– Упыри? – он спрашивает куда прохладнее, даже несколько бесчувственно, будто через силу, как будто хочет услышать, что в институте не осталось вообще никого живого, кроме его сына, и это коробит Джона, но он понимает. И мотает головой.
– Несчастный случай, – это выговорить легче, хотя и по-прежнему тяжело. – И хотя я знаю, что это ничего не исправит, но я бы никогда не допустил этого, если бы… я был мертв, когда это случилось. Клиническая смерть. Я хотел бы… но ничего не мог сделать, – но, сказав это, Джон вдруг понимает, что лжет. Наверняка лжет. Конечно, сейчас он не может сказать точно, не может знать наверняка, что сделал бы, узнав о несчастном случае с Ширен, согласился ли бы отдавать ей свою кровь день за днем, если бы это истощило его до смерти и все равно не спасло ее – это неважно, ты потерял контроль над ситуацией еще тогда, когда она вызвалась помогать разливать зажигательную смесь, а ты пропустил это мимо ушей, – но чувствует, что лжет. И чувствует, что Рамси, наконец неспешно поднимающийся и довольно дергающий краем своих жирных губ, тоже понимает это.
– Я думаю… – голос Давоса все-таки сбивается на мгновение. – Я думаю, эта Зима все равно была бы слишком холодной для нее… них, – он вздыхает, собираясь с силами. – Но, так или иначе, она все еще не кончилась, Джон Сноу. А, судя по тому, что вы здесь, что-то все-таки вышло с твоей вакциной? Белая Гавань теперь дотянет до весны, не беспокоясь о вирусе? – он явно пытается отвлечься, и из-за этого отвечать Джону еще тяжелее, но он опять мотает головой.
– У нас ничего нет с собой, – ему приходится это сказать, но он тут же поспешно добавляет: – Но только у нас двоих, мои коллеги и вольные уже доставляют вакцину в ближайшие города, как могут, и я уверен, они доберутся и до Белой Гавани в конце концов. У нас не было связи или собственного транспорта, чтобы сделать это быстрее, но как только мы доберемся – или кто-то из наших доберется – до города с транспортом, вакцину можно будет распространять повсеместно, – он произносит это и сразу же понимает еще одну важную вещь: ни ему, ни Рамси на самом деле и в голову не пришло спросить у Вимана о транспорте или связи. Что, опять скажешь, что слишком устал или хотел спать? Думая только о своих сестрах, братьях и Рамси, Джон напрочь забыл о том самом главном, что он должен спрашивать в любом городе, у любого человека, который встретится ему, даже посреди занесенной дороги или изломанного ветрами леса. И по глазам Давоса он видит, что тот тоже догадывается об этом, но ничего больше не говорит.
– В штабе воздушно-десантного корпуса точно есть связь. И самолеты, – вворачивает Рамси, но ни Джон, ни Давос его как будто не слышат.
– Подожди, Давос, – вдруг резко говорит Джон, желая хоть как-то унять едкое чувство вины. – Может, мы и не миротворцы, способные обеспечить весь город вакциной, но у нас есть с собой немного… – он быстро снимает рюкзак, замерзшим пальцами расстегивает его и нащупывает в жестком внутреннем кармане аккуратно уложенные пакеты. Протягивает два Давосу. Рамси закатывает глаза.
– Это она? – тихо спрашивает Давос, и Джон кивает. – И ты предлагаешь мне ее взять? – еще один кивок. – В этом городе, полном родителей, детей и любовников, ты хочешь отдать ее мне? Но зачем? – он дает Джону время ответить, хотя, кажется, по его взгляду уже понимает, что ничего не дождется. – Или мне стоит спросить прямо? Ты хочешь этим откупиться от меня за смерть одной маленькой девочки, Джон Сноу? – о, Джон знал, что до этого, даже не маскирующегося под случайно скользнувшее, обвинения дойдет. – Знаешь, я ведь тоже не всегда был хорошим человеком и, по правде, куда чаще был плохим, и сам много знаю и о торговле из-под полы, и о незаконном ввозе, обо всем том, за что по старому закону рубили пальцы, – Давос не обращает внимание на тихий присвист Рамси, – но от тебя, Джон Сноу, я, признаться, ожидал большего.
– Ты тоже отец, – парирует Джон, игнорируя большую часть сказанного. – Не хочешь брать для себя, так возьми хоть для своего сына.
