Киприда чуть зарылась в песок и осталась лежать, соблазняющее приоткрыв створки.
Тогда епископ Герма крепко схватил Локсия под жабры и взял на руки. Сдавил ладонями, прижимая иглы - хотел то ли раздавить, то ли слепить из нее что-то еще. Рыба громко заскрипела, пронзила руки насквозь и замерла, пульсируя, как сердце.
Епископ Герма еще сильнее сжал ладони, и тело его рассыпалось тяжелой медной пылью. Приливная волна понесла часть его к берегу.
Скарпия зависла в воде, затряслась и сбросила, кувыркаясь, клочья полосатых покровов. Развернулся пружиною крупный серо-зеленый угорь, вытянулся и поплыл, извиваясь, к берегу. Там он выбрался на песок и пополз дальше на северо-запад, кратчайшим путем к Внешнему Океану...
- Вот что я знаю - что видел и от братьев. Я сам освободился и улетел.
Вакх печально смотрел на Шванка, но не плакал. Тот испуганно спросил:
- Это ты убил Хейлгара?
- Не знаю. Может быть, я. Может быть, он, Герма, - бог говорил сдавленно, совсем как человек.
- Но почему ты выбрал меня, кастрата? Что я понимаю в страстях?
- Ты невинен и не предубежден. И ты пытался в них хоть как-то разобраться, сочиняя свои глупые комедии для дураков, которые свою-то похоть сдуру воплощают как попало... Жалко мне тебя стало из-за этого.
Гебхардт Шванк мелко дрожал, весь - то ли приморозило в незнакомом лесу, то ли от страха.
- Если хочешь узнать больше, усни!
Шванк послушно зевнул.
- Ты замерз - возьми мою шубу.
- Да-а, - закапризничал Шванк, - я укроюсь, пригреюсь, а потом замерзну до смерти! Нашел дурака!
- Не хочешь - усни так!
И Гебхардт Шванк уснул.
***
А проснулся он в удобной теплой постели, в комнате вроде той, какая у него была при герцоге Гавейне. Свет и запахи тоже были какие-то знакомые. Седая королева, одетая в зеленый бархат, поила его с ложечки каким-то жгучим отваром, и он воскресал и засыпал снова - сколько раз это было, один или множество, он не знал. Когда проснулся окончательно, то вспомнил - королевою была сама Броселиана, он ее видывал и прежде. Но сейчас она ушла, трувер был один и настороженно ждал чего-то. Устал ждать и снова уснул.
Когда открыл глаза, увидел, что высокая женщина в белом сидит у постели, сложив руки на коленях, как нянюшка, отложившая свой вечный чулок. Голубые глаза смотрели на него ласково и внимательно, а третий глаз, между бровями, сейчас мирно спал и опасен не был.
- Просыпайся, трувер, просыпайся! - ласково позвала она.
Шванк торопливо ощупал бока и бедра под одеялом - оказалось, был полностью одет. Тогда он сел рывком и свесил ноги. С телом и разумом все было хорошо - верилось сейчас, что так было и будет всегда.
- А где Ее величество?
- Она дремлет. Зима.
- Где Филипп?!
- Он вернулся. Ты вернешься тоже, но позже. И передашь, что больше ни одного пилигрима я не пропущу к Сердцу Мира - пока не кончится война.
- Повинуюсь.
- Хорошо. Слушай внимательно и запоминай - сейчас я загнала Пожирательницу далеко на Север - она развлеклась твоими бубенцами, и мне удалось застать ее врасплох. Но она протянет щупальца туда, где гибнут толпы, умирают в отчаянии или хотят спрятаться от жизни. Пока война не кончится, странствий к Сердцу Мира не будет! Боги тоже боятся смерти и хотят выжить. Твой жрец - последний, к кому зеленые рыцари отнеслись благосклонно.
- Слава богам!
- И не из-за него! Они просто боялись повредить его нимфе.
- Эхо?
- Да. И передай им там - пусть останавливают свою Мельницу.
- Хорошо, госпожа.
Тот озирался - ему все казалось, что он бредит, что он и прежде бывал в этих покоях, видел и знает все это. Ирида сидела, молчала и явно рассматривала Шванка.
