Упоминание о трех девушках навело Шванка на кой-какие забавные мысли; после заката пошел дождь, и он отправился в купеческие бани. Там-то и началось самое интересное.
Милосердным (без похмелья) нынешним ясным утром Гебхардт Шванк вывернул наизнанку свой кошелек. Так, расписка - куплена пряжа и вязальные спицы, но где они? Из рукава выпала маленькая вязаная куколка - красный шут в рогатом колпачке. Где пряжа и спицы? Подарил банщице. Ага, а вот и счет - на горячую и холодную воду, щелок, масло, красную соль, травяные отвары, трех блудниц, четыре полотенца, большой кувшин красного вина, на четыре фляжки стоялого меду, рыбу и фрукты.
Купеческие бани - роскошное заведение. Вот пришел к ним мужик, похожий на поросенка - в шапке шута, потрескавшихся деревянных башмаках и в пастушьей безрукавке, а его принимают как ... кого? Не короля, не рыцаря - словом, так, будто у него с собою не пара-тройка золотых монет, а будто бы это он сам отлит из чистого золота, и притом без единой лакуны.
Помывочные отделения облицованы мрамором, а парные - душистым деревом. Крючки для одежды бронзовые, в виде змеиных головок; ванны, столы и креслица - на бронзовых совиных и львиных лапах. Прислуживают опрятные веселые ребята в белых полотенцах вокруг бедер.
Правда, тот, кто привел блудниц, выглядел очень страшно. Шванк специально позвал троих - совсем юную, зрелых лет и увядающую. Рыжую, брюнетку и блондинку разного телосложения. Пусть три женских возраста укладываются у блудниц в семь-десять лет, если повезет, но вели-то все трое себя одинаково, деликатно и весело.
Сопровождающий сумрачно поглядел и решил, что слабосильный клиент трех блудниц при всем желании обидеть не сумеет. А, задумай он что нехорошее, три молодых женщины сами смогут оборониться.
- Ладно, девочки, - сказало страшилище, - останетесь с ним на ночь. А утром путь он вам повозку закажет.
- Хорошо, господин, - отозвалась старшая и сделала шутовской реверанс.
Сидели в парной (дамы - в простынях, Шванк - полностью одетый и в вязаной грязной шапке), пили, ели. Потом повторили то же самое. Дамы, заподозрив, что клиент - импотент, перестали стесняться, разделись полностью и попрыгали в горячий глубокий бассейн с резными морскими коньками на мраморных плитках, начали брызгаться - сначала друг в друга, а потом, разбушевавшись, и в клиента. Самая дородная предложила сделать ему сидячую ледяную ванну, для укрепления фалла.
Шванк, когда его оставили одного, расплакался. Так он сидел, ревел, сморкался, а мокрые блудницы гладили его по головке, сочувствовали. Что-то он им рассказывал, а они слушали. Еще плачущего, легко и с облегчением, его увели в бассейн и о чем-то возбужденно застрекотали.
- Давай, я буду звать тебя Пятачок? - спросила рыжая.
- Ты мне нравишься, - добавила самая юная.
- Спасибо, - сквозь слезы пробормотал Шванк.
- Смотри-ка ты, он все еще одет! - заявила блондинка, и эти три фурии кинулись раздевать клиента. Когда увидели, кто он, присмирели и засмущались. Тогда Гебхардт Шванк громогласно объявил, что его кастрировали чуть ли не младенцем и что сегодня в первый раз в жизни видит совершенно голых женщин - если не считать полураздетых актрис, но это в юности, ничего любопытного. А вот нынешние спутницы ему, Шванку, очень нравятся. Тут блудницы расхохотались, расцеловали шута в обе щечки, облили остатками красного вина и окунули в бассейн с головой.
Чуть позже самая юная отпросилась к банщикам и вернулась уже под утро, распаренная, усталая и довольная. Пятачок-Шванк так о чем-то и беседовал с оставшимися матронами, пел им, а они то оттирали его, то массировали - да похваливали, какая у него спинка - мягкая, белая да гладкая. Матрона постарше выстирала и высушила в каморке с сухим жаром его почти прозрачную мягкую рубаху.
Утром она сказала:
- Нам пора. Пятачок, а пойдем с нами на базар? Так надо.
- Рано же еще.
- Нет, нужные торговцы работают круглые сутки.