– Для которого? – а глаза Давоса вдруг становятся холодными, как замерзшее дерево. – Четверо моих сыновей погибли этой Зимой. Деван жив, твоими стараниями, но не думаешь же ты, что я могу полететь в ваш институт на волшебных крыльях и отдать эту вакцину ему? А двое оставшихся сейчас со своей матерью, и Семеро знают, каково им всем там, я даже не знаю, куда их эвакуировали.
– Но ты говорил о мальчике. С тобой был мальчик, когда ты нашел Иву. Разве не один из твоих сыновей?
– Нет, – и Давос вдруг как будто устает злиться, шумно выдохнув и успокоившись. – Мне пришлось бежать от упырей до самого Винтерфелла. Хотелось переждать какое-то время в одном из брошенных домов на окраине, и, видимо, божье провидение, не иначе, привело меня к тому, где прятался тот мальчик… Потом уже мы с ним вернулись к лабораториям, узнать, не осталось ли там хоть кого-то, и так же вместе направились в Белую Гавань. Но он мне не сын, никто. И, думаю, Мандерли куда лучше меня теперь позаботятся о нем.
– А я думаю, у Мандерли свой взгляд на эту ситуацию, но кто меня спрашивает, – мурлычет себе под нос Рамси, пока Джон пытается подавить в себе одну из очень глупых и наивных мыслей, тех, что так или иначе приходят в голову, даже если не то что в мире, в одном Винтерфелле в домах на окраинах может до сих пор жить тысяча самых разных мальчиков.
– Ты узнал его имя? – но вопрос срывается сам собой.
– Само собой. А почему ты спрашиваешь? – с некоторым подозрением уточняет Давос.
– Скажи, – Джон не может объяснить коротко, но ему очень, очень нужно услышать ответ прямо сейчас. – Скажи, как его зовут. У меня остались братья в Винтерфелле.
– Не думаю, что он твой брат, Джон Сноу, – Давос оценивающе оглядывает его. – Фамилию он носит другую, да и не похож на тебя совсем.
– Трое моих братьев – рыжие и синеглазые, – сердце Джона качает кровь так быстро и сильно, что он не ощутил бы зимнего холода, даже ударь сейчас морозный порыв ветра со снегом ему в лицо. – Как его зовут?
И Давос наконец отвечает.
– Рикон. Рикон Старк.
– Виман! Виман! Есть здесь хоть кто-то живой, кто видел Вимана, мать его, Мандерли?! – с каждым этим криком Джона, быстро шагающего по гостиничному коридору, надежды Рамси на то, что может быть, им все-таки удастся разрешить это без полагающегося скандала, тают чище дыма, вившегося к высокому потолку от сигареты крепкой пожилой женщины, сидевшей в лобби и проводившей их задумчивым, но безразличным взглядом.
По правде, Рамси совсем не хочется участвовать в этом, но он уже решил, что не будет останавливать Джона. Во-первых, ему нравится Джон, а, значит, до поры до времени нравится и все, что он делает, нравятся все его добровольно и самостоятельно принятые решения. Во-вторых, Джон Сноу, который явно собрался укусить жирную миногу за хвост, добравшись до одного из четырех сердец… ну, это же все-таки, мать его, настоящее зрелище. Рамси бы заплатил пару десятков фунтов, чтобы посмотреть на кого угодно, кто будет звать Вимана Мандерли во весь голос этим тоном, а за Джона Сноу без сомнения отдал бы и полтинник. Если бы только кто-нибудь сейчас принимал фунты. И если бы Джон Сноу не делал это прямо сейчас совершенно бесплатно.
– Виман, – Джон тем временем останавливается в открытых дверях ресторана, растрепанный, румяный и злой. Рамси догоняет его и без удивления обнаруживает, что Виман находится ровно на том же месте, где и был: возможно, ему стало настолько тяжело передвигаться с его весом, что он предпочитает не покидать насиженное место, особенно если то, как неожиданно, находится рядом с кухней.
Кроме него, здесь сейчас остались только Винафрид и Хозер, нарочно медленно прекратившие разговор и недовольно взглянувшие на Джона. Наверное, остальные нашли себе занятия получше, чем месить ложками карри целый день, думает Рамси.
– Виман, ты сказал, что знать не знаешь никакого Эддарда Старка, – голос Джона напряженно вздрагивает.