"Она - красавица!" - словно бы опьянев вдруг, понял он.
- Что ж, - сказала она, - у нас теперь без крайней необходимости не появляются. Говори, шут, в чем дело!
- Я трувер, госпожа, и не шут более. А зовут меня Гебхардт Шванк. Я германец из Чернолесья.
- Продолжай, Гебхардт Шванк.
- Я писал по требованию Вакха "Роман о Молитвенной Мельнице и Новом боге", но не смог закончить его. И пришел по наитию в Броселиану...
- Чтобы забыть о Пожирательнице, которая тебе мешала. Чтобы сбежать от нее, - неодобрительно поморщилась Горгона.
- Да, госпожа. Может быть, я струсил - но не я один от нее бегал! Были и доблестнее.
То ли что-то прикидывая, то ли смущаясь, Ирида Горгона думала, то подбирая, то чуть выпячивая пухловатую губку, и глаза ее были печальны.
- Вакх показал мне то, что знал. Сказал, что я могу узнать больше, и отослал сюда. Вот и все.
Глубоко вздохнув, смертоносная на что-то решилась, но медлила, медлила. А Шванк со страхом ожидал, не очнется ли ее убийственный глаз. Сейчас-то перед ним сидела прекрасная дева, а вот в Лесу...
- Не бойся, трувер. Я тоже надумала сделать тебе заказ, - Ирида Горгона, совсем как человек, сглотнула воздух, порозовела и сосредоточилась, глядя не на Шванка, а в некое дальнее пространство.
- Я слушаю.
- Не мешай!
- Простите меня, госпожа! - поклонился с кровати бывший шут.
- Так вот! До того, как стать Четвертой Горгоною, я была женой вашего верховного жреца.
- Как, Панкратия?!
- Не дури! Его предшественника, епископа Гермы. Может быть, у меня есть и ключ к твоему роману. Помолчи, ладно?
Гебхардт Шванк притих и стал совсем незаметным.
- Это было больше сорока лет назад. Я приехала в Храм по поручению матери и привезла ему живой воды. Тогда меня звали Дева-Жаба, да... И это не единственная причина, почему я уехала из дому. В Храме я горевала, ведь избранный мною рыцарь не любил меня, а потом его случайно убила моя сестра - но случайно ли?
Повинуясь чутью, Гебхардт Шванк совершенно затаил дыхание.
- А верховный жрец утешил меня. Я сидела и плакала в Скриптории...
Тут из человеческого глаза Ириды скатилась обыкновенная слезинка; очнулся и третий глаз, уронил каплю пламени, которую она рассеянно стерла пальцем.
- Не плачьте, госпожа! Вы прожжете платье! - метнулся к ней Шванк.
- Так мне сказал и он.
Сейчас Ирида плакала легко и тихо, слезами человеческой женщины. А Шванк потаенно думал: "Еще бы этот книжник не перепугался! Ее слезы, наверное, прожигают камни, а она забылась и разревелась прямо среди документов, в его любимом детище".
- И ночью - я до сих пор не знаю, наяву ли то было или во сне, я пошла к нему, как по велению некоей силы - его ли то была сила? Чтобы не беспокоить, еще у порога сбросила сандалии. Пока он был со мною - плакал, и его слезы все капали мне на лицо. А я была утешена. Потом он перевернулся на спину, поднял меня, и слезы все так же текли вниз, по вискам. Еще до рассвета я покинула его, спящего, и ушла сначала к королеве Аннуин, а потом дальше, в заповедные земли Индрика и Сэнмурва, стала там сестрою Горгон. Его же скорбная ярость как-то передалась и мне, а третий глаз мой стал смертоносным. И ярость эта меня не оставляет и не оставит вовек, как не покинула и его до конца жизни. И я узнала, что именно после той ночи он сумел воссоединить некую триаду и создать зародыш Единого бога... Я хочу, мастер Шванк, чтобы вы сочинили об этом альбу.
- Я постараюсь, - смущенно забормотал Шванк, - но я ... Я не знаю, смогу ли...
- Я понимаю, - улыбнулась вдова епископа Гермы, - Не стыдитесь.
- Я не отказываюсь...
