, увлечённо беседуя и сплёвывая время от времени в сторону табачную жвачку, по виду очень похожую на содержимое коровьего желудка.
У мистера Трелони зашлось сердце. Он уже понял, что произойдёт в следующую минуту: во время очередного плевка капитан, нетерпимый к любым проявлениям рабства, нарочно появится из-за плеча работорговца, а когда плевок попадёт в капитана, он с яростной улыбкой схватит работорговца за одежду и рывком повернёт к себе. Дальнейшее будет зависеть только от степени бешенства капитана – или мордобой, или стрельба. Ни то, ни другое им сейчас было не нужно…
«Африканский базар – дивное местечко, надо друзьям посоветовать», – подумал сквайр, сделал шаг за капитаном и крепко схватил его за локоть.
– Дэниэл, нам надо купить верблюдов, – зашептал он ему в спину. – Не забывайте – мы в Африке… А здесь на верблюдах ездят.
Капитан оглянулся и посмотрел пустыми глазами. Потом лицо его расслабилось, и он ответил:
– Да, мистер Трелони, простите. Не сдержался.
И они купили Платону, как принцу, молодого белого дромедара, а для мистера Трелони – белого дромедара и ещё лёгкую двухколёсную колесницу с большими колёсами. На неё предполагалось поставить паланкин, затянутый полупрозрачными завесами. Для капитана, доктора Легга и пятерых матросов взяли верблюдов попроще – рыжих, чёрных, коричневых. Бонтондо Второй тут же стал показывать матросам, как надо обращаться с верблюдами.
Ещё всем купили одежды: простой, но солидной для слуг и дорогой для принца Мугаффаля Абул-л-Фараха и его жены. Купили так же одежду для переходов по пустыне: «чалму-тагельмуст» – длинное-предлинное полотнище, чтобы закрывать голову, шею и плечи, оставляя узкие щели для глаз; накидку-«аббу» из верблюжьей шерсти, которая могла служить также и вьючным мешком; простые и удобные длинные штаны-«ширваль» со складками, ниспадающими с талии, которые перепоясывались кушаком несколько раз, и распашное мужское платье с разрезами по бокам, называемое «гумбаз».
– Платон, я тоже хочу тюрбан, – сказал мистер Трелони. – Не всё же время я буду «прекрасной госпожой».
– Вам всем нельзя тюрбаны, – ответил Платон.
– Почему? – спросил капитан удивлённо.
– Я покрасил вам волосы и брови в чёрных цвет, но как я буду красить вам бороды каждый день? А в тагельмуст вы замотаетесь – и ваших бород не будет видно. Да к тому же, в тагельмустах удобнее путешествовать по пустыне. Я себе тоже купил на случай пыльных бурь.
Близился вечер, и шумное торжище подходило к концу. Матросы, сопровождаемые Бонтондо Вторым, повели купленных верблюдов на африканский постоялый двор, где нашим путникам предоставили ночлег, а верблюдам отвели стойло. Устроившись в комнатах (матросы – в своей, джентльмены – в своей), капитан, мистер Трелони и Платон пошли в деревню Бонтондо на пир по случаю охоты на крокодила.
****
Днём охотник Бонтондо пришёл к капитану на постоялый двор.
И тут он впервые попробовал кофе. И Бонтондо очень понравился кофе, который он до этого не пил никогда-никогда.
– Это мокко? – удивился он, увидев кружку с кофе, и белки его глаз выкатились из орбит, а широкие ноздри раздулись, впитывая запах. – Я о нём очень много слышал… Много-много!
Он выпил кружку чёрного кофе с медовыми финиками и попросил вторую. Выпив вторую, он сказал:
– Хвала Аллаху!.. Вот теперь я попробовал мокко и могу сказать… Люди не врут!
И Бонтондо стал приходить каждый день: он пил кофе и что-нибудь рассказывал.
Через день капитан сказал джентльменам:
– Хорошо, если с нами в пустыню пойдёт Бонтондо: он знает местные языки, обычаи и вообще – он охотник… Но я зову его, а он говорит, что ему достаточно его крокодилов, а львы пустыни ему ни к чему.
У доктора Легга округлились глаза.
– Львы? – воскликнул он.
– Ну да, доктор, львы. Они тут водятся… Хотите поохотиться?
– Конечно, капитан! Ведь вы же знаете – я страстный охотник!
– Да я и сам люблю охоту. Но Бонтондо не идёт с нами ни на крокодилов, ни на львов. И я не могу его уговорить.
– А я смогу… Хотите пари?
– А на что? – спросил капитан с улыбкой.
– На льва, – не задумываясь, выпалил доктор. – Первый же встреченный нами лев, чур, будет мой!