– Да, и если ты хочешь уточнить, именно так ли это звучало, я скажу тебе еще раз, – Виман же голос не повышает ни на гран, щурясь и смотря на Джона с нарочито вежливым интересом. – Я знать не знаю никакого Эддарда Старка, Джон Сноу, так же, как знать не знаю, какого… почему вы оба еще здесь.
– Но ты знаешь Рикона Старка.
– И? – бледная бровь Вимана едва заметно приподнимается на его одутловатом лице.
– Старк – и Старк. Ничего общего не находишь? – кажется, Джон по-настоящему взбешен, и Рамси, с его странным и замедленным пониманием социальных связей, не понимает этого до конца, но, кажется, все-таки начинает немного догонять, что к чему. Не в том, что важно для Джона Сноу, а в том, что важно для Джона Сноу.
– Рискну предположить, что эти люди носят одну фамилию. Я угадал? – а Виман не теряет самообладания.
– Да, потому что Рикон Старк – сын Эддарда Старка. А Эддард – брат моей матери, Лианны Старк.
– А. А-а. Вот в чем дело, – и пухлый рот Вимана трогает улыбка. Как будто ты в самом деле не знал, жирная минога, думает Рамси, но по-прежнему ничего не говорит, одними ногтями почесывая Иву между ушей. – Ну, тогда это уже другой разговор, Джон Сноу, – а вот Винафрид и Хозер смотрят на него так удивленно, будто взаправду ничего не понимают. – Тогда садись. Поговорим по-семейному, раз уж так вышло.
– По-семейному? – Джон игнорирует предложение сесть.
– По-семейному, – соглашается Виман, и его и без того маленькие глаза превращаются в аккуратные, тонкие щелочки в жире. – Видишь ли, Джон Сноу, так как бедного Рикона мне представили как сиротку – ведь что еще, кроме смерти, может заставить человека бросить своего ребенка одного в замерзшем доме, – я, благодаря моей драгоценной Винафрид, – он вслепую протягивает руку, смыкая свои жирные короткие пальцы на запястье внучки, – уже подготовил документы для оформления опеки над ним. Конечно, с этим все равно придется подождать до конца Зимы, органы опеки, видишь ли, отказываются работать в такой мороз, да и нужно будет получить еще несколько справок, пройти какую-то там подготовку… но в какой-то мере я уже чувствую, что мы с тобой породнились, Джон Сноу. Так что да, давай поговорим по-семейному.
Глаза Рамси округляются. Наверное, третий раз в жизни Виману Мандерли все-таки удается его удивить. Первый – одним своим видом, не цепким интеллектом, скрывающимся под центнерами жира, но все же знатным, почти нечеловеческим видом своего оплывшего тела. Второй – когда он оказался заядлым кинолюбителем, да еще и предпочитающим фильмы вроде того, с превращением в гигантскую крысу. И, наконец, третий – когда посреди заморозившей все живое глубоко под снегом Зимы он умудрился заполучить единственного маленького Старка – рыжего, как теплый огонек – и, судя по всему, собирался ловко прибрать его под опеку и, как следствие, достаточно задурить мальчишке голову, чтобы со временем начать распоряжаться на редкость приличным, судя по увиденному Рамси дому и скупым упоминаниям Джона, состоянием его семьи.
Да, вот это определенно должно взбесить Джона настолько, что предыдущая попытка вывести Вимана на ссору покажется секундным детским капризом, думает Рамси.
Но Джон вдруг успокаивается так резко, как будто никогда не злился. Только его губы вздрагивают, будто он собрался не то улыбнуться, не то швырнуть в Вимана неприбранной миской с ближайшего стола.
– Ладно. Давай поговорим, – он снимает капюшон и шагает к столу.
– Семейные “разговоры” – херня, из-за которой передохло больше народу, чем из-за холода и упырей вместе взятых, – тянет Хозер. – Не буквально чаще всего, но если измерять количеством пролитой крови… Я, пожалуй, плесну себе еще кофе.
– Да, и мне, пожалуйста, – роняет Винафрид, не обращая внимания на его недовольно вспыхнувшие глаза, двигая свою кружку и не отрывая внимательного взгляда от Джона.
– И мне, Хозер, мой сладкий престарелый червячок, – еще до прозвучавшего возражения все-таки ухмыляется Рамси, стягивая лямки рюкзака с плеч. В конце концов, чем бы это ни закончилось, они как минимум поедят.
