Зомби по имени Джон - Motierre 15 стр.


– Джон, юристы “Дредфорта”… – снисходительно хочет объяснить Винафрид, но Джон перебивает ее:

– Такие же, как те, что составляли этот договор? – он спрашивает риторически, и Рамси со смешком выдыхает дым, стряхивая пепел на темно-синий ковер под коротким и неодобрительным взглядом Винафрид. – Я понимаю, что патент можно оформить так же и задним числом. Распространенная практика. Но она работает только при добровольном заключении соглашения. А ты же понимаешь, что, сделай вы так, это станет первым пунктом, по которому я буду судиться с вами? И, в данном случае, не от своего имени, а от имени института Дара, что делает ситуацию куда менее… интимной. В том плане, что я не думаю, что Виман хотел бы публичности и большой огласки здесь. Так что да, я бы предпочел не подписывать этот отказ до того, как вы оформите патент, чтобы в итоге не оказалось, что вы противоречите сами себе, ставя себя же в юридически уязвимое положение.

– Хах. О’кей, о’кей, это надо будет учесть. И в кого ты только такой занудный умник? – спрашивает Винафрид, но в ее тоне проскальзывает симпатия, а не злость.

– Мой дядя был судьей, – край рта Джона дергается, и он не поднимает взгляда от выданного Винафрид листка, отмечая на нем какие-то вещи, которые хочет разобрать. – Он хотел, чтобы Робб – мой брат – тоже занялся юридической практикой, и наш дом какое-то время был завален учебниками по юриспруденции. И хотя Робб быстро бросил это все, ему такое показалось слишком сложным, я немного нахватался тут и там, пока помогал ему готовиться, – он сдержанно хмыкает. – Арья, моя младшая сестра, тоже хотела заниматься правом, когда была ребенком, но дядя почему-то считал, что это не женское дело, а так, игры. Глупо с этим вышло.

– Но ты-то не такой, как твой дядя или брат, да? – походя спрашивает Винафрид. Кажется, Джон, вольно или невольно, задевает ее своей прямолинейностью.

– Нет, я не такой, – он сухо качает головой. – И хотя я не люблю говорить об Эддарде плохо – и не уверен, что это на самом деле плохо, – но его отказ Арье был в самом деле глупым. Она могла бы стать… другой, если бы он не был таким упертым.

Они молчат несколько секунд, и молчит даже Морс – это удивительно, на самом деле, что он молчит все это время, не иначе деду не удалось, так хоть внучка его выдрессировала, – а потом Рамси замечает, как пальцы Винафрид на пару сантиметров сдвигаются ближе к пальцам Джона, как будто она хочет сочувственно прикоснуться к нему. Но до того, как это происходит, Рикон неожиданно подает голос, задирая голову и морща нос:

– Фу, Лохматый Песик! Ты воняешь!

– Что, не нравится сигаретный дым, малыш? – рассредоточенно спрашивает Рамси, и Рикон несколько раз мотает головой, шумно дыша через нос. – Ну, придется потерпеть. Видишь ли, он меня успокаивает. А ты знаешь, почему мне нужно успокоиться?

– Почему? – спрашивает Рикон, опять прикусывая уже обслюнявленный капюшон.

– А потому что твой брат, Джон – вон он, сидит за столом, – хочет прямо сейчас отдать все, что у него есть, чтобы жить с тобой. А у него есть очень много восхитительных вещей, знаешь? И теперь не будет ни одной, потому что он считает, что ты того стоишь, – Рамси с сомнением смотрит на Рикона. – Интересно, ты вот думаешь, что стоишь целой кучи восхитительных вещей?

– Не дави на меня через ребенка, Рамси, – спокойно парирует Джон, продолжая просматривать бумаги. – Он все равно ничего не понимает.

– А кто давит-то? Я просто озвучиваю факты, – пожимает плечами Рамси, снова затягиваясь и стряхивая пепел. Он видит, как бровь Винафрид дергается. Возможно, у ее раздражения теперь две причины, но это тоже хорошо. – Слушай, – он обращается к автоматчице, – раз уж твоя хозяйка так недовольна, может, подашь мне пепельницу со стола? – он кивает на Рикона, показывая, мол, у меня же ребенок на коленях.

Автоматчица бросает взгляд на Винафрид, на долю секунды, и та раздраженно кивает, критически увлеченная Джоном и не желающая больше ни на что отвлекаться. Это ее ошибка, но она еще не знает об этом.

