— Но гораздо интереснее история о медиуме, которого привезли раскопать грязное белье Ганнибала Лектера.
Фредди улыбнулась шире, оголив мелкие белые зубы.
— Я рада, что мы друг друга понимаем.
— Хотите знать, не водит ли он ФБР за нос?
— А он водит?
Эбигейл стоило быть очень аккуратной. Одно неверное слово, и Фредди вывернет факты и против ФБР, и против нее самой так, что мало не покажется. Она наклонилась ближе, устроив локти на столе.
— А что, если у меня есть кое-что покруче медиума и героини?
— Например?
— Есть версия, что Чесапикский Потрошитель вовсе не Чилтон.
— Хочешь сказать, что это Лектер обвел всех вокруг пальца, а потом исчез?
— Я хочу сказать, что, будь у меня время, я бы попробовала уговорить кое-кого на полноценное интервью.
Фредди сощурилась, подсчитывая риски в уме. Редакция «Татл Крайм» явно ждала скандального материала как можно скорее, и она могла им его дать, основываясь всего лишь на фактах прошлого Грэма и ее. Очаровательная парочка убийц, идущих по следу Потрошителя.
— Это будет зависеть от мистера Грэма и его таланта.
Эбигейл отзеркалила ее улыбку.
— Насколько я помню, вы не склонны верить слухам, мисс Лаундс. Как насчет серии статей о людях с паранормальными способностями для затравки, пока он раскопает в доме что-нибудь стоящее, а потом я устрою вам встречу. Настоящий эксклюзив.
Фредди сощурилась и отступила.
— Приятно иметь с вами дело, будущий агент Хоббс. До скорой встречи.
— Как знать, может вы и правы.
Убрав диктофон в сумочку и кивнув на прощание, Лаундс вышла через стеклянные двери кафетерия. Эбигейл проводила ее задумчивым взглядом.
Прошло два часа, и, вернувшись в дом и закрыв за собой дверь, Уилл чуть не рухнул от усталости прямо в фойе. Он уже и забыл, каково ему приходилось до лекарств. Мир за окном был создан для прикосновений: открой дверь, пожми руку, выбери товар, отдай кредитную карту, забери обратно и вернись в машину с коробкой, от которой теперь зависит твое общение с окружающими. Во всяком случае, телефоны были гораздо лучше писем. Умирающий от рака простаты почтальон — последнее, что ему сейчас хотелось видеть.
Он снова вернулся в знакомый, холодный омут с осклизлой грязью на дне под названием «жизнь». Здравствуйте, измождение, угнетение и нестабильный эмоциональный фон из-за обычной прогулки в центре.
Что он только ни пробовал, чтобы приглушить шум и сбавить яркость видений, зачитываясь книгами и пытаясь найти ответы в прошлом. Он прочел работы Муди, Сайбома и Ролингса о людях, переживших клиническую смерть и теперь обладавших похожими способностями, однако теория не принесла никакой пользы. Он обратился к врачам и заперся на целых два года в психушке. Изоляция не помогла, образы от сумасшедших соседей пробивались сквозь стены, как гудок локомотива, раздающийся в два часа ночи из-под кровати.
Затем он посвятил годы гневу. Это топливо горело с огоньком безумия, на нем он успел закончить полицейскую академию и отслужить сначала два года обычным патрульным, а затем еще три — детективом. Он пил. Очень много. Его идеальное досье на службе могло быть не таким уж идеальным, если бы ему не попался в начальники Ройс Салливан, который быстро нашел применение ему и его дару для собственного продвижения по службе. Кажется, после поимки «Сотни» его перевели в Нью-Йорк важной шишкой в департамент юстиции.
Хотя, если вспомнить, в детстве было еще хуже. Они с отцом жили в бедняцком районе, где все про всех знали. «Мать-убийца, маленькое чудовище и трудяга-папаша» — можно было выбить на табличке прямо рядом с домом в Ирландском канале. «У Марты все в роду чокнутые, не зря ее семейка сбежала из Англии». Слова, всего лишь слова, год за годом повторялись тихим шепотом за закрытыми дверями. Дети боялись Уилла, но он не чувствовал себя одиноким. У него уже был настоящий и самый лучший друг. Его отец.