И доктор протянул капитану руку.
– Отлично… Я согласен, – ответил тот.
Доктор достал из сумки чехол и, позвав Платона, как переводчика, пошёл на поиски Бонтондо.
Бонтондо лежал на спине под навесом возле хижины, лениво покачивал босой ногой, положенной на колено другой ноги, и изучал небо через щели в навесе. Чувствовалось, что лежит он так давно и будет лежать так и дальше, потому, что занятие это ему очень нравится. А ещё потому, что жена его сейчас работала в поле, и дома без неё делать было нечего.
– Бонтондо, я пришёл звать тебя с нами в пески, – сказал доктор Легг вкрадчиво.
– Зачем мне пески? – удивлённо спросил Бонтондо, поворачивая голову.
– Затем, что потом я подарю тебе зажигательное стекло, и ты будешь повелителем огня в своей деревне, – ответил доктор.
– А что такое зажигательное стекло? – спросил Бонтондо, ногой он качать перестал, глаза его цепко уставились на доктора.
– Увидишь – тебе сразу понравится… Пойдём, я покажу, – сказал доктор и замахал рукой, как краб, приманивающий к себе самку.
Бонтондо встал и пошёл за доктором. Доктор достал из чехла лупу, присел на корточки и направил лупу на сухую траву. Вскоре он поймал солнечный луч в фокус лупы. Когда вспыхнул огонь, доктор встал и затоптал его. За ним поднялся и Бонтондо. Он не спускал глаз с лупы, чувствовалось, что лупа ему очень понравилась.
Доктор повторил, а Платон перевёл:
– Если ты пойдёшь с нами, я отдам тебе стекло, как только мы вернёмся обратно.
– Нет, ты меня обманешь, – сказал Бонтондо.
– Нет, не обману, – заспорил доктор.
– Нет, обманешь, все белые люди обманщики, – повторил Бонтондо с таким убеждённым и горьким видом, словно он каждый день только и делал, что обманывался на лупах.
Бонтондо по-прежнему смотрел на лупу, которую доктор стал засовывать в чехол.
– А я не обманщик! – Доктор густо покраснел, потому что стал сердиться. – Платон, скажи ему: как я могу быть обманщиком, когда я джентльмен?
– Как мне перевести слово «джентльмен»? – спросил Платон.
– Хорошо воспитанный и порядочный господин, – начал объяснять доктор, потом поморщился. – А, чёрт, никак не переводи! Так и скажи: «Джентль-мен».
Платон так и сказал. Потом по просьбе Бонтондо сказал ещё раз, глядя в потрясённые, опушённые густыми ресницами глаза охотника на крокодилов.
– Джентль-мен, – попытался выговорить тот.
С первого раза у него ничего не получилось, но, что удивительно, именно это слово убедило его совершенно. Он тут же дал своё согласие пойти через пески. Впоследствии все часто слышали, как Бонтондо повторял себе под нос покорившее его слово:
– Джентль-мен… Джентль-мен…
Но как он его себе представлял – никто даже представить не мог.
А на следующий день пришёл караван, с которым отряд отправился в Сахару.
****
Глава 4. Место быстрых песков
Глава, в которой описываются «игры с юбками по-испански», пустыня Сахара и старинный обряд не-людей по вызыванию грудного молока.
Марианна ещё ни разу не была в личных покоях мистера Тайм.
Что это именно приватная зона его квартиры, она поняла по живописи, которая висела на стенах. Потому что это была очень личная, глубоко интимная живопись, какую гостям не показывают, не допуская их проникновения в личностное пространство своей души.
Эти полотна не содержали изображения чего-либо наглядного и определенного, тем более исторического. В них не было сюжета. Они просто являли собой некий художественный знак страшных вселенских катаклизмов. И всё же она сразу поняла, что эта живопись на холсте олицетворяла распахнутые врата ада, через которые врывается в души людей ужас – ужас необъятной катастрофы, название которому трудно отыскать.
Живописные формы этих произведений казались странными и символичными. Холсты на подрамниках без багетов были заполнены фрагментами, обломками реальных и фантастичных, узнаваемых и деформированных, изобразительных и отвлеченных мотивов природы – природы культурной и дикой, живой и неживой. И все эти фрагменты и обломки рушились и крошились, как от взрыва.
Особенно её потрясла опрокинутая голова красивой женщины. От головы тянулась рука с лампой, а рядом вздыбились голова лошади, – явно символ добра, – и голова быка – определённо символ зла, потом шли ещё чьи-то руки, тела, ноги и режущий человеческий глаз электрический свет. Причём все эти хаотичные фрагменты теснились, пересекались друг с другом и укладывались в строгом порядке на свои места в безупречно выверенную композицию.