— Наше терпение не бесконечно. Оно имеет свои пределы. Ты не должен винить себя… Конечно, в данной ситуации виноваты вы оба…
— Нет, это он виноват! — Джордж резко вскочил на ноги и в сердцах разбил бокал о стену. — Я жертвовал ради этого ублюдка своей жизнью, но ему было совершенно плевать на это!
— Сейчас в тебе говорит не злоба, не ненависть, а обида. Ты любишь его, так или иначе, он стал для тебя родным человеком. Ты будто ангел хранитель над ним, старший брат, который просто не может оттолкнуть этого паренька от себя.
— Да, я люблю его, — прошептал Джордж. — Но я устал от такого отношения к себе. Мне просто хочется изменить в своей жизни хоть что-то. Она превращается в череду одинаковых событий. Я устал от всего этого. Я живу в этой дыре, работаю на нелюбимой работе по десять часов в день. И ради чего? Раньше я думал о заработке, чтобы выжить. Но сейчас я задумался… Ради чего я живу? Чего я сумел добиться?
— Ты должен найти этот смысл, найти цель.
— Но этого не будет… Я устал жить. Нет никакого смысла идти дальше.
Доктор Ломан на секунду замолчал и с печальным видом взглянул в окно, за которым уже начинало просыпаться солнце и окрашивать небо в серовато-рыжие тона.
— Мне нужно идти, в городе есть дела, которые нельзя откладывать на завтра, — мужчина поднялся с кровати, которая служила ему все это время стулом, и, быстро похлопав по столу, словно думал, что можно еще сказать, надел шляпу, которую он, как оказалось, все время держал в руке, и направился к выходу. — Джордж, наша жизнь не ограничивается смыслом и целями. Есть более важные вещи, которые нас поддерживают. Задумайся на этим.
Тяжело кашлянув, Доктор Ломан покинул комнату, тихо закрыв за собой дверь и оставив молодого человека наедине с самим собой, но Джордж тут же понял, что забыл сообщить пожилому мужчине одну важную деталь, и быстро выбежал в коридор, к счастью, догнав своего уходящего гостя.
— Доктор Ломан, постойте!
— Джордж?
— Я хотел вас спросить… Это может показаться странным, но… Перед тем как вы зашли, у меня было странное видение. Я видел, как рядом с моей дверью висел труп миссис Андерсон, а позади нее кровью на стене была написана угроза, адресованная мне. Что все это могло значить?
— Это был самый обыкновенный сон, мой друг, — ухмыльнулся Доктор и продолжил двигаться в сторону лестницы. — Кстати, кто такая миссис Андерсон? Я ее знаю?
====== Глава пятая. Пугающее чувство. ======
Джордж с трудом держал нож в руке.
Пальцы дрожали, будто по ним прошелся легкий заряд электричества, постепенно распространявшийся по всему телу. Он пытался объяснить это состояние выпитой им еще до работы бутылкой текилы, ведь молодой человек весьма редко в своей жизни выпивал, но сегодня утром ему показалось, что алкоголь — единственное средство, которое поможет ему забыть то, что произошло вчерашним вечером.
Овощи не поддавались и отвергали режущий инструмент, словно некая сила превратила их в твердый камень. Джордж даже два раза сменил нож, посчитав, что предыдущие успели затупиться, но вскоре осознал, что это все из-за сильной слабости тела, та просто не давала парню держаться на ногах.
Из головы не выходил образ Эрвана, судорожно сжимавшего разбитый нос, из которого вытекала горячая струя крови. Джордж чувствовал его боль, ощущал силу собственного удара, все это превратилось в мощный толчок, разрядом пробежавшийся по изнеможенному текилой организму. Он ударил лучшего друга той рукой, которую по собственной глупости лишил еще во время войны указательного и большого пальцев. К счастью, удалось привыкнуть к этому, даже получилось переучиться на левую руку и свободно писать ею, но большую часть дел Джордж все же совершал израненной боевым временем правой конечностью, до сих пор служившей ему верно и без перебоев. Она даже без двух пальцев была способна нарезать за пару секунд овощи острейшим ножом, принести при помощи своей сестры — левой руки, — тяжелый ящик с привезенными продуктами. Хоть врач в госпитале посоветовал большую часть работы выполнять левой рукой и списал юношу с улыбкой с фронта, выпустив на гражданку, молодой человек не хотел мириться с этой маленькой инвалидностью. Поэтому в наступившее мирное время парень попросту не замечал, что на правой руке нет двух пальцев, да и окружавшие делали вид, что не видят этого.
