Приятно, но чересчур навязчиво забарабанил дятел - оттуда, где был спрятан стольный город Гавейна. Гебхардт Шванк немного ускорил шаг - подобные звуки никогда ему не нравились, он приходил от них в капризное раздражение, и очень быстро.
Но это раздражение вызвал не только невинный дятел. Посмотрите-ка, вот он возвращается из Леса, от Сердца Мира - а стать Домом Божьим ему, видите ли, не по чину, и он-то в этом не виноват! Не виноват, но в своем роде проклят.Тогда хотя бы что-то о Пожирательнице выяснить, но и то... Ага, да она его и не заметила - ухватила и придушила Пикси, довела до самоубийства Эомера, свела с ума Пнкратия; разве что хитрый Филипп-Теофил чудом остался в живых, да и то, похоже, обречен. А потом взяла, гадина, и исчезла, расточилась, как это делают демоны. А вмето нее возникла нравная и сентиментальная девица, которая плохо знает, чего хочет, но при этом так гордится своей неиисякаемой тревожной злостью! Тьфу!
И даже Филиппа он потерял: у умненького мальчика теперь есть своя собственная разумная бабочка, да еще и нимфа к тому ж - да разве сравнится с нею какой-то там ехидный кастрат, пусть и даровитый!
Так что - ему, Шванку, завидно теперь, что смертоносная мерзость не обращала на него никакого внимания? Да, завидно. Как и все боги, она клюет на страсти. А привычный смягченный ужас и привычная зависть к живым ей не нужны, она их не замечает - сама так то ли живет, то ли пребывает в небытии. Вот сейчас ему завидно и гневно уже по-настоящему!
Свирепый кастрат подпрыгнул на лыжах, поднял туманное облачко снежной пыли. И, нечего делать, заскользил дальше по дороге собачьих обозов.
Большие ели как-то незаметно помолодели и сменились редким березняком с примесью липы. С самой толстой из лип снялся ворон - то же самый или уже другой? - мягко каркнул, подпрыгнул, взлетел и уселся на ветку чуть выше. Путь собачьих нарт закончился, сменился дорогой для конных саней в чистом поле, и на горизонте были видны серые сады пригорода.
Тогда Гебхардт Шванк снял лыжи и воткнул их в снег у самой границы Леса - для какого-нибудь отчаянного путника или в надежде, что вещь из волшебного места вернется домой сама. Он отошел, не оглядываясь, а потом все-таки обернулся - большой ворон, отливающий лиловым трауром, уже опустился, бесшумно сел на нос одной из лыж и сосредоточенно выщипывал шерсть из подбоя. Смотреть на это показалось Шванку неделикатным, и он, пребывая уже в мире людей, отправился к себе.
Луг и сады он прошел очень быстро, и новая шуба его покрылась инеем, очень похожим на соль.
***
Он ожидал, сам того не зная, что в городе будет так же пусто, как и в столице Гавейна - но люди, по своему обычаю, бродили и проезжали туда-сюда, по своим таинственным делам пробегали собаки, озабоченно меняли места вороны, и Шванка это удивляло сейчас. Странный ясный день все еще не собирался склоняться к закату - а трувер, оказывается, привык к осеннему времени, к короткому дню...
Так или иначе, но ему пришлось поспешить - у шубы не было капюшона, а от шапки он избавился еще в Лесу. Кабы не было бы жалко ушей, он послонялся бы по улицам еще, заглянул бы в лечебницу и на рынок. Но, предполагая, что бедные уши вот-вот раскрошатся, он уже стучал в ворота, предназначенные для паломников. Старушка привратница только ахнула: "Господин Шванк!" и прикрыла рот костлявой ладошкой. Трувер сам отодвинул створку и протиснулся к ней.
- Какой нынче день? - спросил он, кланяясь.
Привратница сделала знак, отгонявший, по поверью, неупокойников. Шванк, как ему и полагалось, никак не среагировал, и привратница ответила:
- Последний перед зимним равноденствием.