В рассветном тумане блудницы как-то нашли нужную палатку, и Шванк сделал им подарки - бритвы и щипчики, костяные заколки-гребни и красный кружевной платочек; кому что досталось, он уже забыл. Потом нанял возок и спрыгнул возле храма, а его дамы покатили дальше.
Странно, но до самого вечера он сидел в библиотеке и что-то писал, но потом разорвал все - лист за листом - и унес в огненную яму. Никого в библиотеке не было, даже Эомера. Весь день.
***
Тут солнечный луч ушел с постели, и Шванк окончательно решил просыпаться и идти точить нож. За дверью кто-то переговаривался нарочито громко, топтались прислужницы.
- Хлоя, Федра, да заходите вы! Я не голый.
Девушки, беляночка и чернушка, вошли. Шванк подарил им по мелкой серебряной монетке и спросил:
- Я буянил?
- Нет, господин мой, - отвечала беляночка Хлоя, - Привратница сказала, что Вы любезно поздоровались и сразу ушли в библиотеку.
- А здесь?
- Нет, - ответила Федра, - Вы мило извинились и сразу легли спать.
- Я блевал?
- Нет, нет, что Вы, господин! - рассмеялась Хлоя, - Вам принести завтрак или воды с лимоном?
- Нет, не надо. Но спасибо.
Девушки гуськом удалились и рассмеялись уже в коридоре. Гебхардт Шванк блаженно потянулся и решил, что отдыхал он вполне безобидно и никакого вреда никому не причинил.
А сейчас он надел новую голубую рубаху, новые штаны, одну из двух оставшихся пар носков (остальные безнадежно протерлись) и отправился в кузницу точить свой новый нож.
Там его по традиции заставили вертеть ручку точильного колеса.
Нож получился хорош - не перерубал, конечно же, волосок на лету, но превосходно резал пергамент и глубоко вонзался в дерево.
***
После вчерашнего Шванку было стыдно даже входить в библиотеку. Поэтому сначала он решил обойти двор по периметру. Возвращаясь через полчаса к надгробию еще вполне живого и деятельно, но крайне нелюдимого мастера Махона, он вдруг понял: а ведь рабы перестали его травить! Какой-то глистообразный мужичок поравнялся с ним, взглянул уважительно, да так и шмыгнул вперед... Удивительно - ведь и их привычной игрушки, мастера Пикси, нет на месте...
Когда наш трувер возвратился все-таки в библиотеку, он понял, что произошло. Сейчас на месте был и Эомер, и его школяры. И вчера ночью старик в здании Картотеки был, но не там, где обычно.
Здание Картотеки изначально построено в виде креста: Зал Реликвий слева, Библиотека справа; из нее в Скрипторий, что расположен спереди, ведет косая галерея. А сзади - длинный зал, где занимаются школяры. В центре - четырехугольный зал без окон, где и расположена святая святых - сама Картотека. У нее есть еще один этаж, подвальный, где на случай пожара хранятся оригиналы всех документов и некоторые самые ценные копии. Туда-то и спускался каждый вечер Эомер, опираясь на свою табуретку. Казарма рабов больше не принимала его - то ли норов у старика вконец испортился, то ли рабы не могли простить ему поездки в лечебницу в паланкине, на себе подобных. Или просто рабам нужен козел отпущения, желательно каждый раз новый. Рабы забывчивы и обидчивы при этом.
Косичка шута показалась какой-то слишком тяжелой, мешающей. Он взял ее в горсть и сорвал новый жесткий бантик. Посмотрел - ленточка была красной. Шванк привязал ее к дверной ручке и вошел в библиотеку.
Поздоровавшись по-германски со старым знакомым Шванком, беленький милый Хельмут сказал:
- Я подобрал вчера Ваш листок. Он на Вашем столике.
- Спасибо, дружок, - тревожно ответил шут и метнул беспокойный взгляд на Эомера.
