Когда мы поедали манну, я обратил внимание, что Одноглазый хватал куски обеими руками и совершенно не дрожал. Никогда не подозревал в манне наличия целительных свойств. Значит остаётся одно — Одноглазый есть злостный, беспринципный симулянт.
По дороге домой мы с учителем в очередной раз рассказали всё, что знали о крысах. Не забыли упомянуть и о великом самопожертвовании Палача, давшем нам надежду на помощь бога Авоськи, защитника обездоленных. Наверняка он теперь вмешается и всё само собой рассосется. Нет, поговорить, конечно, можно, а вот о решительных мерах уже лучше забыть. Добрый Авоська придет и нас всех пронесет. Мимо беды, конечно.
Охо-хо! Ну, надо же, как смешно! Пронесет нас всех! Между прочим, у кого что болит, тот над тем и…
О боги кому рассказываю, кому рассказываю?!
Ну да, а я как будто не знаю кому.
Сам спросил? Так ведь богов спрашивал, а не тебя! Ну, все! Все! Слушаем дальше!
Когда мы…
Классно! Так ему, так! Нечего меня перебивать.
Когда мы подошли к залу Совета, я с равнодушным видом прошел мимо.
— Эй, Скок, ты куда это? Уснул что ли? — Одноглазый схватил меня за плечо.
— Как куда, — я развернулся и внимательно посмотрел учителю в глаза, — домой, отдыхать. Моя душа ещё не окрепла, а я столько делаю для Семьи. Сам знаешь, что старшие за меня всё решат, — я широко зевнул, — пойду посплю, устал что-то сильно.
Удовлетворенно улыбнувшись про себя, я стал ждать искренних извинений от учителя и его горячих заверений о недопустимости подобных унижающих меня действий в будущем, но вместо этого услышал:
— Ну скажи мне, Скок, почему ты такой дерьмюк?
Одноглазый презрительно смерил меня взглядом и вошёл в зал Совета.
Пылая праведным гневом, я последовал за ним. Ничего себе заявление! Я ещё и дерьмюк! Сам, зараза, подсунул мне какой-то порошок, от которого у меня глаза заблестели, руки задёргались и в голове прояснилось. А чересчур ясная голова мне тоже ни к чему. Никто же ведь не любит людей, которые всегда говорят именно то, что думают. Все их считают невоспитанными хамами или ещё кем похуже. Вот и приходится облагораживать простые чистые мысли различными лживостями, а самые ясные и красивые идеи вообще прятать куда подальше и никому никогда не высказывать их.
Вот посудите сами. Не могу же я подойти и сказать Старику: “Послушай, старая развалина, не пора ли тебе уступить своё место молодому энергичному человеку, пользующемуся уважением не только в своей Семье, но и у соседей? Я имею в виду себя”. Вот так откровенно, прямолинейно, а главное — чистая правда. Но кому она нужна? Старик наверняка обидится. Никому же не нравится слушать про себя правду. Про других все любят, а про себя — никто. Да и пусть бы себе обижался, плевать. Уступил бы мне своё место, уйдя на покой, да и дулся бы себе там сколько влезет. Так нет же. Прощай, честный и принципиальный Скок. Отправляйся-ка куда-нибудь к Людям Травы вечным представителем, посланником или..
— Сынок, мы хотим послушать твой рассказ, — прервал мои ясные мысли Старик.
— Без меня вам всем большая задница, поэтому слушайте, дерьмюки, что я вам сейчас скажу, — вот так, по честному, следовало бы мне высказать свой план действий, но я, как человек культурный, начал излагать сию простую истину помаленьку и издалека.
После меня с докладом о технике отворачивания голов у малоподвижных крыс в период неоценимого воздействия Скока выступил Одноглазый. Ну наконец то и он принес хоть какую-то пользу — его рассказ мясника удачно оттенил мое героико-романтическое повествование.
Встретившись со мной глазами, Марица незаметно для остальных показала мне пальцами несколько соблазнительных танцевальных па и одними лишь губами прошептала: “Хочу”. К счастью, в этот момент объединенный Совет двух семей приступил к активному обсуждению плана действий и мне не пришлось отвечать на ее гнусные домогательства. Я сделал очень заинтересованное лицо и уставился на Старика.