– Спасибо, душка, – а Рамси ласково благодарит шагнувшую к столу автоматчицу, чтобы заглушить шипение сигареты, которая тихо выпадает из его пальцев расслабленно лежащей на колене руки.

И берет Рикона за подбородок левой рукой, а за затылок – правой. И сворачивает ему шею.

Они вроде бы говорили, они все немного говорили друг с другом, шуршали бумагой, дышали и двигались, так что в номере не было абсолютной тишины, но хруст слабых шейных позвонков кажется слишком громким каждому из них. Джон оборачивается, глаза Винафрид округляются, автоматчик у двери непонимающе пытается разглядеть, что именно произошло, девчонка с пепельницей так и стоит с ней, повернув голову, но еще не разжав пальцы, а Морс как будто просыпается, приоткрывая рот, и все это происходит за долю секунды. Неразменная монета ушла из системы, и все начнет рушиться прямо сейчас. У Рамси есть еще от половины секунды до двух целых, но он не собирается проверять, сколько именно. В голове почему-то намертво запечатлевается удивленное лицо Хеке.

Маленький металлический предмет в его пальцах поблескивает в лучах летнего солнца. Он щурится и свободной рукой смахивает отросшую после давней материной стрижки черную прядь с глаз. Хеке смотрит на него почти влюбленно, и в углах толстого рта у него сверкают капли слюны.

– Ладно, давай еще раз. Только теперь смотри внимательно, дурень, – металл, быстро скользящий между на первый взгляд неловкими и пухлыми детскими пальцами, слепит глаза, но Хеке изо всех сил старается не моргать и так внимательно следит за быстрыми и легкими движениями, что, как всегда, вздрагивает, когда Рамси резко сжимает ладони. – В каком?

Он вытягивает оба кулака вперед, и Хеке думает, что нет, не в этот раз, в этот раз ему точно не удалось бы спрятать ее, слишком все быстро произошло.

После нескольких секунд раздумий он тычет своим коротким пальцем в левый кулак. Он всегда выбирает левый, но не знает об этом.

– Дурень, – но Рамси не сердится, переворачивая ладонь и растопыривая ободранные пальцы. Пусто. Как и в прошлый раз, и в позапрошлый, и вчера, и позавчера. – В каком теперь? – он настойчиво повторяет, и уж тут Хеке должно стать очевидно, что он в самом деле держит его за дурня – остался-то только один. Брови негодующе сходятся на переносице, и он будто нехотя тычет пальцем в правый кулак. Смотрит осуждающе.

Но Рамси игриво усмехается, его ладонь раскрывается – пустая, – и в следующую секунду Хеке между бровей прилетает обидный и болезненный щелбан.

Русе Болтон как-то спросил, откуда у него шишка на лбу, но Хеке только мечтательно заулыбался и замямлил. Не по-настоящему замямлил, а так, чтобы Русе подумал, что он что-то мямлит, как про его нарочно неразборчивую речь думали многие: ему нравилось “играть в фокусы” с Рамси, но он не хотел делиться ни с кем этим невероятным, на его простой, Хеке, взгляд, волшебством.

Даже если оно иногда причиняло боль.

Потому что сейчас ему будет больно.

– Тогда, – Рамси щурится, но теперь уже не от солнца, – почему бы тебе не поискать ее в своем кармане?

Хеке вздыхает. Он не любит боль. Но ему очень хочется, чтобы она действительно, взаправду оказалась в его кармане. Он никогда не поймет, как.

Он сует свою некрасивую ладонь в карман – тот натягивается на полной груди вместе с рубашкой, и Рамси никогда не сумел бы всунуть ее незаметно, – и шарит в нем, немного выдохнув.

– Давай уже, недоумок! Мне скучно, и ты все портишь! – Рамси прикрикивает, и рука Хеке дергается, как и всегда. И, как всегда, кончики пальцев вспыхивают острой болью.

Он достает тонкое лезвие бритвы, держа его не раз уже изрезанными, окровавленными пальцами, и улыбается, как ребенок. Его зубы блестят, бритва блестит в его руке, уже давно мокрое пятно на кармане рубашке блестит от крови.