Но сейчас что-то внутри рухнуло, хрупкое равновесие, державшее его все это время в ясном рассудке. В голове воцарился туман, мрак, светлое словно переменилось на темное, не было мысли о том, что завтра настанет день лучше этого. Парень просто потерял смысл в завтрашнем дне.
Когда Джордж нес несколько километров бездыханное тело Эрвана, было совершенно плевать на самого себя, он желал лишь одного — искупить собственную вину перед Богом за трусость, за необдуманные и мерзкие проступки. Юноша хотел спасти чужую жизнь, чтобы быть уверенным в том, что если смерть и настигнет его, то не сможет забрать покрытую позорной трусостью душу, а даст возможность уйти из земного мира с очищенной совестью.
Эрван, в конечном итоге, заменил Джорджу умершую семью, стал для него едва ли не родным братом, которого тот любил и был готов идти вместе с ним до конца. И обоим не верилось, что когда-то они считались заклятыми врагами, сражались на противоположных сторонах, желали изрешетить из винтовки друг друга. Джордж и сейчас не понимал, что вынудило его опустить тогда оружие, что не позволило пролить чужую кровь. Он пощадил своего противника, полюбил, как родного, и спас из лап голодной смерти. Хотя мог оставить, попросту присвоить чужую бляху и налегке добраться до госпиталя.
Изначально Эрван был нужен ему как средство прикрытия, ведь тогда многие воровали чужие документы на поле боя, надеясь выйти сухими из вязкого болота, в которое их насильно загнала государственная власть, но были быстро пойманы с поличным и отправлялись под расстрел. А если он бы пришел в госпиталь с раненым бойцом, то подозрения с него могли бы быть частично сняты, что дало бы небольшую надежду выйти на гражданку до окончания военных действий. Но потом юноша осознал, что Эрван и вовсе стал главным поводом продолжать двигаться дальше.
Они вернулись на родину Джорджа под чужими именами, с чужой биографией, надеясь начать новую жизнь. Но Эрван не смог отказаться от прошлого, не захотел становиться другой личностью, считая это грешным воровством. Джордж понимал его, но было поздно что-то менять. Если Эрван решит вернуть себе настоящее имя, то их хитрый обман сразу же будет раскрыт полицией, и после им уже не удастся избежать ужасной участи. И молодой человек боялся этого больше всего. Он понимал, что попросту боится смерти, что и заставило когда-то всеми силами избегать собственную гибель на войне, переступая через чужие жизни и писанный кровью моральный закон.
Нож со скрежетом пронзил вымытую до блеска морковь, и тут Джорджу показалось, что овощ внезапно заорал, да так истерично и с таким ужасом, что молодой человек от неожиданности уронил нож на пол. После этого все на кухне начали сбегаться в одно место, что-то громко крича и судорожно обсуждая. Джордж попытался потянуться за ножом, но вдруг краем глаза заметил молодого повара, сжимавшего окровавленную руку, на которой отсутствовала половина трех пальцев. Похоже, тот случайно во время рубки мяса прошелся по собственной конечности. Джордж бросил поднятый острый предмет на стол и хотел было направиться в сторону уборной, но у двери разглядел знакомое лицо, с незажжённой сигаретой в зубах наблюдавшее за трагическим происшествием на кухне.
— Эрван! — окликнул Джордж объявившегося друга, но тот показал ему лишь средний палец с издевательской усмешкой и вышел за дверь.
Молодой человек, не обращая внимания на недовольство начальства, прибежавшего сюда на разрывавшие слух крики, бросился вслед за другом и настиг у запасного выхода, через который обычно заносили на кухню привезенные курьером продукты.
— Эрван! Мать твою! Хватит от меня бегать! — Джордж из-за легкого опьянения и слабости во всем теле с трудом пробежал это крохотное расстояние и, тяжело дыша, остановился рядом с курящим Эрваном, который сделал вид, что видит друга впервые.
— А я и не пытался бегать. Просто не было желания лицезреть твой жалкий лик, заляпанный слезами.