- Хорошо, мастер Шванк - как получится. По рукам?
- Да.
- Ох! Тогда торопитесь!
- Что?
- Разве Вы не узнали эти покои?
- Д-да... Кажется, я здесь был?
- Мастер Шванк, это же дворец Гавейна, комната одного из слуг!
- Как он?
- Не очнулся, но и не умер. Думаю, так и будет спать, пока его сыновья не примирятся.
- Но...
- Да, Уриенса больше нет. Но Вы ведь не столь наивны, чтобы думать, будто война из-за этого прекратится?
По правде говоря, Шванку очень хотелось думать именно так. В смущении он встал и прошел к окну:
- Так это же моя комната!
- Да. Три королевы сделали так, что Лес обволок город и теперь удерживает его в безопасности в Броселиане.
- Как?
- А вот это нас с Вами не касается!
Гебхардт Шванк видел - аллею, квадратные прудики по бокам ее, где летом ловят на удочку карасей, а зимою катаются на коньках. Приближался вечер, и никого на улице не было. Шел мрачный, постоянный, мерный дождь - наверное, очень холодный, а на деревьях болтались бурые и красные останки листьев, словно казненные холодом и мраком.
- Осень? - спросил Шванк.
- Там? Да. Гебхардт Шванк, здесь время идет много медленнее, и за окном все еще осень. Но, если Вы задержитесь еще хоть на минуту, Вам придется пробираться к себе через весенний лес, где все тает и воды текут прямо под снегом...
- Понял, понял!
У порога Шванк натянул сапоги и стал было разыскивать куртку, но не нашел.
- Постойте! - сказала Ирида, - Вакх оставил Вам свою шубу, не замерзнете.
Гебхардт Шванк поднял соболиный полушубок и вытянул из рукава старую узорчатую шапку, лишенную теперь всех атрибутов его шутовского прошлого. Он низко поклонился и, пятясь, вышел в дверь.
Прямо в зимний сверкающий лес.
***
За порогом кто-то воткнул в снег короткие лыжи (их меховой подбой уже успело чуть облепить снежком), и Гебхардт Шванк ими воспользовался. "Вряд ли кто-то из спрятанных королевами хочет уйти. Или же они предназначены любому желающему". Так или иначе, сорочья составляющая Шванковой натуры решилась и лыжи-таки присвоила.
Снега нападало не так чтобы много, он особенно не мешал, но подбитые мехом лыжи отягощали заметно. Некоторое время спустя странник расстегнул шубу. Немного позже он закинул старую шапку на дерево, птичкам на гнездышки.
Путь был уже проложен и предназначен прежде всего для собачьих нарт. Некоторые упряжки бегают цугом, некоторые - веером, и тропа оказывается довольно широкой, хотя и не слишком ровной. Нынешний снег был хорошо уплотнен, суховат, аппетитно поскрипывал, а на ветках - посверкивал себе мелкими бриллиантами. Судя по всему, было начало дня. Ворон каркал изредка, голос его разносился далеко. Судя по всему, ворон этот сидел себе на ветке, приглядывал за Шванком и время от времени давал понять, что это его большая территория. Никто ему не откликался, что для воронов вполне естественно. Если ворон живет где-то, значит, не так далеко проявится и граница леса, ибо черному бывают нужны и открытые пространства. Так что Гебхардт Шванк шел себе и не беспокоился - путь упряжек и ворон все равно вывели бы его куда-нибудь, где явно будут люди.
"И куда это я приду? - размышлял он, - Вряд ли в кровавые земли неупокойника Уриенса, иначе уже здесь суетились бы зеленые рыцари, и ворон кричал бы иначе... В город, к Храму? Это вероятнее всего - потому что собаки шли, наверное, обозом, что-то везли. Городские товары. Меха, рыбу, дичь"
Гебхардт Шванк по старой привычке не думал о том, а куда ему, собственно, нужно? Куда он хочет прийти? Зачем и к кому? Если бы он думал так, то вопрос "К кому?" возник бы в его голове в последнюю очередь. Но, если не "Куда?", то откуда он в очередной раз возвращается, что несет с собою и чем за это заплатил, что утратил? Про это размышлять было куда привычнее и понятнее, этими мыслями он и занялся.