– Все, хватит, я устал, – бросает вдруг Рамси, пиная землю, и сухая пыль вьется вокруг его ботинка. Но Хеке его как будто не слышит. Он завороженно смотрит на маленькое лезвие, каким-то чудом переместившееся из рук Рамси в карман его рубашки. Он все смотрит, даже когда Рамси безуспешно пинает его в колено, и, заскучав окончательно, опять обзывает “тупоумным дурнем”, и уходит куда-то в высокую траву, помочиться, просто поваляться на горячей земле или подавить жуков. И Хеке обязательно присоединится к нему позже. Но пока его глупые мозги варятся и плавятся в черепе, и он почти, почти, почти понимает, как…

Короткий шлепок Иве в нужном направлении и выдохнутое – не прошепченное, не выплюнутое – “возьми!” начинают его движение сразу после того, как тело Рикона соскальзывает между разведенных коленей. Как было бы нелепо запнуться о его вывернутую шею и растянуться на полу, но этого не происходит – Рамси ощущает, как этого не происходит, – и мягкие толчки подошвами ботинок от ковра – два, не один, ему нужен удар, а не прыжок, – занимают ту самую половину секунды. Толстый медведь может двигаться очень и очень быстро. И когда автомат приподнимается ему навстречу, это уже не имеет значения.

Где-то в звенящем пространстве вскрикивает Винафрид, едва слышно взрыкивает не то Ива, не то Морс, шумно вбирает воздух автоматчица, раздается сухая, обжигающая правое ухо очередь и бьется стекло. Рамси некогда оборачиваться или что-то думать по этому поводу. Он вбивается в автоматчика всем своим весом – голова сухо ударяется о стену, – и бритва соскальзывает в пальцы, достаточно ловкие и живые пальцы, чтобы мгновенно открыть ее. И это не то лезвие-игрушка из его детства, это гребаная опасная бритва, оставшаяся в рукаве водолазки после того, как он искал зажигалку, и хотя это все равно не лучшее оружие, он уже зажимает рот автоматчика – чтобы зафиксировать, а не заткнуть, – и взрезает его по какой-то глупости открытое над воротом горло над кадыком. Прижатые в телу руки, так и сжимающие автомат, дергаются, и он, дезориентированный после удара, пытается откинуть Рамси назад, но умирает еще до того, как наконец обрывается беспорядочная очередь у окна. В сумме секунды четыре, непростительно медленная, но приемлемая сегодня скорость. Рамси отпускает мертвеца и оборачивается.

В оглушенное ухо тяжеловато проникают звуки, и он слышит рычание Ивы как будто из-под воды, но ему и не нужно слушать, когда он чувствует ее дыхание, ее сердцебиение и ее. Ее, с мокрой кровавой пастью, оторванную Морсом от поваленной противницы, от до костей изодранного места между плечом и шеей. Ее, отчаянно вырывающую свою скользкую холку из крепких старческих пальцев и не видящую короткого замаха острого стального крюка. Взгляд Рамси мутнеет по краю – и необыкновенно четко выхватывает каждую деталь двух сцепленных тел, – и он совершает вещь, которой никогда бы не сделал, будь он в здравом рассудке и руководствуйся своим обыкновенным холодком мысли. Но это его Ива, это его Ива, одну уже забрали, и никто не заберет вторую.

Свет газовых ламп мгновенным бликом скользит по лезвию бритвы в издевательски слабом замахе – на другой нет времени, – а еще через долю секунды та уже ссаживает верхний слой кожи между ладонью и запястьем Морса, и тот, больше от неожиданности и силы пришедшегося в кость удара, отдергивает руку. Он бросает яростный взгляд своего единственного черного глаза на Рамси и еще раз приподнимает крюк, когда Ива, выкрутившись с взвизгом, наконец вбивает зубы в его вторую ладонь.

Морс бешено взрыкивает, рефлекторно отпуская ее, и Ива тут же срывается с его руки, оставив глубокие борозды на кисти и приземляясь на лапы. И она еще может перехватить руку с крюком – венозное запястье под свободным рукавом шубы, – может разорвать его до нового короткого замаха, но Морс вместо удара сверху просто с силой пинает ее ногой в грудь, откидывая назад. И успевает еще повернуться к Рамси, отведя крюк, но тот уже преодолевает короткое расстояние между ними, мягкими прыжками через тонкие ноги Рикона и спинку опрокинутого кресла, и с – холодной меткостью – рваным, каким-то влажным хрустом бьет Морса носком тяжелого ботинка под коленную чашечку. Нога подламывается, и крюк взревевшего Морса пролетает рядом с бедром отступившего Рамси, но на правую ступню старшему Амберу сегодня уже не опираться, и последнее, что он может сделать – это упасть, постаравшись не придавить здоровую ногу.

Или, по крайней мере, в этом уверен Рамси.