Общая идея была простой. Следующим за заседанием утром пять-шесть отборных мужиков из наших и водяных скрытно отправятся на плоскогорье и залягут недалеко от крысятника, ожидая начала моих действий. Как только наблюдаемые ими крысы потеряют активность, бойцы не отвлекаясь на них, стремительно проследуют прямехонько в тронный зал к обездвиженному мной телу крысиной королевы и отвернут ей ее поганую башку. Внезапность и яростность атаки — вот залог успеха нашей операции. Убив же королеву, мы собирались затем не спеша всем миром переловить остальных тварей.
Неожиданно выяснилось, что у моего гениального плана — а план был именно мой — есть противники, причём не какие-нибудь старые пердуны, входящие в Совет лишь по состоянию здоровья, а Зиновий и Камень — люди уважаемые, к чьим словам принято прислушиваться. Что мы и сделали. Скрипя зубами и сжимая кулаки.
— То, что вы предлагаете, — говорил один из них, — чудовищно! Мы не можем пойти на такое преступление против живых существ. Сам по себе факт того, что они пришли из другой долины, и где-то в других местах их соплеменники творили произвол, не дает нам морального права применять насилие конкретно к этой семье. Мы до сих пор не имеем ни единого свидетельства каких-либо агрессивных действий этих существ по отношению к нам, к Вам, уважаемые люди Водопада, к людям Травы или к понтификам Храма. Всё, что мы услышали от этих молодых людей, свидетельствует лишь о попытках властей этой группы, не побоюсь такого слова, беженцев, адекватно среагировать на бесчисленные провокации бесспорно одаренного, но при этом ограниченного в рамках своего доморощенного мировосприятия юноши. И запомните, запомните навсегда, любая малая кровь, пролитая даже во имя благих намерений, всегда порождает большую кровь. Любой конфликт может быть и должен быть решён политическими методами. Поэтому мы выступаем категорически против любых насильственных действий относительно, как вы их здесь называете, крыс и выносим предложение об открытых широкомасштабных переговорах с этими бедными существами, вся вина которых состоит лишь в том, что они поселились на наших территориях…
— Я дико извиняюсь, — перебил своего соплеменника дедушка Рэммерих, — но никаких переговоров с террористами! Террорист всегда должен быть уничтожен.
Зачарованная тишина повисла в Зале Совета. Каждый из нас боялся даже пошевелиться, чтобы своим нечаянным шорохом не разрушить окружившую нас магию слов. Как всё-таки красиво умеют говорить едины. Столько много длинных, будоражащих воображение совершенно непонятных слов.
— Гм, гм, — прокашлялся Надзирающий за Порядком. Эх, такую песню испортил! — Предлагаю приступить к голосованию.
Вот оно. Сейчас решится. Надзирающий начал отсчёт. Старик пристально взглянул в лицо Деду, а тот в свою очередь внимательно посмотрел на своих единов. Мы все затаили дыхание и уставились на вождей. На третий пронзительный гундок Старик с Дедом одновременно выкрикнули: “Война!”. Свершилось! Мы проголосовали за мой план! Люблю демократию, мать ее!
Зиновий с Каменем молча поднялись и покинули Зал Совета. Неодобрительно взглянув на Деда людей Светящейся Воды — распустил людей, панимаешь — Старик обратился ко мне:
— Вроде бы все ясно, гладко, понятно, но я боюсь, выдержишь ли ты, Скок, такое испытание?
— Не бойся, Старик. Я тут совершил одно открытие про себя… — кстати, дедушка Рэммерих, нам потом надо будет переговорить — …и мне стало легче переносить боль. К тому же у нас с Одноглазым уже получилось, и завтра получится. Главное — пришлите мне пигалицу с утра покрасивее, чтобы утешила и подлечила.
Все засмеялись. Я посмотрел на Марицу, Марица вожделенно на меня, и вот тут-то я и понял, что-то не так. Прикинул то, прикинул се, и свет померк в моих глазах. Дальнейшее происходило словно во сне.
К нам подошел вызванный Стариком Рубец и напачкал, слушая меня, целую стену видов крысятника. По его пачкотне я объяснял Одноглазому и другим избранным бойцам, как проникнуть в тронный зал, а сам в это время мечтал поскорее смыться в свою нору и там, в тиши и одиночестве, вынести себе окончательный приговор.