- Ничего себе! - поразился трувер и заторопился в скрипторий.
Гебхардт Шванк отдал Агнес шубу - выколотить хорошенько, чтобы не отмокла в тепле - и шагнул внутрь; уши немедленно затеребила боль. В скриптории было довольно людно - компания писцов ретиво разбирала целую поленницу старых свитков, а на отшибе сидел Филипп, ныне Теофил, и с усталым видом что-то читал. Он первым повернулся на скрип двери и вскрикнул:
- Шванк, ты живой!
- А ты почем знаешь? - сварливо подыграл ему друг.
- Уши красные и лед в волосах.
Шванк задумчиво провел ладонью по голове - и верно, сплошная неровная корка. Он стоял; Филипп двинулся навстречу, но приостановился, стараясь быстро распустить третий узел траурного пояса.
- Прости, я тебя искал тогда. Но меня все время возвращало на тропу. А потом зеленые рыцари...
- Знаю. Меня самого увел бог. Это Вакх, оказывается.
- Вакх? Ого!
Оторвались от своих свитков и зеваки-писцы. Теофил, а для Шванка все еще Филипп повел трувера к самому светлому месту, записывать новую историю паломничества. Шванк покорно шел, а подтаявший иней потек по лицу, и казалось, что он плачет.
***
По требованию Ириды Горгоны Молитвенная Мельница была остановлена. Ее нутро освободили от тысяч символических изображений - а некоторым из них было лет по тридцать-сорок - а содержимое караваном мешков отнесли в Скрипторий. Епископ Акакий осмелел, воспрял духом, созвал писцов и рисовальщиков. Задал им работы на добрые пять лет и в полной мере насладился ею сам.
А отправка Молитвенной Мельницы на покой стала первой самостоятельной работой полноправного жреца высшего клира Теофила, прежнего Филиппа. Под его руководством рабы и свободные мастера разобрали машину, хорошенько отполировали и смазали ее детали и уложили в большие ящики, набитые сеном и стружкой. Кое-какие мелочи и золотую Сфинкс унесли обновить. Ящики отправили в Реликварий и там покрыли тяжелым пурпурным бархатом - до лучших времен.
Лучшие времена наступили лет через семь-восемь, когда Лот переиграл племянника Мордреда, сына Моргаузы, и смог стать не только герцогом Чернокнижником Третьим, но и верховным королем, обрубив и опалив щупальца войны так, чтобы на его век хватило надежного покоя. Лот думал, что это его заслуга - но именно в это время Пожирательница выбрала себе нового мужа, одного из взбесившихся рыцарей Уриенса, а старого супруга отпустила на свободу умирать окончательно; наверное, муж-трубадур и поспособствовал тому, что его вечно голодная супруга на время была умиротворена.
Тогда новоиспеченный епископ Теофил, первый и пока единственный Дом Божий в этом сане, приказал Молитвенную Мельницу оживить и те изображения, что уже обновлены, ей вернуть. Так и было сделано, мирно и торжественно. Но миряне и жрецы не слишком торопились отправляться на поиски богов, и преставления о паломничество пришлось начинать заново.
***
Гебхардт Шванк так и не решился дополнить свой роман. Все копии были изготовлены; жрецы хмыкали и сохраняли невозмутимый вид, но историю о Молитвенной Мельнице и Едином боге перечитывали регулярно - а школярам ее чтение было запрещено. Вдохновясь примером предшественников, епископ Акакий, уже удостоенный прозвища "Как бы чего не вышло!", решил изменить систему регистрации документов. Но Храм инертен, и его идею воплотить не удалось - помечают входящие документы по-прежнему: просто в порядке поступления присваивают номер да отмечают дату.
К весне мастер Шванк заметил, что Храм ощутимо давит на него: своими серыми стенами, черными лаковыми росписями, безднами зеркал и огромным крестом здания Картотеки. Надоело и то, что его то допускали к пению, то отстраняли от него - в основном ему полагалось воспевать то, что имеет отношение к пустоте, смерти и увяданию. Так что Гебхардт Шванк вскоре почувствовал себя прозрачным и пустым - и начал действовать по-своему, чтобы вернуться к жизни.