Эдди Грэм чинил лодочные моторы, смеялся открыто, грубовато и совершенно не знал, что такое манеры. Он считал, что его сын особенный. Не просто грязная голытьба, которой лишь бы пиво хлестать, сытно жрать да вдоволь трахаться. Уилл был умным мальчиком. Он читал книги, говорил незнакомые, иностранные слова и видел суть вещей. Когда Уилл касался отца, он видел, как тот представлял его сначала в университете, а затем в высшем обществе среди милых, сладкоречивых дам и элегантных мужчин. Мир красивых картин, музыки и зданий, куда Эдди был путь заказан.
Уилл ничего из этого не добился, наоборот, корни ирландских рабочих однажды взяли верх, и он некоторое время работал руками, чиня моторы, как отец. Недолго, его видения мешали ему работать на постоянной основе, а в частных заказах репутация значила слишком много.
Уилл коснулся ладонью стены, а затем и вовсе прижался щекой к дереву. Ну и что, что дом еще хранил остатки присутствия толпы агентов, основная нота все равно оставалась сильной, как басовый фон, к которому лишь стоило прислушаться. Дом закрыл от него все скрежещущие, назойливые, суетливые мысли города.
Ближайший образ, который Уилл мог представить, думая о разуме доктора, походил на древний, каменный альков, где в потолке было выбито небольшое окошко, откуда проступало закатное солнце, и пустынный песок лился вниз длинной струей цвета жемчуга. Он не знал, почему альков и почему древний. Лектер был старше лет на пять от силы, но ощущение времени у него было странно расплывчато.
Уилл двинулся вдоль стен и, пройдя мимо столовой, вскоре снова оказался в кухне. Это место его успокаивало. Басовый фон слышался отчетливее, как низкое и очень редкое биение сердца. Не включая свет, он сел под духовыми шкафами, поджал колени к подбородку и закрыл глаза.
Он редко встречал людей, кроме отца, кого бы ему было приятно касаться. Чей ум не перескакивал режущим калейдоскопом и не поджаривал Уилла на раскаленных прутьях собственных разочарований и сиюминутных капризов. Алана точно была в этом невероятно большом списке из двух имен — от нее всегда веяло холодом, будто она была куском сухого льда в тридцатиградусную жару, а не живым человеком. Теперь Уилл мог записать туда и Эбигейл. С Лектером он еще не определился: его разум был похож на луковицу, чей каждый слой то вызывал омерзение, то захватывал дух.
Мысли Уилла стали медленными и неуклюжими. Сухое тепло омывало его со спины, спрятав от уличного холода в уютный кокон. В этом коконе Уилл медленно, минута за минутой растворялся, пока от него не остались лишь легкие и нос. Он не чувствовал себя беспомощным или слепым, ему казалось, что вот сейчас он понимает мир гораздо четче, острее, чем, когда смотрел бесполезными глазами. Запахи не таились и не играли в двойное дно, как бессвязные нити слов. Запахи просто жили.
Он чувствовал дом, дышал вместе с ним, был им. Закатное солнце нагрело западную стену, восточная охлаждалась после полуденного зноя, под крышами слуховых окон все еще не высохла вчерашняя роса. Уилл вдохнул полной грудью, ощутив запахи сада: влажные корневища, сладкие бутоны, покрытые пыльцой, терпкий аромат чая от листьев и поверх всего пронзительный, щекочущий дух скошенной травы с соседнего участка. Уилл наполнил себя ими, как кувшин из источника до самых краев, а затем медленно выдохнул.
Он открыл глаза, когда понял, что во входную дверь кто-то настойчиво стучал уже довольно долгое время.
— ТЫ! — его встретил сиплый рык Эбигейл и скрюченные пальцы в паре дюймов от его горла, когда она ворвалась в дом и громко скинула пакеты на пол. — Почему ты так долго не отвечал? Ты хоть понимаешь, что я успела подумать?!
Страх, беспокойство за его жизнь, облегчение и ярость пятнами расцвели на бледном лице. Он тут же захотел обнять ее или коснуться, хоть и знал, что не имеет права. Эбигейл ему не родня. Она просто стажер с временным пропуском ФБР, который истекает через неделю, и, если он ничего не придумает или не даст Кроуфорду что-нибудь существенное, очень скоро ее у Уилла заберут.
— Ты пришла.
— Конечно, я пришла, куда бы я делась?! — Эбигейл что-то уловила в его взгляде и спросила гораздо мягче: — Ты боялся, что я не приду?