— Мне все равно, что ты сейчас сболтнешь, не обдумав. Давай прекратим это несуразицу. Достаточно. Мы через столько прошли за эти длинные два года. Пора уже чуть-чуть повзрослеть. И воспринимать мир таким, каким он есть на самом деле. Повсюду сплошные жертвы, порой бессмысленные. Наше общество очень жестокое. И если постоянно ходить по одиночке, то, как правило, тут же погибнешь. Тебе попросту растопчут. Мы живем в трудные времена, когда карта мира на глазах перекраивается, а все сложенные веками привычные нам ценности разлетаются прахом по ветру. Ты застрял в прошлом. Это неправильно. Нужно принимать пришедшие перемены. Даже если это противоречит твоим моральным устоям.
— И мне это говорит парень, от которого несет спиртом и овощами. Я не твой младший брат, чтобы ты меня опекал. Даже если ты и старше меня на два года, это тебе не дает право контролировать каждый мой шаг. Я хочу сам принимать решения, а не ждать, пока ты это одобришь. Я уже оправился после операции, хватит изображать из себя спасителя моей жизни.
— Ты хочешь уйти? Уходи. Я тебя не держу. Просто за все это время, что мы с тобой знакомы, я почувствовал, что должен спасти тебя от самого себя. Ты разрушаешься изнутри, терзаешь душу из-за ушедших в прошлое событий. Больше нет ни твоих родителей, ни твоей девушки. Ты им не нужен. Никому, кроме меня, не нужен. Никто больше не будет не спать всю ночь, если ты не объявишься дома. Ты еще двадцатилетний эфеб. Маленький глупый ребенок, до конца не осознающий, что такое ответственность. Даже война не научила тебя ценить жизнь. Взрослым ты станешь, когда начнешь делать по-настоящему взрослые вещи. А это не только секс и алкоголь.
— Война разочаровала меня в жизни. И отняла ее. Криса Ричарда больше не существует. Я похоронен где-то, в могиле лежит другой солдат, а родные приходят туда и думают, что общаются со мной, не подозревая, что на самом деле их близкий человек все еще гуляет по планете. Ты не имеешь живых родственников, поэтому тебе не дано понять ту боль, что я сейчас испытываю. А являться твоей ручной собачкой мне осточертело.
— Тебе придется стать ручной собачкой, ибо ты даже работать не хочешь. Способен лишь пропивать то, что я честным трудом заработал. И, между прочим, я добываю деньги с изуродованной рукой, без двух пальцев. А у тебя все части тела на месте. Но ты трудишься только членом и пихаешь его во все отверстия. Терплю такого, как ты, только я, никто другой и двух дней не вытерпит, находясь с тобой рядом. Даже девушка не захочет раздвигать ноги для тебя во второй раз. Все, кроме меня, видят в тебе одноразовый товар. А ты думаешь, что обожаем и являешься чем-то идеальным, но это не так. Никто на следующий день о тебе не вспомнит, это сделаю только я. А тебе на это совершенно наплевать. Умеешь только жаловаться, отдавать не хочешь.
Эрван с издевкой усмехнулся и выпустил сигаретный дым изо рта Джорджу прямо в лицо.
— Нравится, когда тебя используют? Ты слишком доверчивый, Джордж. Пора понять, что не все будут видеть в тебе ангела. Пытаешься быть правильным, но о тебя вытирают ноги.
— А ты? — голос Джорджа дрогнул, и он понял, что между ним и Эрваном возникла непреодолимая стена, которую ему хотелось перешагнуть и больше никогда не чувствовать. Нечто сильное тянуло его к этому человеку, необъяснимое. Это чувство пугало, но вызывало столько положительных эмоций, что внутри груди что-то сильно и учащенно забилось.
— Я не знаю, — прошептал Эрван. — Ты сволочь, но я ценю то, что ты для меня сделал. И сейчас просто обязан тебе сказать…
Джордж не сразу осознал свои действия, они будто вышли из-под контроля и больше не желали подчиняться сознанию. Он ощутил вкус его губ, отдающих чем-то сладким и немного горьковатым, видимо, из-за выкуренного табака. То, что происходило в настоящий момент, дошло до мозга только через пару минут, и эти действия повергли Джорджа в самый настоящий шок. Он страшился прервать этот затянувшийся момент, заставлявший сердце едва ли не выпрыгивать из груди, но что-то отбрасывало назад, заставляло отстраниться от Эрвана, оттолкнуть от себя, и это было сознание. Но легкое опьянение затуманило разум, помогло на короткие минуты улететь из реальности, ворваться во что-то приятное и неописуемое, испытать те чувства, которые Джордж не испытывал никогда.