Потому что Морс – о’кей, ты был уверен, что он упадет, потому что ты, мать твою, порвал ему связки и наверняка выбил колено – только продолжает по-медвежьи реветь и выбрасывает вперед правую ногу, жертвуя ей ради второго размашистого выпада крюком. Сухой хруст в его колене напоминает Рамси звук, с которым его мать рвала простыни на тряпки, и натянутая штанина обтягивает подвижную теперь, смещенную кость, а летящий крюк почти вспарывает бок и пах Рамси наискось, он едва успевает скользящим рывком двинуться еще назад. И тут оно происходит.

В номере слишком мало места, слишком мало, и две кровати, разбросанные кресла вокруг стола, три лежащих тела, один разряженный автомат – снять заряженный не было времени – и слишком много живых людей, не считая Ивы, не дают Рамси пространства для маневра. Разорванный труп автоматчицы оказывается под ногами, ее вывернувшийся под пяткой локоть в скользком рукаве парки, и Рамси теряет равновесие. И, уже падая назад, понимает, что разъяренный Морс падает вместе с ним, обрушиваясь почти всем весом на его голени и придавливая их.

“Вытащи ноги. Сейчас же”, – говорят инстинкты в момент удара спины об пол, и Рамси, игнорируя выбитое дыхание и легкую потерю координации, сходу пытается отползти назад, но грязно, пьяно ухмыляющийся Морс, рванувшись на левой руке вперед, с легкостью придавливает его сильнее. Он куда мощнее Рамси, тяжелее его на пару десятков фунтов и выше почти на голову, и еще извивается, как огромная мохнатая многоножка – одноножка с длинной когтистой лапой, – карабкаясь по его телу с завидной скоростью. Своей сухой левой рукой он перехватывает правое запястье Рамси, тяжело вбивая в пол, а здоровыми, крепкими бедрами наскоро фиксирует его ноги, явно преодолевая мучительно раздирающую связки боль. И, приподнявшись, метит мгновенно взлетевшим концом крюка в открытое ухо – Лохматый Песик, я так скучал по тебе.

Но Рамси даже не пытается уклониться, только рефлекторно подставляет под его удар руку – напряженное предплечье под режущий, заточенный полумесяц гарды, прикрывающий костяшки Морса.

Та мгновенно вспарывает рукав, кажется, края полумесяца даже доходят до кожи, но Рамси не разбирает этого в общей тяжести принятого на предплечье удара. Стиснув зубы, он со всей силы упирается в гарду – хочет резким рывком откинуть Морса вбок, – но тот и не собирается вдавливать лезвие в его руку дальше, просто отбрасывая ее в сторону, как мягкого щенка, теперь уже явно распоров кожу, и, даже не размахнувшись, вбивает гарду Рамси в горло.

Наверное, он хотел достать до лица, но уже во время удара понял, что не дотянется, иначе точно бы выбрал открытые ключицы, мелькает в голове у Рамси, когда Морс наваливается на его шею плечом, скользящим толчком запрокидывая голову, и острый полумесяц, вдавленный в шарф, балаклаву и воротники жилета и водолазки, хоть и не режет, но душит не хуже мертвой хватки самого Морса. А потом здоровое колено вдруг больно впечатывается во все выкручивающиеся из хватки пальцы Рамси, и Морс наконец освобождает левую руку. И первым делом бьет Рамси жестким и тяжелым кулаком в скулу, продолжая удерживать за передавленное горло – форма вжатой в шею гарды как специально сделана под нее, и никак не вывернешься, не вскрыв жилы.

Рамси чувствует только резкую вспышку тупой боли под веком и усилившийся звон в ушах, но все равно вслепую хватает Морса за лицо свободной левой рукой и торопливо ищет твердым и острым ногтем большого пальца его единственный глаз. Морс дергается и отшатывается назад, крепче сжав ноги и еще плотнее придушивая гардой, а потом острый запах мокрой собачьей шерсти пробивается в тот минимум воздуха, который получает Рамси, и он видит промелькнувший над головой мохнатый живот Ивы. Та живым прыжком вбивает зубы между плечом и шеей Морса, и только толстый воротник шубы спасает его от вспоротых собачьими зубами жил. Инерцией ее перебрасывает ему за спину – Рамси всегда восхищала эта способность собак не разжимать челюстей после укуса – и то, как их безрезультатно можно пытаться снять с себя, можно выкручивать их тело, а на деле только свое мясо между их зубами, – и она бы наверняка вырвала Морсу кусок мышцы и ключицу, если бы шуба так и не завязла в ее зубах.

Назад Дальше