— Учитывая, как я разговаривал с Джеком сегодня утром…
— Это же Джек. Его бы не назначили начальником целого отдела, если он бы не умел заставлять людей делать то, что ему нужно. Он просто тебя проверял.
— Тем не менее, я не имел права лезть в его горе.
Эбигейл фыркнула, наконец, расслабившись.
— Ты его предупреждал.
— Люди не склонны верить мне на слово.
— Я верю.
Уилл протянул руку и коснулся ее щеки тыльной стороной ладони. Ее кожа была мягкой, разгоряченной от гнева, и в ее голубые глаза отчего-то было так просто смотреть. У нее были веснушки; раньше считалось, что они появлялись за каждый грех, совершенный в жизни. Она не отпрянула, а лишь улыбнулась.
— Знаешь, люди могут подумать, что мы друг в друга влюблены.
— Люди также думают, что я псих. И что ты травмирована своим прошлым.
Она склонила голову набок.
— А разве это не так?
— Не так, как они думают, — он опустил взгляд на сумки. — Что это?
— Эм-м… — Эбигейл заметно стушевалась и убрала выбившиеся со лба волосы. — Ты умеешь готовить?
— Не особенно, — Уилл вспомнил про ножи на кухне и добавил: — Но, кажется, у меня есть идея. Если ты, конечно, не против некоторых странностей.
— Ты сказал «некоторые странности», но это просто пиздец.
Уилл поднял голову от раковины, где мыл овощи.
— Что?
— Все это. Ты в фартуке, как ты двигаешься, будто точно знаешь, где и что лежит. Как это вообще работает? Обещаю не смеяться и не убегать в ужасе. Правда, расскажи мне.
Стряхнув лишнюю воду, он вытер руки краем полотенца и выложил овощи в висящий на раковине коландер — металлическую емкость с расположенными на дне дырочками для того, чтобы капли стекали прямо в слив.
— Лектер знал, поэтому знаю и я.
— Вот так просто? И что, у тебя не наслаиваются тысячи видений в одно? Ты видишь Лектера прямо сейчас? Как он готовит?
— Это как сравнивать твое восприятие и трехлетнего ребенка, у которого не развилось еще объектно-ориентированное мышление. Вижу кочергу, но не знаю, что это и зачем.
Эбигейл хмыкнула:
— В нашем случае, я — трехлетний ребенок. Ну спасибо, что хоть нож доверил.
Уилл не понял повода обижаться на его аналогию. Вода в кастрюле вскипела, и он кинул гвоздику, черный перец, лавровый лист и тимьян к нарезанным Эбигейл луку и моркови, сразу же включив таймер на двадцать минут. Он действовал по наитию, не заглядывая в книгу или рецепт.
— Если не согласна, то опиши, что видишь. Потом сравним выводы.
— Ладно, готовься к поражению, Грэм, моя мама вообще-то повар. — Эбигейл запрыгнула на деревянный квадратный стол. — Так, что у нас тут, — она оглянулась, — г-образная кухня, островное строение, металлическая, износостойкая столешница, сделана под заказ. Техника…
Она прищурилась и наклонилась ближе к встроенному в стену духовому шкафу.
— От Джи Е Монограм. Стоит целое состояние.
— Шесть тысяч долларов, — уточнил Уилл, доставая из винного шкафа бутылку белого сухого. Эти сорта были как раз для готовки, остальные — редкие, достойные смакования экземпляры хранились отдельно в темноте и сухости кладовки.
— Он больной? Это моя будущая месячная зарплата, при условии, что я не буду ни есть, ни пить и жить в коробке из-под обуви.
— Холодильник — десять.
— Что-о?
— Каждый.
— Вот же богатый ублюдок, — она прикрыла рот ладонью, опасливо посмотрев на Уилла. — Извини.
От бульона стал подниматься насыщенный, богатый аромат, и Уилл убавил огонь. Слава богу, больше черепа в кипятке не появлялись, и он надеялся, что больше их не увидит. Среди кастрюль, сотейников и сковородок он чувствовал себя в безопасности, вместе с пряными запахами вдыхая умиротворение и спокойствие.
— За что? Доктор Лектер нас не слышит.
— Ага, — Эбигейл смерила его взглядом, полным сомнения, — именно поэтому ты сейчас говоришь с европейским акцентом.
Уилл замер, держа стакан вина над бурчащим бульоном, и несколько раз моргнул. Он вылил вино в кастрюлю, а сам приложился к бутылке прямо с горла.