Итак, он получил два значимых - или ключевых - эпизода к роману. Один он видел, о другом ему рассказали. За это он будет должен альбу, ежели она у кастрата получится, и вряд ли Ириду устроит что-то стандартное : "Ах, как нам жаль, уже настало утро!". Может быть, она думает о том же, что и он сейчас - откуда она ушла и почему?
"Да, и для чего?" - добавил внутренний бестелесный голос. Для чего? Она, кажется, именно из-за этого сбита с толку, растеряна и невероятно легко приходит в ярость. Ярость она контролирует и этим весьма довольна. Но какую альбу она все-таки хочет?
"Не угадаешь, и не пытайся. А какую альбу хочешь ты?" - спросил голос.
"Никакую! - сердито ответил трувер, - Я не трубадур и придавать смысл ее чувствам сорокалетней давности не обязан".
"А все-таки? Про долг ты понимаешь хорошо, это своего рода страсть, и уже готов расплатиться альбой и отделаться от них от всех, так? А потом кануть в ничто?"
"А ты-то кто?!"
"Я!"
"Вакх?"
Совершенно пустое серое молчание в ответ.
"Пожирательница плоти?"
Чуть шевельнулось болезненное отвращение, будто бы кто-то внутри проглотил толченого стекла.
"Львиноголовая Сохмет?"
"Чуть ближе. Я-то сопротивляюсь Пожирательнице, а вот ты с радостью готов ускользнуть и исчезнуть, как я вижу. Ты не умеешь существовать"
"И что?! Я и не был должен, так?"
"Ты умеешь только двигаться. Тебе неплохо в небытии, потому что про хорошо и про бытие ты ничего не знаешь. Ты исчезаешь и заставляешь исчезнуть меня. Надоело!"
"Да кто ты?!"
"Я!"
"Я, я, я!!! Кто?! Объяснись, наконец!"
"Я - мое имя"
"Очень приятно! Я что-то тебе должен?"
"Быть"
"А меня нет, по-твоему?!"
"Не знаю..."
"(...Крайне непристойное проклятие с пожеланием провалиться прямо в гениталии преисподней и там свариться в расплавленном камне...)"
"Прекрати! Замокни, пустышка! Хватит уже ссылаться на кастрацию и отказываться быть. Хватит подыгрывать смерти"
"Я - не - желаю - быть! Ясно? Сам будь, если надо - я-то здесь при чем? Отвяжись!"
"Ах, так?! Я тебя вызываю, трус! Я вызываю!"
И тут частокол елей перед Гебхардтом Шванком раскрылся, он на мгновение увидел высокое голубое небо с единственно пушинкою облачка. Ели заплясали, закружились, по зимним небесам почему-то с визгом пронеслись стрижи и рассредоточились трезубцем...
"А где же мухи?" - поразился Шванк и увидел: исчезли поседевшие ели, и на месте их давно стояла глиняная мазанка, та, что над морем, и между яблонь покачивался гамак. Звучно упало яблоко.
- Боже, нет!!! - завопил Шванк, не привычным голосом кастрата, он издал почти басовый, по своим понятиям, громкий рев; где-то с еловых ветвей обрушился целый сугроб.
И молчание.
- Не оставляй меня здесь! Не надо! Если я усну здесь, то замерзну, - и заверещал в полную силу своего знаменитого голоса, так же механически, как стрижи, - Выпусти меня немедленно!!!
"Ладно, - легко согласился голос, - ты решил жить. Так и живи".
Сад его мечты свернулся в точку и исчез; оказалось, что Шванк судорожно трясет большую ель, стоит уже в сугробе, а снег сыплется ему прямо за шиворот и тает там.
- Сукин ты сын! - досадливо проворчал Шванк, - Куда я денусь - буду, но ради чего, ты мне скажи?
"А ты не обязан быть ради чего-то. Ты не знал?"
Тут Гебхардт Шванк от удивления сполз по стволу и уселся прямо в снег, растопырив лыжи.
"Не обязан ты ни альбу писать, ни роман заканчивать. И жить, если не хочешь, тоже никому не обязан"
- Хочу, как выяснилось...
"Тогда вставай"
***