Тот не читал, а мечтательно поглядывал в окно и слегка улыбался. Услышав шаги, он обернулся и внимательно оглядел новое лицо трувера - наверное, его впечатлили кровоподтеки. Старик таинственно улыбнулся - он, казалось, впервые по-настоящему увидел того, кто так ему не нравился. Так вот он какой, Эомер: раздраженные синие глаза, а низ лица совершенно деформирован старостью, создан из сплошных складок, покрытых короткою серебристой щетинкой - старик бреется раз-два в неделю, чтобы не ходить с вечно изрезанным лицом... Старый раб потянул фаллообразным носищем и гнусно захихикал:
- Так-так! Красное вино и стоялый мед. Еще и пиво с брагой. И духи, дешевые, разные! Ничего себе! Ай да овечка...
Гебхардт Шванк молчал, удивленный.
- Хорошо, что Вы вернулись, Шванк.
- А что?
- Было бы жаль терять такого певчего. Вот погодите - скоро праздник Первинок, а потом Вам опять можно будет петь в хоре. Поговорите сегодня-завтра с Агафоном, мастером хора.
- Да, мастер Эомер. А теперь мне пора за работу.
- Погодите. Вчера с переговоров вернулся Его преосвященство. Скоро он Вас призовет.
- Спасибо.
***
Гебхардт Шванк стал чрезвычайно раздражителен, и даже Хельмут не смел лишний раз беспокоить его - только старался вовремя чинить перья и приносить все новые и новые пергаменты.
"Как скудно вы, боги, нас одариваете! - твердил про себя трувер, - Дар видений, только и всего. А что берете взамен?"
"Все, что сможем" ответил бог в голове Шванка.
Писания съедают время - потому что пишущий выводит свою историю за пределы времени, и тогда это справедливо. Писания съедают время: стихотворный роман трувера Гебхардта Шванка был предназначен для слушателей, и он старался применять особые средства - чтобы слушатель сам догадался, в чем потаенный смысл этой истории.
Хейлгар Зрячий - это темные сумерки, жемчужный туман, редкие пятна чистых тонов. Единственный голос, но чаще - молчание. Епископ Герма - медь, песок, темно-красное дерево и колючая рыба. Хаос голосов, действий, деяний - попытки собрать и соединить все, часто сделанные в полном неведении, очень грубо.
"Боже, - говорит трувер Гебхардт Шванк, - я не могу показать Зеленого Короля! Он как-то исчезает, обращаясь в туман"
"Этот мастер путей, - отвечает труверу бог, - и не должен быть видимым. Он станет мифом. Как человек он исчерпал себя, казнив Красного Бастарда. После этого король Аластер стал свободен"
"Кто он - бог? полубог?"
"Он мог бы. Но не желал становиться богом. Ни в какую. Мы сами не знаем, почему"
"Я должен дать ответ на этот вопрос?"
"Не обязательно. Если сможешь"
***
Из-за этих писаний свидание у епископа Панкратия осталось как-то совершенно вне сознания и памяти.
Было начало очень солнечного вечера. Епископ в белом заглянул в библиотеку и выманил за собою Эомера. Тот вышел, а Шванк подождал немного и отправился следом. Во дворе он укрылся в тенях, у самой стены.
В начале тропы к епископскому дому стояли похудевший Панкратий и Эомер. Раб, привычно сгорбившись над табуреткой, убеждал:
- Сын мой, занимайся не войной - богиней! Зачем тебе Лот, зачем тебе Уриенс?
- Не знаю, - проворчал его преосвященство, - Уриенс безумен, Лот опасен...
- Твое дело - богиня и ее заклинатели!
Епископ махнул рукой и удалился в свой сад. Эомер досадливо посмотрел вслед, погрозил пальцем тени и ушел обратно в библиотеку. Шванк отправился в гостиницу, а спустя несколько минут явился Хельмут и увел его по белой тропе в епископский домик.
Поклонившись у порога, Шванк увидел, что Филипп уже на месте - обросший серой бородкою, бледный, синегубый, и с по-прежнему отечными ногами.
Усадив посетителей, Панкратий отхлебнул воды и начал так:
- Я прочел ваши отчеты и отчет мастера Пиктора. Я знаю, что мы имеем дело скорее с демоном. И советую вам обоим отступиться. Иначе он затянет каждого из вас в ловушку, и вы будете думать только его мысли, чувствовать его чувствами.
Трувер подумал и сказал с отвращением:
- Я так уже отступился. Мне важнее живописец и епископ.
Филипп зло возразил:
- А как же Пиктор? Он не отступится. Значит, и я...