– Ну что же, Виман, давай начистоту…
Поняв, что Джон чувствует себя достаточно уверенно, Рамси спокойно усаживается и под неодобрительно скользнувшим по нему взглядом шаркающего к соседнему столу Хозера – Виман уже полностью поглощен Джоном и не обратит внимание даже на руку карманника под полой своей шубы – наполняет чью-то опустошенную миску ароматным, острым и густым грибным супом из стоящей на краю стола кастрюли – сколько же, мать ее, еды могут позволить себе подавать в Белой Гавани круглосуточно, – цепляет с общего блюда два приличных куска холодной вареной говядины – один отправляется тут же улегшейся у его ног Иве под стол, – от души зачерпывает масляной фасоли с черносливом – хотя он и не уверен, что его кишечнику это нужно после того, что у них было на той койке – и, прикусив еще кусок кисловатого хлеба, водружает этот полноценный обед перед собой, собираясь заняться им не менее любовно, чем Джоном Сноу несколько долгих десятков минут назад.
– Я бы спросил, не треснет ли твоя рожа, да, похоже, она уже начала, – с типичным амберовским дружелюбием Хозер грохает рядом с ним полную кружку кофе и освободившейся рукой стучит по своей нижней губе в том же месте, где у Рамси гноит один из многочисленных прыщей.
– А я вот не пойму, в чем твоя проблема, Хозер, – жадно сглотнув первую ложку, Рамси прерывается для ответа, – тебе не о чем думать больше в такое трудное время, кроме как о моей роже? То есть неужели во всей Гавани не нашлось никакого хорошенького мальчика, кроме меня? Или прыщи на твоем вялом хрене их так отпугивают, что ты решил за мои взяться? Так вот: мои-то точно не от герпеса, так что тебе здесь ловить нечего, – он возвращается к супу, продолжая слушать Джона не менее внимательно, чем Виман. Хозер ловко вытаскивает прижатую предплечьем к груди кружку, ставит ее перед вряд ли даже заметившей это Винафрид и, хрустнув коленями, садится рядом. Насчет того, что он пропустит хоть слово Джона и Вимана из-за их никчемушной болтовни, Рамси тоже не обманывается.
– А ты, видать, совсем одичал, пока по лесам шатался. Внимания там не хватает, конечно, одни медведи да упыри кругом, но не все ж теперь на свой счет принимать, – один из лежащих на столе ножей почти незаметно оказывается в морщинистой руке Хозера, и он глухим ударом втыкает его в выбранный Рамси для себя кусок говядины, накалывая и через секунду надкусывая. – Хотя знаешь, – он не особо трудится прожевать перед тем, как продолжить, – в городе, по крайней мере, в этом, окружение не сильно-то и лучше, чем в лесу.
Рамси смеривает его оценивающим взглядом.
– Вот если чего мне и не хватало после смерти Русе, Хозер, так это мудрой мысли от пожившего человека, – он откладывает ложку и поднимает кружку с кофе. – Но ты прав, не стоит портить наши отношения этим романтическим дерьмом. За старую добрую дружбу.
– За добрую дружбу, – сверкает глазами Хозер, поднимая свою и ударяя ее краем о край кружки Рамси.
– …так как я, в любом случае, жив, дееспособен и обладаю возможностью позаботиться о Риконе, и вот он я, прямо здесь. Так что тебе придется отдать его мне. И ты отдашь. Прямо сейчас, – а, кажется, даже не обративший внимание на их приглушенную перебранку, Джон наконец заканчивает и смотрит на Вимана спокойным, ярким и уверенным взглядом.
– Хм. Нет, – флегматично качнув головой, отвечает Виман.
– В смысле? – во взгляде Джона появляется недоверчивая усмешка, но он не выглядит обескураженным. Скорее не слишком убежденным в том, что услышал.
– Нет. Я тебе его не отдам, – так же флегматично повторяет Виман.
– Ты что, предлагаешь мне забрать его силой? – а вот теперь край рта Джона вздрагивает.
– А ты можешь? – тон Вимана не меняется.
– Он мой брат, – просто и уверенно отвечает Джон. – Если на то пошло, мне придется.
– Да, он твой брат, – соглашается Виман, вдруг беря кусок хлеба с общей тарелки, отламывая от него край плохо пропеченной корки и отправляя в свой ненасытный рот. – Твой брат, находящийся в городе, полном вооруженных людей, у которых ты, безоружный мальчик почти двадцати пяти лет, решил забрать его силой, – он смотрит на Джона с действительным интересом, а тот на секунду зажмуривается, будто Виман сказал несусветную глупость.