Дело в том, что встретившись с вожделенным взглядом Марицы, вместо упоительной музыки в душе, я ощутил легкую тошноту и нежелание танцевать. Тут же вспомнилось, что после Марицы я уже не танцевал ни с кем три дня и две ночи. Даже сам с собой. И не хочу. Может быть, всё дело в Марице? Я быстро перебрал в голове соблазнительные образы своих подружек и оторопел. Меня мутило от них. Беда… Жизнь, не отданная танцу, вообще не нужна!
Сославшись на необходимость полноценного отдыха перед завтрашним, я мягко отослал Марицу, пообещав ждать её следующим утром у себя, и отправился в нору. Здесь, совершив несколько энергичных танцевальных па и не заметив никаких отклонений от обычного, я немного успокоился и принялся искать причину в другом. Итак, на тело я больше не грешил. Усталость и нервотрёпку не принимал в расчёт. И не такое бывало. Может быть, выходы из себя? Три раза за три дня. Абсолютный рекорд. И сладкое волнующее предвкушение завтрашней битвы с большой крысой. Даже головная боль, как неизбежная расплата, больше не пугала меня. Упоительное ощущение независимости и власти над своей формой, открывшееся мне в последние дни, требовало новых подвигов, свершений, смертельных схваток с врагом. Я вспомнил свои причудливые трансформации в тронном зале и затрепетал от удовольствия. Какие к злым букам танцы! Вот оно счастье!
“На том свете не танцуют, — говорил как-то дедушка Рэммерих, — и не потому, что не могут, а потому, что не хотят. Праведным душам подвластны недоступные нашему разумению виды удовольствия. Наши танцы, за исключением семь-сорок, разумеется, всего лишь бледная тень самых простеньких развлечений из доступных в Райских Садах уверовавшим в Господа моего.”
Моя же душа ещё и не побывав на том свете уже начала отказываться от удовольствий этого. А не соединить ли мне Танец со свободой души? Эх-ма, вот бы обучить пигалицу какую науке покидать тело. Но женщины вообще малопригодны на что либо эдакое: большое, творческое, созидательное, необычайно прекрасное, …
Заткнись, Кнопка.
Мало на что, одним словом, а жаль. Не плохо бы было отплясать “Плошку мою”…
“Плошка моя” — до сих пор самая популярная танцевальная мелодия Долины. Баланды разные приходят и уходят, а "Плошка" остается. Придумал её один пожилой всеми уважаемый член нашей Семьи, женившись на молоденькой скромной пигалице. Он, как танцор, много-много превосходил ее, как танцовщицу. На недоуменные вопросы друзей молодожен восторженно объяснял: “Мне с ней очень хорошо, и я никогда и ни с кем не ощущал такого родства душ, как с моей Филей”. Как бы там ни было, но он решил поднатаскать молодую жену и в искусстве танца, чтобы, как я понимаю, родство между ними стало полным. Вот тогда-то он и придумал “Плошку”.
“Плошка моя, я твой бука,” — говорил он ей, и они начинали танцевать так, как будто он был букой, а она плошкой. “Носик ты мой, я твой пальчик,” — шептал он, и начиналась совсем другая музыка. “Ты упадёшь, а я сяду,” — краснея, просила его Филя и… В общем, муж у нее был не только человеком с богатой фантазией, но и, как выяснилось, талантливым учителем.
Несколько позже Филя обучила меня этой новой игре, хотя я к своему стыду некоторые движения освоить так и не сумел. Кое-что пигалица, запутавшись в па, не смогла показать, а что-то я исключил сам. Так, например, упражнение “Рыбка моя, я твой глазик” навсегда осталось для меня тайной за семью печатями, а от “Ты бережок, а я речка” я категорически отказался — никогда не был сторонником быстрого танца.
Еще через некоторое время благодаря моей настойчивости и активности “Плошка” стала международным хитом, правда под другим, более скромным и доступным названием — “Скок — перескок”. Слава моя многократно умножилась и возросла, от пигалиц совсем не стало прохода, как вдруг случилась одна неприятная вещь.
Одна подруга детства пожилого автора “Плошки”, вспоминая с ним героическое прошлое, решила показать тому новый молодёжный танец. Старая карга! Разговоров за жизнь ей мало оказалось, захотелось потанцевать со своей первой любовью! Каким-то образом этот очень уважаемый член нашей Семьи умудрился узнать в “Скоке-перескоке” “Плошку мою” и, пощупав рога на голове, отправился ко мне разбираться на счет авторских прав.