Поначалу он исполнял свой роман на улицах, но зрители его не полюбили. Тогда он переместился в самые богатые и просвещенные купеческие дома. Там он выступал с переменным успехом, роман чаще всего нравился, но беда в том, что образованных купеческих родов в городе так мало...
Просто так покинуть Храм не получалось. Хуже того: вернуться к порнографическим представлениям тоже стало трудно. Во-первых, вошли в моду песнопения об убийствах, а не о плотской страсти. Во-вторых, у непревзойденного похабника Шванка появился конкурент: некогда, не так давно, шут пригрозил блудницам и порочным мальчикам, что вернется и заставит их представлять самые скабрезные комедии. Шут не вернулся, но "пастух" блудниц это расслышал, намотал на ус и воспользовался такой хорошей идеей. Отныне у дороги на нечистой стороне пригорода устраивались коллективные блудные действа. "Пастух", полнокровный молодой мужчина, был наивен, лишен тонкости кастратов и думал - покажи простецам, чем занимаются люди в постели, и они осыплют его дождем меди и мелкого серебра. Но не тут-то было! Простецы не желали просто смотреть - они желали заниматься этим сами, и поэтому растаскивали актеров и актрис под кусты задолго до конца представления.
Но одна комедия расторопного "пастуха" все же имела успех и сделала его на несколько лет опасным конкурентом Шванка - то была знаменитая "История о Красавчике и двух уродах". Собственно, блудницы и мальчики запомнили, как трое кающихся сначала везли умирающего на кладбище, но очень скоро вернулись с ним обратно. Запомнили так, что умирал красавец-жрец, развратник, ханжа и садист. "Умирая", он вслух перечислял все свои прегрешения, которые от раза к разу становились все мелочнее, нелепее и уморительнее. А его напарники, Порося и Нетопырь, во все более лицемерных выражениях оплакивали несчастного и громко сожалели о том, что из мира уходит такая краса, потенция и изобретательность в соблазне, как у Красавчика. Вот и все представление, хотя и весьма, весьма успешное.
Гебхардт Шванк о конкуренте знал, но не торопился: комедий не сочинял и Храма не покидал. Когда его деньги почти иссякли, он договорился, что будет служить Храму Времени, новому, тому, что на рыночной площади. Его отпустили в легким сердцем - песнопения для Времени в основном скорбные, и там он мог работать без простоев.
Там он за два года подготовил хор мальчиков и юношей, развив точно такую же беспощадную придирчивость, как и достопамятный мастер Пиктор: теперь уже не уши нетопыря, но поросячий хвостик жидкий волос и зеленоватые глазки снились в кошмарах юным певчим.
***
Верный свое привычке тащить все, что может оказаться важным и нужным, но при этом плохо лежит, Гебхардт Шванк прихватил копию "Романа о Молитвенной Мельнице и о Едином боге" и отправился в Лес; епископ Акакий знал об этом, но отнесся к краже более чем снисходительно - да как можно не украсть столько сведений сразу и не распространить их? Тем более, что вор-трувер мастер Шванк сам их с риском для души раздобыл и привел в порядок. На его месте Акакий, ныне епископ, а прежде - глава писцов, поступил бы точно так же!
Благополучно миновав Броселиану, он свернул в земли Аннуин и призвал мастера Пиктора. Пикси расположился лагерем у самой границы и два дня читал рукопись. Закончив, он объявил, довольный:
- А ведь похоже на правду! Я это сделаю, эльфам понравится. Понимаешь, для них вы, люди - мифические персонажи. Эльфы очень любят серьезные сказки.
- Пикси, а музыка? Надо?
- Я сам, сам, они по-вашему не поют.
Что ж, раз теперь "мы" - эльфы, а "вы" - люди, то Гебхардт Шванк вернулся в город. Он узнал потом - птичка на хвосте принесла - что его роман имел успех в землях обеих лесных королев. Даже несмотря на вечную скорбную ярость Аннуин.