Епископ стукнул по столу кулаком:
- Сынок, не дерзи ей! Мерзавка отпустит Пиктора, когда ему станет лучше, тогда он от нее отвлечется. И - да! Завтра или послезавтра Скопас вскроет его гнойники!
- Образовался гной, - прошелестел Филипп, - значит, он теперь не гниет, а живет. Дядя, он все еще ее держит?
- Пока да. Но он устал и как-то успокаивается.
- Что ж, тогда...
- Филипп, ты же каешься! Отвлекись от нее наконец, побереги себя!
- Филипп! - осенило Шванка, - Не держись за нее только потому, что ты одинок! Пожалуйста. И ты же не виноват в болезни Пикси, если ты из-за этого. Это она виновата.
- Правильно! - обрадовался Панкратий, - Послушайся его, Филипп. А ты, Шванк, доделывай-ка скорее свой роман. А то я прочесть его не успею.
- Дядя, ты опять уезжаешь?
- Да, Филипп. Опять туда.
Епископ Панкратий второпях свернул аудиенцию, выставил обоих за порог и сам ушел куда-то. Филипп и Шванк отправились в сад и устроились там на скамеечке под старою вишней.
- Знаешь, как странно! - начал Филипп, - У меня оказалось маленькое сердце. Не порок, а просто слишком маленькое, как у кошки. Я бежал несколько часов по жаре и надорвал его. Теперь чувствую - она все ходит кругами где-то во тьме рядом со мною, и я - как рыбак. Только не понять, кто кого ловит: она меня или я ее. А ты действительно отступился?
- Пока да. Но, если она вернется, вступлю. Как голос в хоре, понимаешь?
- Угу. Мне кажется, Панкратию богиня вовсе не нужна - нашел неизвестную, исследовал, потерял интерес. Его интересует война, он же рыцарь из рыцарей.
- Противно, однако.
Шванк сплюнул под ноги.
- Не злись на него! Просто грустно.
- Пойдешь к Пиктору?
- Не смогу, я завтра начинаю покаяние в катакомбах. Сходи за нас обоих.
- Само собой!
Филипп тяжело поднялся, простился и ушел.
***
А через два дня Гебхардт Шванк стоял, перепуганный, перед Скопасом, и тот был растерян:
- Шванк, простите... Да, Пиктор теперь не заразен. Но сегодня... Сегодня он пытался повеситься на бинтах...
- Как?!
- Да. Повредил горло. Теперь кается и требует никого к нему не пускать и ничего ему не передавать. Не бойтесь, подмастерья за ним следят и умереть не дадут.
- А как Ваш висельник на складе? - вдруг спросил Шванк.
- Почему он... Вчера помиловали и дали денег. Все хорошо.
- До свидания.
- Удачи.
***
Писания выедают время - и это справедливо.
Но разве не счастлив Зеленый Король? Жену не переживет, не увидит смерти детей. Этот король - белый туман и зелень листвы - не отбрасывающая свет, как лезвия коротких ножей, городская зелень, а мягкая, сумеречного леса. Тот, кто невидим, но присутствует. Тот, кто провожает - и паломники проходят сквозь Лес, как ножи через воду, не оставляя следа. Чем он занят? Связями или предотвращением этих связей?
Пенкаур Аспатаден, бог почв, когда-то травил белого оленя - каждый год, когда солнечный свет начинал уходить, с белою, красноухою сворой он все пытался загнать оленя - и однажды догнал, но убил его все-таки Пхуйл из-под чужих собак.
А Зеленый Король ежегодно, когда отступало Солнце, поступал ровным счетом наоборот: он уводил оленя на тот берег Круглого Моря, к Индрику, под Деревья Вселенных. И там золоторогий мирно пасся до самой весны. Зеленый Король сам становился жертвою, и гонный олень преследовал его.
Белый конь короля Аластера, старый Снежок, не оставляет следов. И тогда как же Гебхардту Шванку, пешему, слабому, сделать это и настигнуть его? Ни скорости, ни следов. Если только можно было бы выследить Зеленого Короля... Но как? Как же? Следовало разглядеть подобие - но Шванку это было настолько же трудно, как рассмотреть без зеркальной поверхности собственные уши. Если б он знал, что они с Королем равно пусты, бесследны и неуловимы... Ну что ж, про то, что белый конь Короля, в отличие от коня вороного, не оставляет следов, наш трувер уже догадался!