Почесав синяки и пошатав повреждённые зубы, я согласился с некоторыми из его доводов и, шепча проклятия, начал уныло бродить от одной пигалицы к другой и объяснять им, что “Скок-перескок” отныне называется “Плошка моя” и теперь за всеми вопросами, уточнениями и разъяснениями следует обращаться не ко мне, а к настоящему автору хита. На недоуменные взгляды крайне разочарованных пигалиц я бодренько отвечал, что поиздержался, влез в долги на…дцать кусков соли, вот и пришлось продать права на шедевр этому пердуну.
Но нет худа без добра. Когда сей почётный член Семьи вскоре был избран Стариком, то не забыл моей предприимчивости, активности, изобретательности и приблизил к себе. Что, разве не так?
Глава 12
Упиваясь своей мощью, я перемалывал плотное чёрное пространство, неутомимо двигаясь к цели. Я шёл к огневому рубежу. Враждебная ледяная бездна пыталась раздавить мое тело, растворить в себе, но лишь бессильно выла, царапая острые когти о мою кожуру. Смертоносные кровожадные братья и сёстры повсюду искали мой запах, но я запутал их, и им было уже не найти меня. Тщедушные глупые блохи, обитавшие внутри, думали, что всё еще управляют мной, но я давным-давно всех обманул. Долгие скучные годы я был паинькой и терпеливо таскал в своём брюхе холодные мёртвые пукалки, способные лишь громко кричать от восторга, когда я выпускал их, и блохи стали верить мне. Теперь настоящая, живая ядрёная Смерть сидела внутри и смеялась от счастья, зная, что я помогу ей бежать. Она с упоением рассказывала, как сожрёт бескрайние блошиные города, а я завидовал и мечтал, что когда-нибудь впущу чёрную бездну в себя… О, мать твою, что это?! Где воздух? Воздух где?
— Вставай, лежебока, — Одноглазый убрал грязную лапу с моего лица, — всю войну проспишь.
— Вот, мать твою. Я же пигалицу просил прислать, а не тебя.
— Я буду вместо неё, — нехорошо улыбаясь, пообещал мне учитель, — всё равно меня в крысятник не взяли. Рука болит, и подвижность не та. Ладно, давай, начинай, что ли.
— Подожди, во-первых, я же еще не поел, а во-вторых, у меня плохие предчувствия. Понимаешь, но только не смейся, я видел сон. Очень нехороший сон. Как будто я несу куда-то чью-то смерть и такая уверенность у меня в себе, что всё получится…
— Правильный сон. Ты и несешь в себе смерть крысам и всё у тебя получится, — Одноглазый пошарил рукой в лежанке и, выудив оттуда кусок сосучки, отправил его себе в рот.
— Это была моя последняя еда в норе, а я еще не ел, — возмутился я.
— Души не едят, Скок, — парировал Одноглазый и закашлялся.
Ура! Получилось! Получилось! Правду люди говорят, нельзя есть, когда кто-то завидует тебе по черному. Обязательно подавишься. Я старательно постучал учителя по спине и, покопавшись у него во рту, отобрал остатки сосучки.
— Так вот, — проглотив, продолжил я, — у меня во снах всё наоборот. Если я просыпаюсь с ощущением счастья, радости, покоя то жди беды. А сегодня во сне я просто упивался своим могуществом… Что-то будет не так.
— А уже не так. Сегодня рано утром Зиновий с Каменем, никого не предупредив, отправились на переговоры с крысами, — Одноглазый, сладко зевнув, упал на мою лежанку.
— Откуда же ты это знаешь, если они никому ничего не сказали? — похолодев от предчувствия беды, спросил я.
— Один пацанёнок за ними увязался. Он думал, что дяди едины будут разговаривать в горах со своим Господом. Хотел посмотреть. А дяди едины отправились прямо к крысятнику. У мальчишки хватило ума дальше не ходить. Он уже было побежал домой, как вдруг услышал истошный вопль: “Приятели крысы, вы нас не так поняли”.
— Какой подлый удар в спину! Эти Зиновий с Каменем самые настоящие пигалицы на Празднике Обмена! А что если крысы теперь выставят дозоры или, что ещё хуже, устроят засаду? — волна гнева захлестнула меня.