***
Хор пел, а Храм окончательно надоел Гебхардту Шванку. Тогда он принялся, наконец, за сочинение альбы для Четвертой Горгоны. Корпел он долго и в результате уверен совершенно не был.
Как бы то ни было, на другое лето он снова отправился к границам земли Аннуин и вызвал мастера Пиктора. Тот, мало уже узнаваемый, легкий, заросший бородою и мелкими кудрями, прочел, с сомнением хмыкнул и вынес вердикт:
- Пока идет война, к Горгонам вам ходу нет. Я сам передам это Ириде, когда смогу. Прощай!
Ушел, травы не шевельнув.
Осенью Пиктор был застрелен в где-то пути - в спину, отравленной стрелою из птичьей кости. Его мул вернулся к своим и вывел эльфов к трупу. Труп подготовили и отправили вниз по реке. Альбы при нем не было, а Ириды Горгоны никто в этих краях не видел. Что было причиной убийства - разросшаяся, как на дрожжах, музыкальная слава мастера Пиктора или же некая Прекрасная дама? Ни эльфы, ни Гебхардт Шванк этого так и не узнали достоверно.
***
Вот тогда-то Шванк и почувствовал, что засиделся совершенно. Продав зимой шубу с божьего плеча и вложив еще какие-то деньги, он по весне купил себе мула, повозку и разноцветную пряжу. Навсегда покинув Храм Необратимого Времени, оставив навеки надежный хор, он обкатал свое приобретение в пригороде и убедился, что кукольные представления по-прежнему любимы простецами и приносят некоторый доход.
Похабщина его не слишком интересовала, но частенько шла в дело. Еще у него была история Зеленого Короля и Красного Бастарда, кое-какие отрывки, особенно начальные, из его романа и самые жуткие - коротенькие представления о заклинании Пожирательницы Плоти. Купцы снисходительно относились к песнопениям о восстановлении Трои и о Молитвенной Мельнице.
Удержавшись на плаву, к осени Гебхардт Шванк снова объявился в Храме и выкуамл оттуда беззащитную Агнес, толстую чудачку Агнес с глазами, похожими на вареные яйца. "Жалко ее, - решил комедиант, - Без Эомера она толком не знает, на каком свете пребывает". В ратуше он взял дурочку в жены - а поскольку детей супруги заводить не собирались и не могли, то освящения в Храме такой брак не требовал. В контракт было внесено условие: ежели супруга оперится и захочет ребенка, а тем паче полюбит другого, то муж обязан ей препятствий не чинить и отпустить на волю по первому же требованию, не взыскивая возмещения за выкуп. Но пока молодая никуда уходить не собиралась - варила похлебки да наводила чистоту, что от нее и требовалось. Потом она сосватала Шванку свою сестру, отставную блудницу, хорошенькую, но живущую в крайне трудном положении - с некоторых пор она, бедняжка, и помыслить не могла о плотской страсти без отвращения и неукротимой рвоты желчью. Прелестница готова была руки на себя наложить, но жалостливый Шванк взял в жены и ее - с тем же условием, что и сестру.
Вторая жена притащила с собой прекрасную идею - дело в том, что она какое-то время работала под началом "пастуха" - сочинителя, постановщика действа "Красавчик и два урода". С ее легкой руки новая семья погрузилась на мула и уехала в серьезное странствие, ставить коротенькие нравоучительные комедии о наивных простушках и хитрых блудницах. Сестры играли, а их супруг пел за обеих и наигрывал на лютне или бубне.
***
Когда закончилась война и очнулась Молитвенная Мельница, хозяин передвижного театра Гебхардт Шванк договорился с епископом Теофилом о том, чтобы исполнять на территории, подвластной городу, а также в иных герцогствах, самые увлекательные истории о паломничествах к Сердцу Мира и об отношениях с некоторыми из богов. Просьба его была немедленно и с радостью удовлетворена.