Руки Джорджа самопроизвольно прижали тело Эрвана к стене, лишив того возможности свободно двигаться. Он сжал ладони парня в своих и руководил ими, поднимая все выше и выше. Эрван в перерыве между поцелуями слегка посмеивался и едва слышно матерился, но было видно, что все эти действия для него не кажутся ужасными и неправильными. Он просто поплыл по течению ворвавшихся в их сознания эмоций, таких ярким, каким не может быть даже само солнце. Джордж пробовал на вкус его губы, шею, ключицу, боязно опускаясь все ниже и ниже, чувствуя, как тело неприятно вибрирует, словно оказалось посреди разразившейся метели. Но он не ощущал холода, лишь обжигающее тепло, разливающееся бурным потоком по раздувшимся венам.
Джордж надеялся прочитать губами вкус его тела, но не успел, так как внезапно за углом, где находилась кухня, раздались громкоголосые сочетания человеческих фраз, вынудившие парней нехотя отойти на пару шагов друг от друга.
Джордж понимал, что на его раскрасневшемся лице самопроизвольно нарисовалась лучезарная слегка пошловатая улыбка. Губы настолько сильно были обожжены поцелуем, словно их обмазали острейшим перцем, но боль от этого стала через пару секунд даже приятной, и до сих пор казалось, что этот сладкое слияние губ продолжается, они навсегда зафиксировали этот экстатичный момент и в памяти воспроизводили снова и снова.
— Зачем ты меня поцеловал? — смущенно прошептал Эрван, нервно оглядываясь по сторонам, надеясь, что никто не видел этого момента.
— Прости. Просто как-то самовольно получилось… — еще сильнее покраснел тот и опустил голову, боясь смотреть Эрвану в глаза, понимая, что все внутри него наполнилось таким жаром, что можно было с легкостью вскипятить на поверхности его кожи воду.
Когда голоса стихли, и парни снова оказались наедине, Эрван сделал сильную затяжку сигареты и впервые за этот промежуток времени улыбнулся, искренне и без раздражающей издевки.
— И как всегда эти поварята испоганили все, не дали испытать блаженство. Сколько же ты выпил, чтобы решиться поцеловать собственного друга? Да еще и с таким профессионализмом, будто делаешь это каждый день. Я думал, ты девственник. Всегда считал тебя пай-мальчиком. Похоже, ошибся.
— Ты не злись на меня… Ну, из-за вчерашней нашей перепалки. Ненавижу себя за то, что совершил… Даже сейчас чувствую этот удар на руке, пульсирующую боль.
Эрван медленно подошел к Джорджу, аккуратно сжал ладонями его правую руку и прикоснулся к ней еще не остывшими губами.
— Забудь это. Ты уже извинился. Я сам виноват. Вел себя, как последняя сволочь. Знаешь, когда я пьяный, то выдаю только грязную ложь. Почему-то появляется желание насолить человеку посильнее. Но после все мною сказанное всплывает в памяти, когда ум протрезвеет. И вместе с похмельем мозг съедает совесть. А я такой трус. Начинаю продолжать мучить человека даже без алкоголя в крови. Дурная привычка. Столько шишек в детстве из-за этого получил. Я ведь начал хвататься за бутылку с двенадцати лет. Родители не запрещали. А я перестал чувствовать меру. Мне нравилось, когда алкоголь разносится по мне вместе с кровью. А после разбавил все это табачным дымом. Знаю, что отравляю организм, порчу мнение окружающих о самом себе, но остановиться не могу. Не вижу смысла.
— На тебя всегда так поцелуи действуют? — усмехнулся Джордж и прижался спиной к деревянной стене, зайдя немного в тень, так как солнечный свет сильно слепил глаза.
— Наверное. Но я никогда не целовался с парнем. Может быть, поэтому на меня это так подействовало, заставило заиграть в моей крови долго спавшую совесть. Это странно.