— Воу-воу-воу! Эй, полегче, парень. Я не имела в виду, что это странно. Конечно, это странно. А еще жутко и пиздец как сбивает с толку, но ты же не можешь это контролировать. Ну же, Уилл, посмотри на меня.
Боясь увидеть отвращение, он сглотнул и поднял взгляд от пола.
— Вот так лучше. И, кстати, когда ты на волне доктора, ты выглядишь офигенно уверенным в себе. Мне это нравится, — Эбигейл ободряюще улыбнулась. — И я думаю, тебе тоже это нравится.
Уилл кивнул и неловко вернулся к готовке, будто сбившись с па в необычном кухонном танце.
— Прости, что прервал, продолжай.
— На чем мы остановились? Ах да, техника. Кофе-центром явно пользовались раз в пятилетку, Лектер, видимо, предпочитает френч-пресс или турку.
Она вопросительно глянула в его сторону, и Уилл нехотя произнес:
— Ни то, ни другое. Он пользуется Габетом.
— Это что такое?
— Венская сифонная машина, — он открыл дверцу рядом с полкой книг, где прятался странный на вид механизм из колб, трубочек и набора небольших фарфоровых кружек на темном, элегантном подносе.
Эбигейл нервно рассмеялась.
— Он варит кофе или амфетамин?
— По эффекту может сравниться со вторым.
Увидев его выражение лица, она замахала руками.
— Нет-нет, не говори мне.
— Четыре тысячи долларов.
— Он что, из золота?! — Эбигейл открыла рот, пылая возмущением.
— Палладия.
— Я его ненавижу. Заранее. И завидую черной завистью. Тратить на обстановку столько денег… Меня бы жаба задушила.
— Дело не в деньгах, Эби. У тебя есть нечто куда более ценное. Семья, в которой ты выросла. Любовь, которой тебя окружали. Лектер не всегда был богат, в его жизни был период, когда вокруг было сплошное человеческое уродство. Я не могу увидеть детали, но эта кухня — единственное место, свободное для него от воспоминаний.
Он разлил вино по бокалам, чтобы не ставить полупустую бутылку в шкаф, и отдал один Эбигейл.
— Лектер пережил что-то ужасное?
— Тяжело судить. Я вижу обрывки, а не целую картину, но да, в этом он похож на нас с тобой. Мы все выжившие.
На кухне было даже легче дышать. Здесь не было ничего лишнего, как в других комнатах. Каждая вещь лежала на своем месте. Он слышал уже знакомый звон колокольчиков и смех от беззаботных, обнаженных купальщиц с картины за спиной. Призрачный папильон с ушами, как у мохнатой бабочки, весь: беленькая шерстка, изысканный подъем головы и арка пушистого хвоста — крутился под ногами и радостно лаял. Даже от рисунка Лектера с мальчиком, присевшим на камень, чтобы вытащить из ноги занозу, исходило усталое спокойствие. Мальчик долго шел в Капитолий, чтобы сообщить о близости врагов, и остановился лишь тогда, когда его миссия была исполнена.
Лектер тоже прошел долгий путь, чтобы оказаться в уютных стенах своей кухни. Мальчик служил постоянным напоминанием, чего ему это стоило. Уилл выключил газовую плиту.
— Как думаешь, он бы выгнал нас из дома? — внезапно спросила Эбигейл, отставив пустой бокал.
Хороший вопрос. Уилл выложил филе рыбы в кастрюлю-пароварку, куда уже залил готовый бульон, и поставил ее на сильный огонь. Зелень кружилась на дне как редкие водоросли на поверхности озера.
— Не думаю.
— Думаешь или знаешь?
Немного помедлив, он коснулся груди там, где билось его сердце, и прислушался. Тепло расходовалось впустую, и одиночество походило на старую, но глубокую рану. Его ответ удивил его самого.
— Чувствую.
В столовой царил полумрак, больше подходящий для склепа. Гигантский стол кто-то накрыл белой простыней, и Эбигейл сомневалась, что это сделал один из агентов. Но если у Лектера было время позаботиться о мебели, разве это не значило, что он действительно мог хладнокровно выбросить доктора Блум из окна? Стаскивая простыню и складывая ее, Эбигейл мысленно согласилась с Кроуфордом — для невиновного доктор Лектер вел себя слишком подозрительно.